Только одной вещи не найти на свете, стр. 54
— Мы слушаем вас, сеньор Лабастида, — раздался голос Эдлы Остманн. — Вам понадобились еще какие-то, самые последние, сведения, чтобы закончить статью?
Сеньорита Остманн повернула кресло Себастиано Адиманты, и теперь острые глаза наблюдали за Эстебаном от камина, отражая змеистые блики. Эстебан достал из кармана куртки свои заметки и передал сеньорите Остманн. Повисла тяжелая тишина, как перед раскатом грома, она нарушалась лишь потрескиванием горящих поленьев. Белая рука Эдлы Остманн, похожая на птицу или на ножницы, поднесла листки к лицу Адиманты; его зрачки забегали вверх-вниз, потом веки опустились, закрывая запылавшие гневом глаза, глаза человека, обиженного словом, которого он никак не ожидал услышать. Этот взгляд внушал непонятную тревогу, и Эстебан сделал вид, что с интересом рассматривает фотографии на стенах.
— Текст с четырех пьедесталов, — проговорила Остманн с подчеркнутым холодком. — Мои поздравления, сеньор Лабастида. Хотя… результат явно не стоит затраченных усилий. Какая польза сегодня от этого стародавнего секрета, его надо было разгадать несколько веков назад.
—Что означают эти четыре строки? — спросил Эстебан, удивляясь собственному напору, при этом он не отводил взгляда от фотографий.
— Догадайтесь. — Эстебан не мог видеть глаз старика, но знал, что они полностью одобряют холодную ярость, прозвучавшую в ответе Эдлы Остманн. — Раз уж вы доказали, что являетесь не только журналистом, но и дешифровщиком криптограмм, сделайте следующий шаг. Сын Человеческий — это, как известно, Иисус Христос. Тело Христово — церковь. Вам надо отправиться в какую-то церковь.
Незнакомые лица не будили в нем никаких эмоций. Все эти люди на снимках под стеклом напоминали манекены в витринах, но фотографии помогали заглянуть в мир, каким он был десять или даже пятнадцать лет назад. Кто они, эти люди, подумал Эстебан, мужчины с бородками, женщины с давно вышедшими из моды прическами, в пальто, которые, наверное, уже съедены молью или попали к старьевщикам? Фотограф заставил их улыбнуться, хотя, вполне возможно, улыбаться им вовсе не хотелось. Эстебан конечно же никого из них знать не мог, поэтому знакомое лицо во втором ряду коллективного портрета, датированного 1982 годом, сразу приковало к себе его внимание и заставило подойти поближе, так что он едва не врезался носом в стекло. Несколько мгновений его память металась в толпе масок, рылась в скопище различных черт, отыскивая след — и вдруг он нашел то, что искал. И сигнал тревоги громко зазвенел у него в голове, как только мозг обработал полученную информацию и четко сформулировал смысл увиденного, а также указал бесконечную цепочку последствий сего факта. В объектив фотокамеры смотрела женщина с бесцветным лицом, на котором застыла злая ироничная усмешка. Сердце вновь бешено забилось у него в груди — вот оно, объяснение всех загадок, всей этой истории с ангелами, городом, сновидениями, Бенльюре, Альмейдой, Фельтринелли, Лиссабоном и лабиринтом.
— Вы дурно себя чувствуете, сеньор Лабастида? — спросила Эдла Остманн до отвращения приторным голосом. — Кажется, вы увидели что-то не слишком приятное.
Эстебан не стал терять времени и даже не простился с теми, кто ожидал его ответа перед камином. Автобус в Севилью отправлялся около половины второго, и надо было обязательно успеть на него.
11
Она вернулась домой за полночь
Она вернулась домой за полночь — вернуться раньше ей мешал страх: казалось, что если подольше не расставаться с Мамен, то испуг постепенно отступит. Они выпили по три чашки кофе, сидя на кухне, стены которой Мамен украсила весьма необычным образом — покрашенными в разные цвета дверными засовами. Они выкурили по пачке сигарет и условились поддерживать связь — на случай, если какой-нибудь новый зловредный призрак вздумает опять строить им козни. Алисия не пожелала переночевать в квартире на улице Колон, хотя ей явно не следовало пренебрегать приглашением Мамен; к тому же было опасно возвращаться одной по ночным пустынным улицам, подозревая угрозу в грохоте каждой консервной банки, опрокинутой кошкой, или в гулко грохочущих шагах запоздалого пешехода. Но нет, Алисия рвалась домой, чтобы ждать там Эстебана, вернее, звонка от Эстебана, потому что твердо знала: там, за пятьсот километров от Севильи, на сцене под названием Лиссабон разыгрывается решающее сражение, натягиваются тончайшие нити, которые в конце концов помогут им завладеть добычей. Да, думала Алисия, быстро шагая мимо ограды гаражей, мне нужен голос Эстебана, этот голос поддержит меня, сообщит, что мы в двух шагах от цели, и скажет еще что-нибудь, уже никак не связанное с проклятой загадкой, с убийствами, которые вот-вот будут раскрыты, скажет что-нибудь, что заденет ее очень глубоко, и она бросит трубку, почувствовав ватную пустоту под ребрами.
И действительно, когда она вернулась домой и стала прослушивать записи, оставленные на автоответчике, — привет от сестры и вопросы Марисы по поводу визита к Азии Феррер, а потом и голос Эстебана, долетавший словно из глухой коробки, — она успокоилась, ощутила, как утихают удары в груди — громкое ухание, с которым невозможно было справиться в одиночку. Она сбросила еще остававшиеся на диване подушки на пол и села слушать. Ее страшно мучило то, что нельзя ответить этому голосу, который обращается к ней с вынужденной и наигранной сухостью, хотя в сообщении и прорывались едва уловимые нотки нежности. Она прослушала перевод четырех строк, узнала, как Эстебану удалось расшифровать их после сумбурной ночи в компании с бутылкой виски, узнала, что удача пришла после молитвы, обращенной к духу Эдгара По, покровителя тех, кто плутает в лабиринтах тайн и жестоких авантюр. Затем, под самый конец, после хлипкого мостика молчания голос, сделавшись текучим и жарким, произнес слова, которые Алисия желала услышать. Она только теперь поняла, как желала их услышать, как они были нужны ей и как она боялась признаться в этом себе самой. Она услышала, что Эстебан любит ее, и от этого признания на нее накатил такой ужас, что она нажала на кнопку и вытащила пленку.
Не успела она спрятать постыдную улику любви в сумку, как зазвенел телефон, и Алисия буквально подпрыгнула от неожиданности. Сперва она с испугом подумала, что это опять звонит Эстебан, но услышала в трубке голос Мамен: та хотела убедиться, что Алисия без приключений добралась до дома. Алисия, как послушная ученица, отчиталась: домой дошла нормально, потом позвонил Эстебан, сообщил, что скорлупка тайны распалась надвое. Мамен дала несколько советов по поводу дверных и оконных запоров и распрощалась. Алисия осталась одна в полной тишине, она бродила по гостиной, и под ногами ее хрустели осколки. Она не знала, как реагировать на накаленные добела слова, завершившие монолог Эстебана. У нее в душе продолжали бороться два противоположных чувства, два исключающих друг друга взгляда на будущее, хотя теперь она и готова была строить его на фундаменте из тех последних слов, которые запечатлела магнитофонная лента. Она обругала себя за нерешительность, за тупость: ведь любовь Эстебана была охранной грамотой, а она бежала от этой любви с упрямством капризной девчонки. Почему? Из-за одной мелочи, пустякового недостатка: Эстебан — и это в первую очередь отпугивало ее —был чуть измененной копией того, другого — ее погибшего мужа Пабло. Да, опять Пабло и Роса, девочка с косичками, которая никогда не закрывает глаза… Они не покидают Алисию, они навек поселились в топком болоте ее памяти. Зажигая очередную сигарету, Алисия с ужасом поняла, что возвращается то, что было в самом начале: покойники будут кружить и кружить вокруг нее, и надежды на освобождение нет.
Она поспешила направить мысли в другое русло, и на помощь ей пришли четыре строки, которые она недавно услышала вместе с ужасным признанием Эстебана. Она решила загрузить себе голову разгадыванием их смысла. Правда, занятие это очень быстро ей наскучило, она собралась было лечь спать, но спать не хотелось, и тут она обнаружила, что кончились сигареты. Было чуть больше половины первого; из угловой лавки ночью выставляли на тротуар автомат по продаже кока-колы и сигарет. Алисия схватила пальто, ключи и ринулась вниз по лестнице, хотя торопиться было совершенно некуда. Она посчитала, что если будет действовать быстро, то мысли невольно последуют за поступками, не успевая изменить их. А ведь нередко ее разум превращался в вязкий бассейн, где невозможно было добраться до другого берега.