Чудеса в Гарбузянах (илл. А.Василенко), стр. 10
…Уже давно развеялась пыль после того, как уехали киношники, и Бровко уже замолк, успокоился, залез в будку, а Марусик всё еще не мог прийти в себя.
Он тяжело дышал широко раскрытым ртом, словно рыба, которую только что вытащили из воды.
— Ты что? Обалдел от счастья, что ли? Приди в себя! — Журавль хлопнул его ладонью по спине.
Но Марусик не среагировал. Не на шутку встревоженный, Журавль хлопнул его еще раз — со всей силы. Марусик покачнулся, едва не упал, и наконец вымолвил пересохшими губами:
— Ля… лягушачья лапка…
— Что? — Журавль почувствовал, как у него похолодело в животе.
— Лягушачья лапка, — повторил Марусик и перевел на Журавля остекленевший взгляд. — Я еще вчера подумал, что мне больше всего хотелось бы и решил — наверно, стать киноартистом. И вот, видишь…
— Тю! — только и смог вымолвить Журавль.
И тут послышалось тарахтение мотоцикла и к воротам подъехали Сашка Цыган с отцом.
Отец ссадил Сашку возле ребят, развернулся и исчез за пылью.
Сашка Цыган был обветренный, раскрасневшийся, радостно возбужденный.
— Привет, ребята, — бодро сказал он и вдруг, внимательно посмотрев на них, удивленно поднял брови. — Что это вы какие-то, будто вас из колодца только что вытащили? Что случилось?
И Журавль, сбиваясь, начал рассказывать, что именно произошло.
Сашка Цыган слушал, и на лице его сменялась, как это говорят, целая гамма переживаний: и удивление, и восхищение, и сожаление, что его не было в это время, и, не будем скрывать, зависть к Марусику.
В конце Журавль поспешил добавить:
— Не волнуйся, ни я, ни ты по сценарию не подходим. По сценарию им нужен веснушчатый, курносый, именно такой, как Марусик.
— Хм… — насмешливо хмыкнул Сашка Цыган. — Так говоришь, спрашивали, есть ли у нас хорошие, живые, бойкие, с характером, чтобы и в самодеятельности выступали, и учились хорошо, и вообще… — Сашка Цыган прищурился. — А про Гришу Пасечного вы не сказали?
Марусик густо покраснел и отвернулся. Журавль растерянно улыбнулся, глянул на Марусика и пожал плечами.
— Ну, вы! Кадры! Я вам скажу!
Гришу Пасечного знало всё село. Ни одного праздника не было, ни одного вечера, чтобы Гриша не выступал в концерте художественной самодеятельности. И как выступал! Такого успеха не было ни у кого. Ни наш гарбузянский соловей — победитель районной Олимпиады доярка Ганна Тертичная (колоратурное сопрано), ни баянист комбайнер Мирон Кандыба, ни акробаты-механизаторы братья Затягайло (Иван, Павел и Александр…).
Когда только объявляли: «А сейчас выступит Гриша Пасечный», — зал уже взрывался аплодисментами. И этот мальчик такое вытворял на сцене — зрители так хохотали, что из-за смеха не было слышно половины слов. А слова в выступлении Гриши Пасечного имели немаловажное значение. Потому что номер его назывался «Художественное чтение». Он читал юморески Остапа Вишни, отрывки из повести Ивана Микитенко «Гавриил Кириченко — школьник», рассказы Панаса Висикана и другие смешные вещи. Казалось, на сцене не один курносый веснушчатый пятиклассник, а целый театр сатиры. Это был талант, настоящий талант! Как это говорят — от бога.
— Не вспомнить Гришу Пасечного — это, знаете… — презрительно скривился Сашка Цыган.
Журавль снова растерянно улыбнулся, взглянул на Марусика.
— А где… где его было искать?.. И вообще… они же спешили… эти киношники.
— Не напускай тумана! — отрубил Сашка Цыган. — Скажи, что сам хотел. Сам высунулся. Славы захотелось. Не думал я, что ты такой… Артист!
И тут неожиданно Марусика прорвало:
— Ты… ты сам, а не я… Ты просто завидуешь, что не ты… что не тебя… Привык всегда командовать, быть первым, а тут… Кто-то ему, видишь, нос утёр. Просто завидуешь! И всё!
Сашка Цыган растерянно замер. Журавль с изумлением и с испугом смотрел на Марусика.
Это был настоящий бунт. Впервые в жизни Марусик поднял голос против Сашки Цыгана. Да еще как поднял!
Что это сейчас будет?
Сашка Цыган побледнел, потом покраснел, потом снова побледнел.
— Ну… ну… ну и пень… Я завидую! Ему! Ха! Да… да пусть тебе жабы в болоте завидуют! Да я… да я после этого и знать тебя не хочу! Всё! Ты мне больше не друг! Чтобы и дорогу забыл ко мне!
Он круто повернулся и пошёл прочь.
Журавль какое-то мгновение растеряно смотрел ему вслед, потом повернулся к Марусику:
— Зачем ты так?
— А чего он? Чего? Всегда… Всегда давит… Ему всё можно, а другим ничего. Ничего! Надоело! Проживу без него! Что я ему — горох при дороге: кто идёт, тот и сорвёт. Я тоже человек. А ты… беги за ним, если тебе его жаль! — И Марусик тоже повернулся и тоже пошёл прочь. Только в другую сторону.
Журавль стоял и оторопело крутил головою, смотря то на Сашку Цыгана, то на Марусика.
Вот так неожиданно, нежданно-негаданно, ни с того ни с чего поссорились ребята.
Глава девятая, в которой вы узнаете о приключении на речке Голубеньке и о том, что произошло потом и чем закончилась наше необыкновенное приключение
Эта новость, дорогие друзья, поразила меня, можно сказать, в самое сердце. Мне и в голову не приходило, что такое может произойти.
С детства, с младенческого, так сказать, возраста были они вместе. Не без того, конечно, что иногда и ссорились, драли друга за волосы, дрались даже, но к вечеру уже и мирились.
Но в этот раз вечер мира не принес. Ни вечер, ни следующее утро, ни день, ни снова вечер… Да и второй день, и третий, и четвертый…
Журавль предпринимал отчаянные попытки помирить их, но эти попытки лопались, как мыльные пузыри.
— Ишь, рога показал! Я ему эти рога откручу! Еще зачешется у него в носу! — цедил сквозь зубы Сашка Цыган и ни о каком примирении не хотел и слышать.
Марусик тоже дулся:
— Не хочу-у!.. И всё! Не хочу-у!
Журавль разрывался пополам. Половину тянуло к Сашке Цыгану, половину к Марусику.
А главное, разрывалось его сердце. Ведь он видел, что хотя и хорохорились его друзья, но оба переживали страшно.
Да-да, и Сашка Цыган тоже.
Думают, что если он атаман, то уже и не переживает, отвергает все тонкие чувства.
Да ничего подобного!
Да, может, вожаки тяжелее переживают, чем не вожаки. Потому что и поплакать не могут, не позволяют себе. А переживания, которые скрываются, таятся в сердце, всегда тяжелее тех, что выговариваются на людях.
Бунт Марусика зацепил Сашку Цыгана за живое. И изменил ему его легкий характер. Утратил он бодрость свою и веселость. Что называется, белый свет не мил. Ничего ему не хотелось, ничего его не радовало.
Ну, а Марусик — так тот совсем, как это говорят, спал с лица — похудел, осунулся, не Марусик, а одна тень.
Киношники же — молчок, ни звука… Поехали и как в воду канули. И куда они запропастились? У Марусика уже сил не было ждать.
Один день слонялся он по селу без дела, и ноги как-то сами собой принесли его ко двору Гриши Пасечного. Гриша сидел на завалинке, уставившись в книгу. То ли новый номер готовил, то ли просто так читал — неизвестно.
Марусик почувствовал себя вдруг преступником, пойманным на месте преступления.
Встал как вкопанный и не мог сдвинуться с места.
И внезапно неожиданная решимость овладела им. Он несколько раз глубоко вздохнул и подошел к Грише.
— Гриша!
— А? — встрепенулся тот, отрываясь от книжки.
— Тут недавно… киношники приезжали… — Марусик отвел глаза. — Тебя нигде не было. Поэтому они меня записали. На съёмки. Фильм для детей снимать будут.
— Да ну! — воскликнул Гриша и сразу прищурился. — А ты меня за нос не водишь?
— О! — Марусик чиркнул себя отставленным большим пальцем по шее. — Мальчик им нужен. Курносый, веснушчатый… Но я… Я им скажу, когда они приедут, чтобы они тебя взяли…
И не дав опомниться, повернулся и бросился бежать.
Дома не успел Марусик отдышаться, как пришел Журавль.
Разговор не клеился. Сколько не заговаривал с ним Журавль, Марусик отмалчивался, отмахивался. А потом неожиданно достал из кармана лягушачью лапку и протянул Журавлю: