Танцующая с лошадьми, стр. 81

– Тогда как он оказался в Сандауне?

– Женщины. – Джон бросил сердитый взгляд на Наташу, будто она тоже была виновата. – Влюбился.

В 1960 году, когда Кадр-Нуар совершала одно из первых международных турне, Анри Лашапель обратил внимание на невысокую темноволосую девушку среди зрителей. Она не пропускала ни одного представления. Самое забавное, ее не интересовали лошади, она пришла с подругой. Ее поразил молодой человек в жестком черном воротничке – он так держался в седле, что это выглядело божественно.

Однажды вечером он подошел к ней после выступления, и, как он описал это Джону впоследствии, ему показалось, что началась его настоящая жизнь.

– Он был неопытен в любви и влюбился по-настоящему. – Джон закурил очередную сигарету. – Они провели три вечера вместе, а потом переписывались полгода, изредка навещая друг друга. Самое ужасное, Анри не мог без нее жить. Сами знаете, как это бывает у молодежи. Анри не умел ничего делать наполовину. Он стал лениться, страдала учеба. Начал оспаривать то, что говорили ему в школе. В конце концов его поставили перед выбором: либо академия, либо скатертью дорожка. Он психанул и ушел. Приехал в Англию, женился и…

– Они жили долго и счастливо, – закончила Наташа, вспомнив фотографию.

Фото женщины, которую любили.

– Шутите? – Джон бросил на нее испепеляющий взгляд. – Кто, к чертям, живет долго и счастливо?

Глава 23

Впервый же год Анри Лашапель понял, что совершил страшную ошибку. Вины Флоренс в этом не было: она любила его, следила за собой и старалась быть хорошей женой. Она была не виновата, что ее беспокойство о его счастье не вызывало в нем ничего, кроме чувства вины, часто выражающегося в раздражительности.

Он предложил Флоренс пожениться в тот же вечер, после Карусели, тяжело дыша, весь в крови и песке. Зрители встали со своих мест и аплодировали. Анри и Флоренс всю ночь бродили по улицам Сомюра, обходя пьяных и мотоциклистов, планируя будущее, изнывая от страсти, опьяненные мечтами. На следующее утро он не пошел на тренировку, упаковал скудный скарб в вещмешок и попросил разрешения поговорить с Le Grand Dieu. Сообщил ему о своем желании уволиться.

Le Grand Dieu взглянул на синяк под глазом Анри и его распухшую щеку. Отложил ручку. Повисла долгая пауза.

– Вы знаете, Лашапель, почему мы снимаем подковы с задних ног лошади? – спросил он.

Анри моргнул:

– Чтобы они не могли поранить других лошадей?

– И чтобы не причинили вред себе. Во время учебы они молотят ногами, мечутся и брыкаются. – Он положил руки на стол. – Если вы сделаете это, Анри, вы так навредите себе, что даже не можете представить.

– При всем моем уважении, месье, не думаю, что могу быть здесь счастлив.

– Счастье? Думаете, если дам вам свободу, вы станете счастливы?

– Да, месье.

– Нет другого счастья, кроме того, которое дает любимое дело. Это ваш мир, Анри. Только глупец этого не увидит. Нельзя лишить человека его мира и ждать, что он будет счастлив.

– При всем уважении, месье, я принял решение. Прошу меня уволить.

Он был так полон решимости, видел будущее так ясно. Заколебался, только когда пришел попрощаться с Геронтием. Огромный конь заржал, обнюхал карманы и положил голову ему на плечо. Сдерживая слезы, Анри пощекотал ему нос. Он еще никогда не расставался с теми, кто был ему дорог. До Флоренс он никого никогда не любил. Кроме этого чудесного, доброго коня.

Он закрыл глаза, вдохнул знакомый запах теплой кожи, погладил нежные, как бархат, ноздри, ощутил грацию, исходившую от животного. Потом Анри Лашапель стиснул зубы, перекинул вещмешок через плечо и направился к воротам L’Ecole du Cavalerie.

Первые месяцы в Англии были сносными. Трудности скрашивало тихое удовлетворение, которое испытывал новобрачный. Флоренс расцветала от его внимания. Миллионы мелочей оправдывали его решение. Ее родители, несколько обескураженные тем, как молодой француз умыкнул их дочь, проявляли вежливость. Его отец восстал бы против любой женщины, которую он привел бы в дом. Флоренс мудро попросила его для первого знакомства надеть форму. Память о войне была еще сильна, и поколение ее родителей видело только достоинства в человеке в форме.

– Вы ведь не собираетесь поселиться во Франции? Нет? – несколько раз спросил отец. – Флоренс такая домашняя девочка. Она не будет счастлива вдали от дома.

– Мой дом здесь, – сказал Анри, веря в свои слова.

Флоренс, сидевшая рядом, вспыхнула от удовольствия.

Он снял жилье, и через несколько недель после его приезда в Англию они зарегистрировали брак в регистрационном бюро в Мэрилебоне. Всякий раз, когда они проходили мимо, соседи с подозрением поглядывали на талию Флоренс. Анри искал работу в качестве инструктора по верховой езде, изъездил весь Лондон и окрестности, но верховая езда оставалась прерогативой состоятельных классов. Несколько раз его нанимали на испытательный срок, но плохое знание языка, ужасный акцент и строгость не принесли ему поклонников. В свою очередь, он не понимал отношения англичан к лошадям. Оно определялось охотой, было лишено точности и, что еще хуже, сочувствия. Англичане стремились лишь взять власть над лошадью, а не работать с ней вместе, раскрывая все ее возможности.

Англия его разочаровала. Еда была хуже, чем в армии. Люди ели из банок и радовались. Свежие дешевые продукты можно было купить только на нескольких рынках. Хлеб был рыхлый и безвкусный. Мясо превращалось в коричневое месиво и подавалось под странными названиями: рулет, тефтели, пастуший пирог. Иногда он покупал свежие продукты и сам готовил еду: салат из помидоров, рыбу с сушеными травами, которые ему удавалось отыскать. Родители Флоренс делали большие глаза, пробуя его стряпню, будто он был революционером.

– Для меня островато, – говорила ее мать, – но спасибо, Анри. Очень мило с вашей стороны.

– Боюсь, это не по мне. – Ее отец отодвигал тарелку подальше от себя.

Анри душило вечно серое небо, и он часто возвращался в маленький домик в Клеркенвелле, сообщая, что «в его услугах не нуждаются». Зачастую ему даже не платили то, что причиталось. Как он мог спорить на языке, которого даже не понимал? Семейные обеды проходили в напряженной атмосфере. Отец Флоренс, Мартин, спрашивал за чашкой чая, не нашел ли он работу, и намекал, что ради достойного места надо налечь на английский. Которое, естественно, предполагало сидение за столом.

– Папа, Анри такой талантливый! – Флоренс сжимала руку мужа. – Знаю, он скоро найдет место.

Анри был рад, что языковой барьер не допускал более развернутых дискуссий.

По ночам ему снился Геронтий. Он въезжал верхом на плац Шардоне легким галопом, заставляя старого бравого коня менять ведущую ногу. Он гарцевал, делал пируэты, поднимался на спине коня в совершенной леваде и видел мир у себя под ногами. А потом просыпался и оказывался в обшарпанной комнате, в которой выросла Флоренс, с безликой коричневой мебелью, с окнами на главную улицу. Рядом мирно посапывала жена в бигуди.

Год спустя он уже не мог скрывать масштаб допущенной ошибки. Англичане оказались хуже парижан. Смотрели на него с подозрением, едва услышав его речь. Старшие вспоминали о войне, которую он, по их мнению, не был способен понять. Те, кто его окружал, не хотели учиться или совершенствоваться. Они стремились только заработать побольше денег, чтобы с непреклонной решимостью пропить их в пятницу вечером. Или запирались в домах, даже в хорошую погоду, опускали шторы, загипнотизированные своими новыми телевизорами.

Флоренс поняла, что муж несчастлив, и пыталась скрасить ему жизнь. Любила его еще больше, хвалила, уговаривала, что все наладится. Но он видел отчаяние в ее глазах, чувствовал, как ее восхищение постепенно тает. Он говорил, что на следующей неделе снова будет искать работу, зная, что не найдет. Она старалась скрыть разочарование, это только усиливало чувство вины и обиды.