Журавль в руках, стр. 11
— Да, — согласилась тетя Агаш. — Нам опасно богатство. Чашки чистые. Курдин сын мыл в воде. Серге боится синей лихорадки. Много людей умерло от синей лихорадки.
— Не за себя боюсь, — сказал лесник. — К нам туда боюсь инфекцию занести.
— Сейчас нет лихорадки, — возразила Агаш. — В нашем роду никто не умер. Серге принес круглые камни.
Я не понял, обернулся к леснику.
— Таблетки принес, — пояснил Сергей. — Отправился, понимаешь, в аптеку. Знания у меня в масштабе журнала «Здоровье» — я выписываю. Аспирин взял, тетрациклину немножко, этазол. С антибиотиками осторожность проявлял, чтобы побочных эффектов не было. Каждую таблетку пополам ломал. Ничего, обошлось.
— Ну, знаете, — взвился я. — Прямо удивляюсь порой. Вы же взрослый человек. Могли повредить. Организмы…
— Я не мог глядеть, как люди помирают, — отрезал лесник.
— Но если бы…
— Если бы да кабы, — передразнил меня лесник.
В его поступках была определенная логика, но во многом она была для меня неприемлема.
Я взял кружку с настоем. Настой был теплым, пряным. На дне кружки лежали темные ягодки.
— Пей, не спеши, — кивнул лесник. — Я тут человека жду.
Словно услышав его, в хижину вошел человек.
Агаш сказала что-то строгим голосом тети Алены.
— Сердится, что без предупреждения пришел, — пояснил лесник. — А чего сердиться? Кривой всегда так. Конспиратор.
Высокий одноглазый мужчина в коротком черном балахоне, подпоясанном ремнем, на котором висел короткий меч, поклонился Агаш. Лесник поднялся и, прижав руку к сердцу, подошел к пришедшему. Кривой заговорил быстро, швыряя словами в лесника. Все замерли.
— Хорошо, — произнес лесник по-русски.
— Хорошо, — повторил Зуй.
— Мой брат останется здесь. — Лесник подтянул ремень гимнастерки.
— Хорошо, — согласилась тетя Агаш.
Все они смотрели на меня. Я был обузой, помехой.
— Вы надолго? — спросил я. Первой реакцией было не согласиться: если все идут, значит, и я иду. И в ту же минуту я понял, что надо слушаться Сергея Ивановича, как слушаются проводника в горах. Только неясно, сам-то он знает дорогу?
— Наверное, ненадолго, — сказал лесник. — Если что, сам найдешь, куда идти? Дорогу не забыл?
— Может, все-таки с вами?
— Если нужно, сказал бы. По незнанию еще чего натворишь. Ты останешься, порасспроси тетку. Ружье тебе оставляю. С ружьем мне нельзя.
— Почему?
— А если оно им в лапы попадет? У меня и так на совести всего достаточно.
Кривой вышел. Лесник положил мне руку на плечо, словно хотел еще что-то сказать, но не сказал.
9
— Дай мне кружку, Серге, — попросила тетя Агаш. — Я допью.
Я передал ей теплую кружку. Заглянул в свою. Никакой бодрости не пришло, и я сделал еще два или три глотка и спросил Агаш:
— Можно я выйду, погляжу вокруг?
— Не ходи далеко, — сказала слепая. — Тебя нельзя видеть.
Я вышел на свежий воздух. Повозка уже переехала мостик и удалялась по дороге, окутанная пылью. Кривой ехал сзади на невысокой лошадке, так что его ноги болтались над самой землей. (Лошадка — пусть будет так.) Ветер раскачивал куклу. Полоска рта улыбалась. Я заглянул в соседнюю хижину. В ней было прохладно, стоял запах пыльного сена. Одно из бревен крыши когда-то рухнуло вниз, и сейчас казалось, что полоса света со взвешенными в ней пылинками соединяет крышу и пол, усеянный черепками и щепками. Деревня была полна звуков, рожденных ветром: скрипели жерди и доски, кричали вороны, шелестел сор в узкой щели между домами. Но звуки эти были пустыми, нежилыми.
Да, это тебе не Южная Америка. И не Индия… и не Австралия. Параллельный мир? Я представил себе, как заезжий охотник, разморенный теплом и обедом с водкой, снисходительно растолковывает леснику где-то, как-то слышанную или вычитанную идею о параллельных мирах, а слушатель примеривает ее: сходится, не сходится… Ждал-то он, конечно, чего-то более четкого, приемлемого. С таким же успехом он мог бы тогда обратиться и ко мне.
В трещине пола росли грибы. На длинных белых ножках, со шляпками-колпачками, хилые и скучные. Будь я ботаник, хотя бы разбирайся в наших грибах, смог бы сказать, такие же они или иные. А так… Я сорвал один из грибов, он раскачивался в пальцах… А какие, кстати, грибы в Южной Америке?
Я даже улыбнулся. Меня забавляла косность собственного мышления. Никакой Южной Америкой здесь и не пахло, а ведь я продолжал цепляться за какое-нибудь объяснение, которое можно было бы втиснуть в пределы понятного.
На площади было пустынно. Ворона сидела на голове повешенной куклы, держа в клюве маленькое зеленое яблоко. Я вернулся к тете Агаш.
— Это ты, младший брат? — спросила она.
— Далеко они поехали?
— В лес. К людям.
— Я ничего не знаю.
— А что можно о нас знать? Зачем хорошо живущим знать о тех, кто живет плохо?
— А мой брат?
— Твой брат — большой человек.
— Он знает?
— Он знает. Но иногда он как ребенок. Он хочет хорошо, а не понимает, что потом будет плохо. Не понимает самых простых вещей. Тебе ясно, мальчик?
— Может быть. А как он к вам пришел?
— Он не сказал тебе?
— Я был далеко. Я вчера к нему приехал. Он не успел, потому что спешил сюда.
— Это было давно, — сказала тетя Агаш. Очаг догорал и дымил. — Два лета назад Серге пришел к нам в деревню. Тогда деревня была живая. В ней жило много мужчин. Мой брат был в лесу. На него напал некул. Ты знаешь некуда?
— Я видел.
— Серге убил некуда и замотал рану брата своей рубахой. На Серге была белая рубаха. Она стоит столько, сколько вся наша деревня. А он ее разорвал. Мой брат долго болел. Он сказал Серге: «Моя жизнь — твоя жизнь». Ты понимаешь?
— Понимаю.
— Мой род взял Серге. Но сукры могли узнать. Нельзя брать в род чужого. Серге не хотел жить у нас. Он уходил. Так было три раза. Никто не говорил сукру про Серге. Все боялись закона сукра. Закон сукра нарушил — смерть. Но закон рода нарушил — тоже смерть. Ты понимаешь?
— Понимаю.
— В тот год была лихорадка. Много людей умерло, а много бежало в лес. Когда пришли сукры, не было мужчин, чтобы сторожить ворота. Сукрам нужны были новые люди. Я была в деревне, когда они пришли. Они не должны были приходить. Наша деревня дает сукрам зерно и вещи. Мой сын погиб. Мой брат убит на пороге дома. Меня бросили умирать, кому нужна старуха? И когда пришел Серге и принес лекарство, то мало было людей, чтобы есть лекарство. И я сказала Серге: твой брат, мой брат мертв. Ты мой брат. Ты возьми его дочь Луш, и она будет твоя жена. Ты найди сукра, который убил брата, и убей сукра. И все, кто слышал, сказали: «Это нельзя, это запрещает закон. Нас всех убьют». И Серге сказал: «Законы придумали люди. И они их меняют».
— И он убивал?
Мне хотелось, чтобы старуха ответила «нет». Сергей не имел права судить и казнить. Даже если ему казалось, что это право дает ему справедливость.
— Он сказал: «Если я убью сукра, придет другой сукр. Только все вместе люди могут прогнать их».
— Правильно, — выдохнул я. — Это ничего не решает.
— А мы ждем, — закончила старуха. — И нас все меньше. А сукры все сильнее.
Где-то далеко, за пределами деревни, возник низкий протяжный звук, словно кто-то натянул и отпустил струну контрабаса. Агаш осеклась, невидящие глаза смотрели туда, откуда пришел звук. Пальцы, раздутые в суставах, вцепились в тряпку, прикрывавшую колени.
— Что это? — спросил я.
— Трубы, — сказала старуха. — Еще далеко.
— Идут сюда? — не отставал я.
— Смерть сторожит людей. Ты уходи. Серге сказал, чтобы ты уходил.
— А где Сергей? Где я найду его?
— Серге в лесу. Они ищут Серге. Уходи. Ты такой же, как он. Я была больна от горя. Я сказала Серге, что он должен убить сукра. А Серге сказал тем, кто оставался живой: почему вы даете себя резать, как свиней? Лучше бы он не приходил. Уже нет мужчин в нашем роду, уже нет деревни, и сукры убьют последних за то, что деревня дала приют Серге. Нельзя спорить с судьбой…