Чудеса в Гарбузянах (илл. А.Василенко), стр. 24
Мы притаились в кустах на краю поляны, и Властелин Времени со скрежетом перевел стрелки часов на правой руке.
И сразу засияло в небе солнце, и лес наполнился птичьим гомоном и пением.
Двери домика с зарешеченными окнами раскрылись, и на крыльцо выбежал Кощей Бессмертный в спортивном костюме, бодро напевая:
Это он вдруг посмотрел на часы и, как испорченная пластика, повторял одно и тоже…
Потом протер глаза и часто-часто захлопал глазами.
«Что такое? Сегодня же четырнадцатое, пятница. Сегодня же моя свадьба. А на часах тринадцатое, четверг… Может, я еще не проснулся, еще сплю?»
Он ущипнул себя за нос.
«Ой! Не сплю!»
И неожиданно испуганно заверещал и заплакал, как ребенок:
«И-а-а-а! И-а-а-а!..»
В домике на курьих лапках и в домике с противопожарным щитом раскрылись окна, и из них высунулись заспанные взлохмаченные Баба Яга и Змей Горыныч:
«Что такое?»
«Где горит?»
Но Кощей Бессмертный только верещал и размазывал слезы по небритым щекам.
«Да что такое?»
«Что случилось?»
Кощей Бессмертный молча показал пальцем на свои часы.
Змей Горыныч и Баба Яга посмотрели, потом, вытянув шеи, глянули на свои часы.
«А-а, ясно», — произнес Горыныч.
«Испортились, — сказал Яга. — Отстают на целые сутки».
Глаза Кощея вспыхнули:
«Да вы что? Это же вечные часы! Хронометр бессмертия! На транзисторах. Он не может испортиться. Это же не то, что ваши будильники-чертопхайки».
«А ну вас! Все у вас, Кощей Кощеевич, всегда все вечное, бессмертное, все не может испортиться. Аж гадко. А видишь, испортились. И я очень рада, чтобы знали и не хвалились! Хи-хи!» — Баба Яга захихикали, тряся головою и клюя себя носом в подбородок.
«Ах, рада? — вскипел Кощей. — Может, ты это и подстроила, кривобокая?!»
«Брат! — обернулась Баба Яга к Змею Горынычу. — Он меня обижает! Защити!»
Змей Горыныч выставил вперед подбородок и подошел к Кощею:
«Обижаешь? Сестру? Девушку! Ху!»
И он дыхнул пламенем прямо в лицо Кощея.
Но Кощей легко сбил пламя рукой и сказал:
«И ты, змеюка, с нею заодно!»
Кощей схватил с пожарного щита огнетушитель и треснул Змея по голове.
Змей крякнул и снова дохнул на Кощея. Но промахнулся, и пламя полетело на Бабу Ягу. На ее голове затрещали волосы, и запахло жареным.
«Ой! Моя прическа! Ты что?!» — Баба Яга схватила с земли ступу и швырнула ее в Змея Горыныча.
И началась кутерьма.
«А теперь быстрее, — сказал Миг Мигович. — Пока они дерутся, они ничего не видят. А Кощей забыл закрыть дверь. Вперед!»
Мы бросились к открытым дверям дома Кощея. Забежали внутрь. В углу на полу лежала связанная Тайфун Маруся.
«Ребята!» — радостно улыбнулась она…
И…
Журавль замолчал.
— Что? — нетерпеливо спросил Марусик. Журавль вздохнул:
— И… я проснулся.
Глава девятая, в которой начинается подготовка к приему. «Вы же мне — как отец родной!» Где же все-таки Тайфун Маруся? Председатель на велосипеде. «Едут!.. Едут!.. Едут!..»
— Как?! — Марусик оторопело захлопал глазами, глядя на Журавля.
— А так. Как все просыпаются. Глаза открыл да и все.
— Да ну тебя с твоим сном! — рассердился Сашка Цыган. — Не мог еще минутку подождать, не просыпаться. Так что, мы так и не освободили ее?
— Ну, как это не освободили? Наверно, освободили… Конечно, освободили, — Журавль чувствовал себя виноватым.
— О! Смотрите! Кто-то сюда едет, — сказал Марусик.
По дороге быстро приближалась машина — колхозный «Бобик». У рощи «бобик» свернул с дороги, подъехал прямо к ребятам и остановился. С переднего сиденья тяжело, как мешок с картошкой, вывалился бригадир Бобешко. За ним, медленно вытягивая свои длинные ноги из машины, вылез Бобинец.
За ними, кряхтя, полезли с заднего сиденья их жены — тетка Устя (Бобешко) и тетка Настя (Бобинец). Сначала вылезли сами, потом начали вытаскивать какие-то корзины, кошельки и котомки.
Бобешко повернулся всем телом к ребятам:
— А ну кыш отсюда, мошкара!
И сделал едва заметное ленивое движение рукой. И это короткое движение было очень обидным для ребят, столько в нем было пренебрежения.
Они вчера это все устанавливали в поте лица, а теперь им — кыш!
— А почему это мы мошкара?! — надул губы Сашка Цыган.
Но Бобешко не удостоил его даже взглядом.
Тетка Устя и тетка Настя вынимали уже из корзин посуду (тарелки, стаканы, ножи, ложки, вилки) и расставляли на длинном столе, переговариваясь:
— Говорили, что новый такой принципиальный, такой честный…
— Как кристалл…
— Ага. Такой порядочный…
— Ни перед кем не заискивает…
— А видишь, услышал, что дедова внучка… и сразу…
— Приемчик! Хе-хе! Вот тебе и кристалл!
— Ага… Только почему-то не разрешил с фермы ничего брать. «Обойдитесь, пожалуйста, своими ресурсами. Сами же и есть будете, не кто-нибудь».
— Это для начала, не иначе. Это для впечатления. Чтобы показать: видишь, какой я хозяин. А пройдет немного времени — и начнет с фермы кабанчиков на приемы таскать. Куда он денется!
Бобешко, который молча курил у машины, вдруг сердито прикрикнул на их:
— А ну цыц! Замолчите, девчата! Не распускайте языки! Прикусите!
И бросил красноречивый взгляд на ребят, которые с лавок встали, но от стола принципиально не отошли.
Вы еще не знаете наших гарбузянских ребят. Это упрямый народ, их так просто не прогонишь.
Женщины примолкли и обиженно поджали губы.
Подъехала грузовая машина с людьми, и у стола сразу стало шумно. Раскладывали на тарелку еду, расставляли на столе. Поскольку каждый нёс свое, то и толкались возле стола почти все. И именно потому, что несли из дома, на столе была такая пестрота, такое огромное количество всего (каждый старался показать свою щедрость), что негде было и бутылку поставить.
Бобешко и Бобинец направились к дедову двору.
Ребята, увидев это, за ними. Очень хотелось им посмотреть, как же теперь говорить будут они с дедом.
Дед стоял у ворот, опершись руками обеими руками на грабли и положив на них подбородок, и смотрел прищуренными глазами на эту суету у стола.
— Здравствуйте, здравствуйте, дедушка, — необычно ласково поздоровался Бобешко.
— Здравствуйте, дорогой, — не то что ласково, а как-то даже льстиво поздоровался Бобинец.
Дед взглянул на них лукаво:
— Здравствуйте, здравствуйте, коль не шутите.
Обычное свое присловье он произнес особенно подчеркнуто.
На миг повисла тишина. Они, наверно, решали, обратить внимание на это подчеркивание или нет. Но это был только миг. Решили — не обращать. И уже в следующий миг у обоих рты расплылись медовыми улыбками.
— Что же вы нам не сказали, дорогой дедушка… Иван Иванович, — начал Бобешко, — что ваша внучка Галочка выходит замуж. Не красиво.
Дед наморщил лоб:
— Как? Я, по-моему говорил… Вот вам, — дед ткнул пальцем в Бобешко.
— Нет! — категорично отрубил Бобешко.
— Нет-нет! — замотал головою Бобинец. — Не говорили!
Ребята переглянулись. Они впервые видели, чтобы взрослые так дружно и так уверено говорили неправду.
Как это дед не говорил? Бобешко еще советовал остаться нянчить внуков! Что это вы, дядьки, разве так можно?
Но Бобешко продолжал:
— Если бы вы сказали, разве бы мы… Это же такая радость.
— Такая радость! — подхватил Бобинец.
— И не выкайте мне, дедушка. Вы же мне как отец родной. Я же вашу Галочку еще вот такой помню. — Бобешко через силу нагнулся к земле, показывая рукой. — Такая же девочка была бойкая! Умненькая — страх! Она меня «дядя Пуз» называла…