Норманны в Византии, стр. 9
Когда Евдокия, в сопровождении своих поклонников, вошла в комнату, где Ирина проводила все свободное от визитов время, занимаясь рисованием, она в эту минуту запечатывала письмо, поспешно написав несколько строк. Легкий испуг Ирины от неожиданности ввел в заблуждение Евдокию и ее обажателей.
– А, я тебя поймала! – вскричала Евдокия. – Вот скромница! Ты пишешь своему возлюбленному! Как его зовут?..
Ирина с меланхолической улыбкой подала письмо, и Агафий прочел: «Августе Софии, игуменье Каниклионского монастыря». Все вскрикнули от удивления, и Троил спросил:
– Что же это значит? Ты просишь приготовить тебе там келью?
– Я писала Августе и просила, чтобы она передала это письмо Царевне Агате.
– Разве Агата в монастыре?
– И Агата, и ее сестры – Анна, Зоя и Феодора! Это – самая свежая новость. Откуда вы явились, милые друзья, что ничего не знаете?
И она рассказала происшествие, о котором тогда все говорили.
Утром, еще перед смотром, самодержец призвал к себе вдовствующую базилиссу и своих молоденьких сестер и поведал им в тот же день покинуть дворцовый гинекей, отправиться в монастырь и постричься.
Повеление брата, как громом, поразило царевен, которые готовились к совсем иной жизни. Они получили прекрасное воспитание; сам покойный базилевс, страстно любивший своих дочерей, заботился о нем.
Царевны, рассказывала Ирина, помешались от горя. Они на коленях умоляли Романа о помиловании и не хотели добровольно оставить дворец, так что были насильно увезены из него. Теперь они уже пострижены и будут жить среди ангелов.
Евдокия и оба молодых человека почувствовали, как мороз пробирался у них по спине от предчувствия зла, которое возможно при неограниченной власти; по случаю несчастной судьбы царевен, они беспокоились и о самих себе.
Наконец Евдокия сказала:
– Хорина мне рассказывал, что молодая базилисса хотела отомстить своим золовкам, но я не думала, что ее гнев будет так страшен и так беспощаден!
– В чем же могла упрекнуть Теофано этих прекрасных девиц? – спросила Ирина.
Евдокия, тревожно оглянувшись на дверь, продолжала:
– Они слишком громко повторяли историю, о которой уже давно говорят во дворце и которая очень не нравится базилиссе.
– Какую же?
– Есть люди, которые помнят, как десять лет тому назад в гавани жил кабатчик по имени Кратерос. Его дочь Анастазо наливала вино матросам. Она была удивительно красива и на пятнадцатом году куда-то исчезла. Первые ее поклонники не забыли, однако же, прекрасной кабатчицы, и в тот день, когда базилисса Теофано взошла на золоченое ложе наследника престола, равного святым апостолам, матросы Буколеона разинули рты от удивления: так поражены они были страшным ее сходством с Анастазо…
– Что же?! Теофано могла быть сестрою прекрасной кабатчицы? – спросила Ирина.
– Или, может быть, ею самою!
Все смолкли в комнате Ирины, а потом Агафий сказал:
– Да, это такая история, которую я постараюсь навсегда позабыть… Бедная Феодора! Она так гордилась своими волосами… Как она плакала, должно быть, видя их на полу! Честное слово, это – преступление – закутать в монашескую мантию девушку царской крови, которая так умела носить свои туалеты!
– А бедная Зоя! – сказал Троил. – Зоя, которая так любила покушать! Зоя, которая, как никто другой, умела устроить полдник в саду! Зоя, которая надевала перчатки, чтобы наготовить кушанья вместе со своими прислужницами! Как она устроится с монастырскими постами, где воздержание по пятницам повторяется шесть раз в неделю?
– Я знаю, – сказала Ирина, – что Агата питала в своем сердце любовь и пользовалась взаимностью человека, вполне ее достойного. Мне страшно, что она принесет к престолу Всевышнего свое разбитое сердце… Без ропота она не подчинится, а ропот сделает ее жертву бесполезной.
Глава 10
Судьба
Наступал час захода солнца, когда, после полуденного жара, вся элегантная молодежь столицы собиралась в ту часть дворцового сада, которая всегда была открыта для посетителей. Там показывались новые моды, там составлялись новые связи. Семейные, занятые люди появлялись там редко, и сад всецело принадлежал холостой молодежи, франтам и кокеткам.
Евдокия любила показываться на этих прогулках, окруженная своими поклонниками. Ирина же не любила этого, так что и в 'njn вечер Евдокии с трудом удалось уговорить свою подругу сопровождать их в сад.
– Я верю, – говорила Ирина, – что искренняя любовь дала бы мне все, но мое сердце разрушено! Зачем же понапрасну тревожить моего мужа! Спокойствие, исходящее из равнодушия, это – единственное благо, которым я дорожу.
Отчасти из любезности, отчасти для того, чтобы рассеять тяжелые мысли о заточенных царевнах, она согласилась, однако же, пройтись по саду вместе с Евдокией и своими братьями.
Когда они были уже в саду, Троил ласково взял сестру под руку и сказал:
– Дорогая Ирина, помоги мне убедить твою капризную подругу, скажи ей все хорошее, что ты обо мне думаешь, и даже то, чего и не думаешь, уверь ее, что если бы твоею душою не руководила такая сверхъестественная добродетель, то ты влюбилась бы в меня, несмотря на то, что я твой брат, Агафий же, взяв сестру за другую руку, стал говорить ей:
– Милая сестра, Евдокия говорила нам, что ты ее советница; вот случай испытать, слушает ли она тебя. Хорина принес ей, в конце концов, только вред, да и нельзя не смотреть дурно на женщину, когда она ценит в мужчине только мужество и умение разговаривать. Если небу было угодно сделать из твоего друга соблазнительную вдовушку, то это значит, что оно решило превратить ее в общее достояние, так как такая красота не может принадлежать никому в отдельности.
При этих словах Евдокия, смеясь, отвернулась от них, а близнецы сразу стали убеждать ее:
– Ну что может дать любовь к кому-нибудь одному, если вы будете ему верны? Бабочка и та должна порхать с цветка на цветок…
– Любовь появляется и исчезает в одном взгляде.
– Влюбляются…
– Расстаются…
– Плачут…
– Вот это жизнь!
Оживленные жесты молодых людей заставляли трепетать, как крылья, тонкую ткань их плащей, и они сами казались вольными птичками, которые присаживаются на минутку к фонтану, чтобы напиться, и тотчас же улетают освеженные и веселые.
Конечно, Евдокия был так же непостоянна, как и они; одно слово могло привлечь ее внимание, и одного каприза достаточно было, чтобы отвернуться и искать других впечатлений. Но она не могла еще сделать выбора и потому отвечала шутя:
– Ты молчишь, Ирина, и я тебя за это одобряю. Ты – последний человек на свете, совету которого я последовала бы. Тот, кто стал вне влияния любви, не заслуживает доверия, если советует ею пользоваться. Бог же видит, до какой степени ты упорна в этом отношении! Твои братья показывают, что любят тебя! А знают ли они, что про тебя говорят в обществе? Оно уже устало хвалить тебя за твою добродетельность и высказывает теперь о тебе два мнения: или у тебя совсем нет сердца, или Никифор держит его в своих руках.
Ирина меланхолично улыбнулась и сказала:
– Никифор – один из тех мужей, каких очень много. Он смотрит на меня как на предмет роскоши в своем доме, которому другие знают Цену. Если б он был для меня снисходительным отцом, то я бы нежно скрашивала его старость. Он предпочел быть тюремщиком, когда я и не Думала вырваться на свободу; он не понял, что я жду одного только визита – визита ангела, который закроет мне глаза.
Ирина произнесла все это с таким прочувствованным волнением, что все трое ее слушателей перестали смеяться и Евдокия ласково возразила:
– То чудо, которого ты ждешь от смерти, может тут, на земле, дать любовь…
Ирина ответила на это:
– Я тоже так думала и признаюсь, что глаза мои искали среди людей, ухаживающих за мной, человека, которого бы я могла полюбить. Я готова была совсем отдаться этому чувству, но я не могла не видеть, что никому не нужна была моя душа. А отдаться одному опьянению наслаждением, что составляет вашу жизнь, я боялась и предпочла свои вечные слезы.