Хроники Амбера. Книги Корвина (авторский сборник), стр. 178

Я оперся на посох и поднялся. Я мог с таким же успехом продолжать лезть в гору с наивысшей для моих сил скоростью. Я снова зачерпнул из Камня и силы явились ко мне, словно вспышка красной молнии.

Когда я одолел склон, из направления, в котором отбыл Хуги, налетел влажный ветерок. Раздался еще один удар грома. Но больше никаких раскатов и громыханий.

Я извлек максимум из этого прилива энергии, быстро и продуктивно поднимаясь несколько сот метров. Если мне предстояло проиграть, я мог с таким же успехом добраться до вершины. Я мог с таким же успехом узнать, где я нахожусь, и узнать, осталось ли мне вообще что-нибудь, что можно попробовать.

Когда я подымался, небо у меня в поле зрения все больше прояснялось. Оно существенно изменилось с тех пор, как я последний раз рассматривал его. Половина его состояла из ничем не нарушаемой черноты, а другая из масс плывущих цветов. И весь небосвод, казалось, вращался вокруг точки прямо над головой. Я начал волноваться.

Именно это небо я и искал, небо, покрывшее меня в тот раз, когда я прибыл к Хаосу. Я упорно лез выше. Я хотел издать что-то одобряющее, но у меня пересохло в горле.

Когда я приблизился к краю плато, то услышал звук хлопания крыльев, и на моем плече вдруг очутился Хуги.

— Гроза почти готова наползти на твой зад, — доложил он. — Будет здесь в любую минуту.

Я продолжал подыматься, достиг ровной почвы и втянул себя на нее. Затем я постоял с минуту, тяжело дыша.

Ветер, должно быть, постоянно очищал эту местность от тумана, потому что это была высокая гладкая равнина и я мог видеть небо на большом расстоянии впереди. Я двинулся вперед, найти точку, с которой я мог бы взглянуть на противоположный край. Когда я двигался, звуки грозы доносились до меня четче.

— Я не считаю, что тебе не удастся пересечь равнину, — сказал Хуги. — Не промокнув.

— Ты же знаешь, что это не обычная гроза, — прохрипел я. Будь иначе, я был бы благодарен за шанс напиться.

— Знаю. Я говорю фигурально.

Я проворчал что-то грубое и продолжал идти.

Постепенно перспектива передо мной увеличилась. Небо все еще продолжало свой безумный танец с вуалями, но освещение было более, чем достаточно. Когда я достиг положения, где я был уверен в том, что лежит передо мной, я остановился и тяжело оперся на свой посох.

— Что случилось? — спросил Хуги.

Но я не мог говорить. Я просто показал на огромную пустошь, вытянувшуюся где-то ниже противоположного края плато, простираясь, по меньшей мере, на сорок миль, прежде чем упереться в еще одну гряду гор. А далеко влево, по-прежнему, оставшаяся в силе, шла Черная дорога.

— Пустошь, — сказал он, — мог бы тебе сказать, что она была тут. Почему ты не спросил меня?

Я издал звук, нечто среднее между стоном и рыданием, и медленно опустился на землю.

Не уверен, коль долго я оставался в такой позе. Я более чем чувствовал себя в лихорадке. Посреди этого я, казалось, увидел возможный ответ, хотя что-то внутри меня восстало против него. Наконец, меня пробудили звуки грозы и болтовня Хуги.

— Я не могу опередить ее и попасть в то место, — прошептал я. — Нет никакого способа.

— Ты говоришь, что потерпел неудачу, — сказал Хуги… Но это не так. В усилиях и борьбе нет ни неудач, ни побед. Все это только иллюзия эго.

Я медленно поднялся на колени.

— Я не говорил, что потерпел неудачу.

— Ты сказал, что не сможешь дойти до своей конечной цели.

Я оглянулся туда, где теперь сверкали молнии, когда гроза подымалась ко мне.

— Все верно, я не смогу это сделать таким образом. Но если отец потерпел неудачу, я должен попробовать нечто такое, что, как пытался убедить меня Бранд, сделать мог только он. Я должен создать новый Лабиринт, и я должен сделать это прямо здесь.

— Ты? Создать новый Лабиринт? Если не сумел Оберон, то как же это может сделать человек, который едва держится на ногах? Нет, Корвин, смирение — вот добродетель, которую ты можешь лелеять.

Я поднял голову и опустил посох на землю. Хуги слетел, встал рядом с ним, и я посмотрел на него.

— Ты не хочешь верить ничему, сказанному мной, не так ли? — сказал я ему. — Но это не имеет значения. Конфликт между нашими взглядами непреодолим. Я смотрю на желание, как на скрытое самоотождествление, и на усилия — как на его рост. Ты — нет.

Я двинул руки вперед и положил их на колени.

— Если для тебя величайшее благо — соединение с Абсолютом, то почему ты не полетишь и не рискнешь присоединиться к нему, в форме приближающего всеохватывающего Хаоса? Если я потерплю здесь неудачу, он станет Абсолютом. Что же касается меня, то я должен попробовать, покуда есть во мне дыхание, воздвигнуть против него Лабиринт. Я делаю это потому, что я есть — что я есть, а я есть человек, который мог бы быть королем в Эмбере.

Хуги опустил голову.

— сперва я увижу, что ты съешь ворона, — сказал он и хихикнул.

Я быстро протянул руку и свернул ему шею, желая, чтобы у меня было время развести костер. Хотя он сделал это, выглядевшим вроде жертвоприношения, трудно сказать, кому принадлежала моральная победа, поскольку я все равно планировал сделать это.

9

…и запах цветущих каштанов. По всем Елисейским Полям каштаны пенились белым…

Я вспоминал игру фонтанов на площади Согласия… А дальше по улицам и набережным Сены запах старых книг, запах реки… Запах цветущих каштанов…

Почему я вдруг вспомнил 1905 год и Париж на Отражении Земля, если не считать того, что я был в тот год очень счастлив и мог, рефлекторно, искать противоядия к настоящему? Да…

Белый абсент, «Амар Пикон», гренадин… Земляника со сливками… Шахматы в кафе «Регентство», с актерами «Комеди Франсез», расположенного как раз напротив… Скачки в Шантильи… Вечера в бистро на улице Пигаль…

Я твердо ставил левую стопу перед правой, правую перед левой. В левой руке я держал цепь, на которой висел Камень — и нес его высоко, так, чтобы я мог вглядываться в глубины Камня, видя и чувствуя там появление нового Лабиринта, который я вычерчивал с каждым шагом. Я ввинтил свой посох в землю и оставил его стоять неподалеку от начала Лабиринта. Левая…

Вокруг меня пел ветер и поблизости ревел гром. Я не встречал физического сопротивления, с которым сталкивался в старом Лабиринте. Не было вообще никакого сопротивления. Вместо этого — и во многих отношениях хуже — но во все мои движения входила странная обдуманность, замедлявшая их, ритуализировавшая их. Казалось, я тратил больше энергии на подготовку каждого шага — воспринимая его, постигая его и приказывая своему мозгу исполнять его — чем тратил в физическом совершении этого акта. И все же медлительность, казалось, требовалась сама, взыскивалась с меня какой-то неизвестной силой, определяющей четкость и темп адажио для всех моих движений. Правая…

…И, как Лабиринт в Рембе помог восстановить мои растаявшие воспоминания, так и тот, что я теперь упорно старался создать, разворошил и извлек запах каштанов, полные овощей фургоны, движущиеся на рассвете к…

Я не был в то время влюблен в кого-то конкретно, хотя было много девушек — Иветт, Мими и Симон, их лица сливались — и была весна в Париже, с цыганскими оркестрами и коктейлями в «Луи»… Я вспомнил, и сердце подпрыгнуло у меня в груди от своего рода прустовской радости, покуда Время звонило вокруг меня, как колокол… И, наверное, это-то и было причиной для воспоминаний, потому что эта радость, казалось, передавалось моим движениям, наполняло мое восприятие, наделяло мощью мою волю…

Я увидел следующий шаг и сделал его… Теперь я сделал один круг, создав периметр своего Лабиринта. За спиной я чувствовал грозу. Она, должно быть, взобралась на край плато. Небо потемнело… Качающиеся, плывущие цветные огни… Вокруг — вспышки молний, а я не мог уделить ни энергии, ни внимания для контроля над положением.

Полностью завершив круг, я мог видеть, что ровно столько от нового Лабиринта, сколько я прошел, было теперь исчерчено на камне и пылало бледным голубым светом. И все же не было никаких искр, никакой щекотки в моих стопах, никаких подымающих волосы токов — только постоянный закон обдуманности, словно огромный груз на мне… Левая…