Евпатий Коловрат, стр. 27
На пепелище в городе и в посаде появились дымы.
Чугунное било звучало каждое утро. Оно возвещало о том, что город продолжал жить, что Русь стояла и будет стоять на этих берегах.
Восемь дней стекались в леса ратные люди. Вместе с Замятней, Нечаем и ковалем Угрюмом Евпатий принимал людей, разбивал из на десятки, наделял конями и оружием.
Следом за Евпатием, как за воеводой, ходил его телохранитель и знаменосец Худяк — кожемяка из Исад.
Скоро вернулся из похода поп Бессон. Он привел с собой полторы сотни воинов из низовых окских застав и с ними разбойных людей с Мокши, пожелавших радеть за родную землю. Разбойники были, как на подбор, коренасты, быстры в движениях и веселы.
Старший из разбойников сказал Евпатию:
— Не гляди на нас косо, воевода. Промышляли мы лихим делом не по своей охоте. От хорошей жизни не выйдешь на большую дорогу… — Он потупился и снова ясно глянул в глаза Евпатию: — За Русь умрем и глазом не моргнем, воевода!
— Много на Руси сирых и обиженных, — ответил Евпатий. — Бог судья вам, добрые люди. Печаль за родную землю сделала нас всех братьями. Входите в наш круг, просим милости. А ты будь своим людям сотником.
На восьмой день Бессон, по поручению Евпатия, начал считать ратников, и насчитал их поп шестьсот двадцать душ.
В ночь перед походом Евпатий долго стоял на овершии горы. Здесь оставалось все, что было ему в жизни дорого. Здесь сохранил он сыновнюю привязанность к родительнице, чистую любовь к верной жене и своему сыну-первенцу.
С вечера потеплело, пошел ленивый, тяжелыми хлопьями снег. Снег заносил черные, обгорелые бревна, скрадывал кривые тропки. Белый покров зимы наглухо погребал горестные остатки города.
Евпатий понимал, что завтра поведет рать и уж не вернется в родной город татарским данником.
«Лучше быть посеченным на бранном поле, чем скованным ходить по опустошенной и поруганной родной земле», — вспомнились ему слова слепца-калики.
В последний раз окинул он глазом холмы и кручи, на которых, подобно дивному кораблю стояла некогда Рязань.
Он поднялся на развалины храма и начал руками разрывать снег. Под тонким слоем снега пошел камень и песок, потом показалась плотная земля. Евпатий набрал в ладонь несколько кусочков мерзлой земли, зажал их в горсти и пошел к своему подворью.
Рано утром на следующий день зазвонили в било, и Евпатий тронул своего коня.
Держал Евпатий путь на Переяславль-Рязанский, где, по слухам, свирепствовала орда.
МЕРТВАЯ РЯЗАНЬ ВСТАЛА!
Разорив Рязань, Батый спешно пожег пронск и оттуда вновь вернулся к берегам Оки: здесь пролегал главный тракт на Коломну и Москву, в вотчины великого князя Владимиро-Суздальского.
Стояли жестокие январские холода. От мороза на реках лопался и лед, и птица на лету замерзала, падая камнем на снег.
В татарском стане, не погасая, горели жаркие костры. Здесь, в отдалении от окраин рязанского княжества, стояли богатые города и цветущие деревни. Правобережье Оки на широком пространстве было заселено. Отсюда вверх по Оке шло в татарские и новгородские земли зерно. Взамен в здешние края привозили на судах заморские ткани, оружие, янтарь. Грабеж городов и насилия над жителями задерживали движение орды. Тысячи пленников и пленниц
— голодных, обмороженных, в жалких лохмотьях — тянулись вслед за татарским обозом.
Вслед за ордой летело черное воронье. Стаи волков и одичалые псы поедали на дорогах тела убитых и конские трупы.
Этих страшных спутников татарского войска увидели воины Евпатия Коловрата на четвертые сутки пути.
Причудливо петлит в этих местах широкая Ока, ластясь ко крутобережью, словно ищет убежища от пронзительных ветров, дующих с низменной поемной стороны, и также крутит дорога по которой идут всадники. Смыкаются за воинством седые от обильного инея леса, все дальше отходит Рязань и гнев за погибель родного города становится все нестерпимее. Кажется Евпатию, что не достигнут они татар, уйдут те, торжествуя свою победу над Рязанью и похваляясь силою своей перед пленниками.
Торопя коня, Евпатий то и дело клал руку на грудь, прикасался к ладанке, в которую он сам, неумелыми пальцами, зашил кусочки родной рязанской земли…
— Подтяни отставших! — коротко бросал он Бессону, что скакал на коне рядом с ним.
Неистовый воин-поп, надевший сверх рясы кольчугу и стальные наплечники, молча заворачивал коня и мчался в хвост растянувшейся по дороге рати.
Бессон был очень нужен Евпатию. Он знал всех воинов по именам, умел говорить им такие слова, что притомившиеся, обморозившие носы и щеки воины подстегивали коней или, соскочив на землю, бежали, держась за седельную луку, чтобы растолкать стынущую кровь.
В одном дне пути до Коломны воины Евпатия увидели дымы многих пожаров. На дорогах появились трупы убитых и раздетых донага русских пленников. Над павшими конями взлетывали вороны.
— Ну, вот и они! — сказал Евпатий и остановил коня.
Рядом с ним остановились Замятня и Нечай.
В эту минуту коваль Угрюм, выехавший на самую кручу берега, вдруг взмахнул руковицей и закричал что-то, показывая на луговую сторону Оки. Все посмотрели туда и увидели множество людей, вышедших из лесов и черными цепочками рассыпавшихся по снежному полотну. Впереди пеших скакали несколько всадников.
Евпатий подъехал к Угрюму и посмотрел из-под руки.
— То не Кудаш ли? — спросил он Бессона.
— Все может быть, — ответил тот.
— Это он! — уверенно сказал Нечай. — Ловчего пока не различаю, а коня его признал. Этого коня в тысяче различу. Ого-го-го — закричал он, приложив обе руки ко рту.
Остановившиеся было всадники, около которых мгновенно сомкнулись в кольцо пешие люди, снова тронули коней. Теперь всадники стали отчетливо видны, и Евпатий разглядел обвязанную голову Кудаша.
Радуясь приходу ловчего, Евпатий подивился скорости, с которой шли пешие за всадниками. Люди взмахивали руками, отталкиваясь от снега длинными палками, и скользили, не переставляя ног.
Не зная, чем это объяснить, Евпатий обернулся к своим ближним.
Бессон недоуменно пожал плечами. Замятня в затруднении развел пальцами смерзшиеся усы. Даже скорый на ответ Нечай и тот смолчал. Выручил всех Угрюм. Присмотревшись, коваль тихо свистнул и подъехал в плотную к Евпатию.
— Мещерской полоз! — сказал он, кивнув в сторону бежавших снегом людей. — Видишь! Мы того не умеем, а у мещеры и у мери от веку то ведется. Видел я это диво за Волгой-рекой и теперь угадал сразу.
Когда Кудаш и несколько следовавших за ним мещерских всадников подъехали к замерзшей реке, Евпатию и его ближним стало видно, что каждый ратник-мещерин стоял на двух узких досках и скользил на них по снегу, не оставляя следа.
— Дивно! — сказал Евпатий.
— Разумом и мещера богата! — сказал Бессон. — Смотри, как по льду заюлили!
Первый, кого увидел Евпатий среди приближавшейся рати, был старик мещерин. Встретившись глазами с Евпатием, старик обеими руками поправил свой беличий треух и улыбнулся:
— Моя пришла, Евпатий! Мир тебе!
Это было так неожиданно и такая ласка была в голосе мещерина, что Евпатий соскочил с коня и порывисто обнял старика:
— Спасибо, друг! Верность твою и дружбу не забуду вовек!
Растроганный старик снял свой треух и долго шептал что-то, опустив глаза. Потом поднял лицо и сказал Евпатию твердо:
— Русь стоит, и мы стоим. Будем драться плечом к плечу, Евпатя.
Тут к Евпатию приблизился, ведя в поводу коня, Кудаш:
— Три сотни воина привел тебе, Евпатий. Больше пришло бы, да время коротко, а дороги в лесах долги.
— И на том спасибо, брат мой. Устраивай своих воинов на отдых. Завтра будем биться с врагами.
В сумерки, когда рязанское войско расположилось станом на ночлег, мещеряки-лыжники пробежали вперед до дальнего села и там неожиданно натолкнулись на татарскую заставу. Шесть татарских всадников бросились за тремя мещеряками с саблями. Но мещеряки нырнули в лес и запетляли вокруг кустов. Татарские кони начали спотыкаться и вязнуть в глубоком снегу и скоро выбились из сил. Тогда мещеряки принялись метать из-за кустов короткие копья и четырех татар побили насмерть. Один из всей заставы сумел выбраться на дорогу и ускакать, а шестой поднял вверх руки. Мещеряки привели его к Евпатию.