Ожерелье королевы, стр. 107

– Весьма здравое рассуждение для бреда, – пробормотал доктор, – хотя мораль не из самых строгих.

– Но у нее дети! – вдруг с яростью выкрикнул де Шарни. – Она никогда не оставит двух своих детей.

– Да, это препятствие, hic nodus [122] – заметил Луи с возвышенной смесью насмешливости и жалости, промокая пот со лба раненого.

– Детей можно увезти под полой дорожного плаща, – продолжал молодой человек, безразличный ко всему, что вне его. – Ах, Шарни, уж если ты уносишь мать, и она для твоих рук легче птичьего перышка, и ты ощущаешь лишь трепет любви, а не тяжесть, неужто ты не сможешь унести и детей Марии?.. О-о! – вдруг неистово вскрикнул он. – Но ведь королевские дети – это такой тяжелый груз, что полмира ощутит их пропажу. Доктор Луи оставил раненого и подошел к королеве. Она неподвижно стояла, и ее колотила дрожь; доктор взял ее за руку – рука тоже тряслась.

– Вы правы, – молвила королева. – Это гораздо больше, чем бред. Если кто-нибудь это услышит, молодому человеку грозит большая опасность.

– Вы послушайте, послушайте, – настаивал доктор.

– Нет, довольно.

– Он утихает. Вот он уже умоляет.

И вправду, Шарни сел и, сложив руки перед собой, уставился расширенными изумленными глазами в зыбкую, призрачную бесконечность.

– Мария, – говорил он дрожащим, ласковым голосом, – Мария, я чувствую, вы любите меня. Нет, я больше ничего не скажу. В фиакре ваша нога, Мария, прикоснулась к моей, и я почувствовал, что умираю. Ваша рука легла на мою… там… там… О нет, я молчу, это тайна моей жизни. Мария, пусть из раны у меня вытечет вся кровь, но эта тайна все равно останется во мне.

Мой противник омыл шпагу моей кровью, но даже если он и приобщился к моей тайне, вашей ему не узнать. Мария, ничего не бойтесь. Можете даже не говорить мне, что любите меня, не нужно, вы ведь покраснели, и мне этого достаточно.

– Ого! – промолвил доктор. – Выходит, это не только лихорадка. Видите, как он спокоен? Это…

– Что? – с тревогой спросила королева.

– Это экстаз, ваше величество. Экстаз, смахивающий на воспоминания. Память души, вспоминающей о небе.

– Я уже достаточно наслушалась, – пробормотала королева и попыталась уйти.

Однако врач схватил ее за руку.

– Что вы намерены делать, ваше величество? – спросил он.

– Ничего, доктор, совершенно ничего.

– А если король захочет повидать своего протеже?

– Ах, да. Это будет большое несчастье.

– Что мне сказать ему?

– Совершенно не представляю, доктор. Даже не знаю, что сказать. Это ужасное зрелище крайне удручило меня.

– Это вы – причина его лихорадки и экстатического состояния, – почти шепотом промолвил доктор. – У него пульс – сто ударов в минуту.

Королева ничего не ответила, осторожно высвободила руку и вышла.

29. Глава, которая наглядно доказывает, что открыть сердце куда труднее, чем отворить вену

Доктор стоял, задумчиво глядя вслед удаляющейся королеве.

Потом он встряхнул головой и пробормотал:

– Есть в этом дворце тайны, которые не относятся к сфере науки. В одних случаях я вооружаюсь ланцетом и отворяю вену, чтобы исцелить, а в других вооружаюсь порицанием и открываю сердца, но сумею ли я их исцелить?

Приступ у Шарни кончился, но глаза его оставались открытыми и взгляд блуждающим; доктор Луи подошел, прикрыл ему веки, смочил виски водой с уксусом, короче, стал делать все то, что превращает жгучий воздух, обволакивающий больного, в райскую отраду.

Вскоре доктор заметил, что лицо раненого стало спокойным, всхлипывания сменились ровным дыханием, с губ вместо страстных речей срывались лишь невнятные звуки.

– Да, да, – прошептал он, – здесь действовало не только влечение, но и влияние. Бред возрастал как бы в предчувствии визита. Человеческие атомы перелетают, словно в царстве растений оплодотворяющая пыльца. Существуют незримые пути передачи мыслей, а у сердец имеются тайные связи.

Внезапно он вздрогнул и полуобернулся, одновременно прислушиваясь и всматриваясь.

– Что это там? – пробормотал он. Действительно, из коридора послышался какой-то шум, шорох платья.

– Нет, это не может быть королева, – решил доктор. – Приняв, как я понимаю, окончательное решение, она не стала бы возвращаться. Что ж, поглядим.

Тихонько приоткрыв другую дверь, также выходящую в коридор, и выглянув, он увидел шагах в десяти недвижно замершую женщину, подобную безмолвному изваянию отчаяния.

Уже стемнело, и тусклая свечка, горящая в коридоре, была не в силах осветить его на всем протяжении, однако на женщину падал лунный свет, и потому она была хорошо видна, пока облако не скрыло луну.

Доктор вернулся в комнату, перешел к первой двери, за которой стояла женщина, и бесшумно, но резко открыл ее. Женщина вскрикнула, вытянула руки и наткнулась на руку доктора Луи.

– Кто здесь? – спросил он, но в голосе его было куда больше жалости, чем угрозы; ведь он догадывался по недвижности этой женщины, что она слушает и не столько даже ушами, сколько сердцем.

– Это я, доктор, – ответил мягкий, печальный голос. Хоть голос этот и был знаком доктору, но не пробудил в нем даже смутного, отдаленного воспоминания.

– Я, Андреа де Таверне.

– О Господи! – воскликнул врач. – Что с ней? Неужели ей стало плохо?

– Ей? – удивилась Андреа. – А кто такая «она»?

Доктор понял, что совершил глупость.

– Прошу прощения, но я только что видел, как тут проходила женщина. Это были не вы?

– Ах, так, значит, передо мной сюда приходила женщина? – поинтересовалась Андреа.

Этот вопрос она задала с таким жгучим любопытством, что у доктора не осталось никаких сомнений относительно чувства, которое продиктовало его.

– Дорогое дитя, мне кажется, у нас идет довольно бессвязный разговор, – заметил доктор. – Про кого вы спрашиваете? Чего вы от меня хотите? Может быть, вы объясните?

– Доктор, – произнесла Андреа таким опечаленным голосом, что он затронул самые глубины души ее собеседника, – милый доктор, не пытайтесь обмануть меня, вы ведь всегда говорили мне правду, так что признайтесь, что передо мной здесь была женщина.

– А разве я вам сказал, что здесь никого не было?

– Но женщина, доктор, женщина?

– Само собой, женщина, если только вы не придерживаетесь мнения, что к женщинам можно причислить лишь тех, кому еще нет сорока.

– Значит, той, что сюда приходила, сорок лет? – воскликнула Андреа, впервые облегченно вздохнув.

– Сказав «сорок», я скинул добрых пять-шесть лет, но надо же быть галантным по отношению к своим друзьям, а госпожа де Мизери – мой друг, и даже хороший.

– Госпожа де Мизери?

– Естественно.

– Это она приходила?

– А чего ради я стал бы скрывать, если бы сюда приходила какая-нибудь другая женщина?

Так…

– Поистине, все женщины одинаково непостижимы. Я-то полагал, что знаю хотя бы вас. Но выходит, и вас я знаю ничуть не лучше, чем других. Это просто ужасно.

– Милый, добрый доктор!..

– Ладно, довольно. Перейдем к делу.

Андреа встревоженно взглянула на него.

– Так что же, ей стало хуже? – осведомился доктор.

– Кому?

– Бог мой, да королеве же!

– Королеве?

– Да, ей. Потому госпожа де Мизери и приходила только что ко мне: королева задыхается, у нее сердцебиение. Очень неприятная болезнь, милая моя барышня, и неизлечимая. Так рассказывайте, что с нею, коль она вас прислала, и пойдем к ней.

И доктор Луи недвусмысленно выказал желание удалиться с места, где происходил этот разговор.

Однако Андреа, дыхание которой стало куда спокойнее, мягко остановила его.

– Нет, дорогой доктор, я пришла не по поручению королевы, – сказала она. – Я даже не знала, что ей плохо. Бедная королева! Если бы я знала… Простите, доктор, я сама не понимаю, что говорю.

– Да, я заметил.

– Мало того, я не понимаю, что со мной происходит.