Дети полуночи, стр. 131

Тишина, наступившая в хижине, прерывается только шипением змей да полуночным лаем бродячих псов.

– Ты правду говоришь, капитан? Тебя смотрели врачи?

– Да.

– Потому что лгать о таких вещах нельзя, капитан. Лгать о своей мужской силе – скверная, очень скверная примета. Что угодно может стрястись, капитан.

И я, призывая на свою голову проклятие Надир Хана, которое было также проклятием моего дяди Ханифа Азиза и моего отца Ахмеда Синая в период замораживания и долгое время после него, вынужден солгать с еще более злобным пылом: «Говорю тебе, – кричит Салем, – это правда, и отстань от меня!»

– Тогда, капитан, – говорит Картинка-джи трагическим тоном и бьет себя кулаком в лоб, – один Бог знает, что нам делать с этой бедной девушкой.

Свадьба

Я женился на Парвати-Колдунье 23 февраля 1975 года, во вторую годовщину того дня, как я, отверженный изгнанник, вернулся в квартал чародеев.

Страдания Падмы: натянутая, как бельевая веревка, она, мой лотос навозный, переспрашивает: «Женился? Но прошлой ночью ты сам сказал, что не можешь – и почему ты молчал все эти дни, недели, месяцы…?» Я грустно взглянул на нее и напомнил, что речь уже заходила о смерти моей бедной Парвати и о том, что смерть эта не была естественной… Падма мало-помалу расслабляется, и я продолжаю: «Женщины творили меня, женщины меня и губили. От Достопочтенной Матушки до Вдовы и даже после я всегда был во власти пола, поименованного (ошибочно, на мой взгляд!) слабым. Тут, по-моему, дело в сцеплении, в связи: разве Мать-Индия, Бхарат-Мата, не представляется нам всем женщиной? А от нее, как ты знаешь, спасения нет».

Было в этой истории тридцать два года, во время которых я еще не был рожден; скоро я завершу тридцать первый год моей жизни. Целых шестьдесят три года, до и после полуночи, женщины старались как могли, и в хорошем смысле, и, вынужден признаться, в плохом тоже.

В доме слепого помещика на берегу одного кашмирского озера Назим Азиз обрекла меня неизбежности продырявленных простыней; с водами того же самого озера в мою историю просочилась Ильзе Любин, и я не забыл ее стремления к смерти.

Еще до того, как Надир Хан скрылся в подземном мире, моя бабка, став Достопочтенной Матушкой, повела за собой целую вереницу женщин, меняющих имена; вереницу, не прервавшуюся и сейчас – эта способность просочилась даже в Надира, который стал Казимом и сидел в кафе «Пионер», когда его руки танцевали запретный танец; а после бегства Надира моя мать Мумтаз Азиз стала Аминой Синай.

И Алия, с ее извечной горечью, которая обряжала меня в детские вещички, пропитанные яростью старой девы; и Эмералд, накрывавшая на стол, по которому маршировали перечницы.

Жила-была когда-то и Рани Куч Нахин; снабдив деньгами жужжащего человека, она породила недуг оптимизма, который временами возвращается, даже до сих пор; а в мусульманском квартале Старого Дели объявилась дальняя родственница по имени Зохра, чьи заигрывания породили в моем отце слабость к Фернандам и Флори, проявившуюся через годы.

Перейдем к Бомбею. Там жена Уинки Ванита не смогла устоять перед прямым пробором Уильяма Месволда, и Нусси-Утенок проиграла родовые гонки; а Мари Перейра, во имя любви, поменяла на младенцах ярлычки, прикрепленные историей, и стала для меня второй матерью…

Женщины, женщины, женщины: Токси Катрак, приоткрывшая дверь, которая позже приведет к детям полуночи; ее ужасная нянька Би-Аппа; соперничество в любви между Аминой и Мари, и то, что моя мать раскрыла передо мною, когда я лежал в глубине бельевой корзины: да, Черное Манго, которое заставило меня засопеть и выпустило на волю голоса-не-принадлежавшие архангелам!.. И Эвелин Лилит Бернс – причина падения с велосипеда, девочка, толкнувшая меня вниз с двухэтажного холма в самую гущу истории.

И Мартышка. Нельзя забывать о Мартышке.

Но еще, еще – была Маша Миович, поспособствовавшая потере моего пальца, и тетя Пия, наполнившая мне сердце сладострастной жаждой возмездия, и Лила Сабармати, чье распутство вызвало к жизни мою ужасную, сотворенную чужими руками, вырезанную из газетных листов месть.

И миссис Дубаш, которая нашла мое приношение, – комикс о супермене, и выстроила на его основе, с помощью своего сына, легенду о Господе Хусро Хусрованде.

И Мари, которой являлся призрак.

В Пакистане, стране покорности, жилище чистоты, я следил за превращением Мартышки-в-Певунью, и ездил за хлебом, и влюбился; женщина, Таи-биби, поведала мне правду о себе самом. И, погрузившись во тьму своей души, я обратился к Фуфиям и едва избежал грозящей мне участи – невесты с золотыми зубами.

Начав все сначала, в облике будды, я возлег с туалетной девчонкой и в результате был подвергнут электрошоку в сортире; на Востоке меня соблазнила крестьянская женка, вследствие чего был убит Старик-Время; встретились нам и гурии в храме, и мы спаслись в последний момент.

Под сенью мечети Решам-биби предостерегла собравшихся.

И я женился на Парвати-Колдунье.

– Уф, господин, – восклицает Падма, – что-то слишком много женщин!

Я не возражаю; я даже пока не включил в этот перечень ее саму, а ведь ее мечта о замужестве и Кашмире не могла не просочиться в меня; я и сам желаю того, если-только, если-только, и вот, в какой-то момент смирившись с трещинами, я нахожусь теперь во власти мучительного недовольства, гнева, страха и сожалений.

Но самое главное – Вдова.

– Ей-Богу! – Падма хлопает себя по коленке. – Слишком их много, господин, слишком много.

Как же осмыслить моих слишком-многих женщин? Как разнообразные лики Бхарат-Маты {267}? Или, того больше… как динамический аспект иллюзии-майи, космическую энергию, которую представляют в виде женского органа?

Майя в своем динамическом аспекте именуется Шакти; наверное, не случайно в индуистской религии активная сила божества содержится в его супруге, в царице! Майя-Шакти порождает, но она также «опутывает сознание паутиной снов». Слишком-многие-женщины: уж не являются ли все они ипостасями Деви, богини – той, которая есть Шакти, которая убила демона-быка, которая победила великана Махишу {268}, имя которой Кали, Дурга, Чанди, Чамунда, Ума, Сати и Парвати… и которая, приступая к действию, становится красной?

– Ничего этого я не знаю, – низводит меня Падма с небес на землю. – Они просто женщины, вот и все.

Спустившись с высот фантазии, я вспоминаю, как важно торопиться; все во мне рвется-хрустит-трескается, и я оставляю праздные размышления; пора начинать.

Вот как все получилось: Парвати сама завладела своей судьбой; ложь, излетевшая из моих уст, довела ее до отчаяния, и однажды ночью она извлекла из своих поношенных одежд локон героя и принялась произносить звонкие слова.

Отвергнутая Салемом, Парвати вспомнила, кто был когда-то его коварным врагом; и, взяв в руку бамбуковую палку из семи колен с прилаженным на конце металлическим крюком, она присела на корточки в своей хижине и приступила к заклинаниям; с Крюком Индры {269} в правой руке и локоном в левой, она звала его к себе. Парвати призывала Шиву; хотите верьте, хотите – нет, но Шива пришел.

С самого начала были колени и нос, нос и колени; но на протяжении всей моей повести я заталкивал того, другого, на задний план (так же, как однажды изгнал его со встреч детей). Но больше нельзя замалчивать его присутствие, ибо однажды утром, в мае 1974 года – трещины ли в памяти тому виной, или это и вправду случилось восемнадцатого – может быть, в тот же самый миг, когда пустыни Раджастана потряс первый ядерный взрыв, произведенный Индией? Произошло ли взрывное вторжение Шивы в мою жизнь одновременно с внезапным, без какого-либо предупреждения, вступлением Индии в атомный век? Так или иначе, но он явился в трущобы чародеев. Облаченный в мундир, украшенный орденами и погонами, произведенный уже в чин майора, Шива сошел с армейского мотоцикла; и даже сквозь неприглядную ткань цвета хаки, из которой шили армейские штаны, легко было различить две феноменальные выпуклости его смертоносных коленок… нынче вся Индия чествовала его, но когда-то он был главарем банды на задворках Бомбея; когда-то, до того, как он открыл для себя войну с ее узаконенным насилием, в сточных канавах находили задушенных проституток (знаю, знаю: доказательств нет); теперь он был майором Шивой, но также и сынком Уи Уилли Уинки, помнившим слова давно отзвучавших песен: напев «Доброй ночи, леди» до сих пор звучал у него в ушах.