Мой «Современник», стр. 4

Я чувствовала, что теряю отца. Мать была в полной прострации от горя и ничего не предпринимала. Мы поили его из ложечки – это все, что мы могли сделать. Тогда еще не было лекарств от гипертонии, лечили ее только кровопусканием и пиявками. За день до смерти отца пришла женщина – участковый врач и еще живому человеку выписала справку о смерти. Я обругала ее, протестовала, кричала, но она была абсолютно равнодушна. Я увидела, что по щеке отца бежит слеза – значит, он все слышал…

Я дежурила несколько ночей, отец умер у меня на руках, при этом были еще два его любимых аспиранта, два Николая.

Отец, бывший полярник, заведовал кафедрой в Педагогическом институте имени Крупской. Он был очень талантливым, деликатным человеком. Его очень любили студенты, во время сессии они толпились у нас в квартире, готовясь к экзаменам и пересдавая. У нас была одна комната, студенты теснились в крохотном пространстве между шкафом и печкой. Отец был строг, и с первого раза некоторые не сдавали предмет.

В молодости он работал в Ленинграде, в Институте Арктики, много раз возглавлял полярные экспедиции – на Шпицберген, на Землю Франца-Иосифа, на Северную Землю, был ученым секретарем в спасательной экспедиции на ледоколе «Красин».

Отец умер 30 января. В его институте тоже были каникулы, и мне помогали с похоронами всё те же два Николая и доцент института Данила Степанович Шарец. Он учился у моего отца, потом окончил аспирантуру, защитил диссертацию, был очень преданным человеком. Данила Степанович – белорус, и у меня с тех пор особое отношение к белорусам: мне кажется, это очень терпеливые, хорошие и работящие люди.

Была снежная зима, на мои плечи легла организация похорон. Как получить место на кладбище? Я вспомнила, что моя бабушка, папина мама, умерла в 1943 году и похоронена на Пятницком кладбище. Один раз я ходила с папой на могилу, когда мне было девять лет. Позднее он, возможно, посещал кладбище без меня. Но почему-то я вспомнила, что бабушка похоронена на 6-м участке. И я пошла туда вместе с Данилой Степановичем, поняв, что все должна делать сама (мать совсем слегла), и организовала похороны.

Через полгода мы с Данилой Степановичем поставили памятник. У нас с мамой не было денег на сберкнижке, и на памятник собирали в институте. Я осталась со стипендией в двести рублей. Маме пришлось лечь в больницу, и надолго.

Я была так несчастна… Мне не верилось, что папы больше нет. Казалось, проснусь – и все это окажется дурным сном и я снова его увижу. Каждую ночь мне снилось, что он идет по улице раздетый, я боялась, что он простудится. Я подходила к его шкафам с книгам по географии, гладила корешки этих книг и жалела, что никогда не любила географию. И даже о папиных путешествиях знала не очень много.

Чтобы как-то выдержать это, я поехала к подруге Майе в Монино и каждый день ходила одна в лес на лыжах, потому что природа меня всегда спасала.

Начался второй семестр. Зная о моем горе, ко мне очень по-доброму относился Николай Иванович Дорохин и, конечно, ректор студии, Вениамин Захарович Радомысленский. Но через два месяца Дорохин слег с инфарктом…

Моя любимая бабушка, мамина мама, жила в Лосиноостровской. Я училась с утра до вечера и теперь редко могла ее видеть. Вдруг выяснилось, что она больна раком, причем в последней стадии. Я переехала к ней, готовилась там к экзаменам, ездила в Москву сдавать, а когда вернулась после очередного экзамена, бабушка уже умерла… Я почувствовала, что остаюсь на свете одна.

Майя Гогулан, моя однокурсница, с которой мы делали отрывок из пьесы Шиллера «Коварство и любовь», стала болеть беспрерывно и в результате ушла из института. Когда я утром просыпалась, мне не хотелось вставать – такая была тяжесть на душе. И только томик Гоголя меня спасал, «Вечера на хуторе близ Диканьки». Эта божественная книга вселяла в меня силы и надежду. Если так можно писать, значит, человек многое может, думалось мне, и я должна выдержать.

Я часто ходила на кладбище к папе. Однажды шла, задумавшись, по деревянному мосту над железной дорогой, и вдруг почти на середине моста поняла, что иду по какому-то бревну: настил разобран, мост ремонтируют. Я жутко испугалась. Внизу, далеко-далеко – рельсы. Если бы я пала духом, я бы непременно сорвалась. Я не знала, куда идти, вперед или назад. Но потом собрала всю волю, пошла вперед и дошла. Кажется, народная артистка СССР Ангелина Степанова, актриса МХАТ, сказала: «Актриса должна иметь не только талант, но и волю».

Жизнь продолжается

Я боялась педагога, который с нами занимался, Александра Михайловича Карева, не выходила делать этюды, зато много работала самостоятельно – Островский, Шолохов, Шиллер. Николай Иванович так и не вышел до конца учебного года, и молодой педагог Виктор Франке (Монюков) собрал нашу группу и наскоро сделал общий этюд, в котором мы играли французских докеров.

Я получила четверку, перешла на второй курс. Из сорока пяти человек нас осталось двадцать семь. Но зато к нам пришло пополнение: Ирина Скобцева, а на третьем курсе – Леонид Броневой. На втором курсе я кое-как справилась со своим тяжелым настроением, лечила маму и училась. У меня появился новый педагог – Василий Иосифович Топорков, мы делали латышскую пьесу «Вей, ветерок». Я была любимицей Василия Иосифовича – наверное, потому, что мне нравилось играть, а его я понимала с полуслова.

Я получала повышенную стипендию имени Чехова – 400 рублей, продала географические книги отца недавно открывшейся на Ленинских горах библиотеке МГУ, решив, что книги должны приносить пользу, а у меня другая профессия. Это было мое подспорье, потому что мама не работала.

Моя подруга Майя Гогулан, умница, очень верный человек, с которой мы абсолютно понимали друг друга, ушла учиться в МГУ на факультет журналистики, играла в университетском театре. Позже она написала серию книг «Попрощайтесь с болезнями».

Чтобы спастись от одиночества, которое я с трудом переносила (мама часто лежала в больнице), я позвала к себе жить двух моих подруг из общежития – Танечку Киселеву и Наташу Каташеву. Мы ели манную кашу на воде, посыпая ее тертым зеленым сыром – такие маленькие головки, продавались в магазине по 14 копеек. Но жили весело. Очень поздно заканчивая учебу в институте, дома мы читали стихи, Таня любила Цветаеву и Пастернака, где-то добывала книги, которые тогда было безумно трудно достать. Наташа шила, она была гениальным модельером и обшивала бедных студенток, причем самое модное платье шила за пять рублей. Мы слушали пластинки Шаляпина и Изабеллы Юрьевой – у меня был старинный патефон-граммофон с трубой внутри, и за полночь в нашей комнате все звучало: «Уймитесь, волнения страсти!..».

На четвертом курсе я заболела туберкулезом. Мама моего однокурсника Саши Косолапова, с которым я дружила, очень нежно относилась ко мне. Она была врачом в туберкулезном диспансере и помогла мне организовать лечение, не прерывая учебы, – мне очень не хотелось уходить со своего курса и отставать на год. Каждое утро я бежала в Свердловский районный диспансер на уколы стрептомицина – мне сделали сорок уколов подряд! И процесс прекратился, и я благополучно сдала экзамены.

На четвертый курс к нам пришел молодой педагог Олег Ефремов, но я, к сожалению, не попала в его группу. У меня было много дипломных работ: тетя Констанция в пьесе Леонида Леонова «Обыкновенный человек» (педагог Раевский), Ольга Петровна в «Нахлебнике» И.С. Тургенева (педагог Вершилов). На третьем курсе, когда был почти готов дипломный спектакль «Праздничный сон до обеда» («Женитьба Бальзаминова»), где я играла сваху, умер Николай Иванович Дорохин. Завершила работу с нами жена Дорохина, Софья Станиславовна Пилявская, которую мы очень полюбили. Она возилась с нами, мы бывали у нее дома – я, Галя Волчек и Анечка Горюнова.

Олег Николаевич Ефремов сделал великолепный дипломный спектакль «В добрый час» по пьесе Виктора Розова. Это и был первый шаг к будущему театру «Современник».