Секрет государственной важности, стр. 56
— Ладно, ладно, сообщайте, господин офицер. На досуге обсудите этот вопрос с американцем, он в таком же положении.
— Как, Томас Фостер здесь? — воскликнул японец. — Он не утонул?
— Жив-здоров и пьян, — ответил Барышников, едва удержав слова порезче.
«Синий тюлень» уходил все дальше и дальше от бухты Безымянной. Скоро за скалистым мысом скрылся и дымок сторожевика. Темные тучи покрыли землю. Только в одном месте, будто занавес немного приподнялся, открыв нижнюю часть берега, низкие мысочки и прибрежные скалы выделялись четко, как под лучом прожектора. Однако распознать берега мог только человек, хорошо знавший эти места.
Глава двадцатая
МАДАМ ДИТЕРИХС НЕ ВЕРИТ МУЖУ
Посреди двух бронепоездов — состав правителя Приамурского края Дитерихса. Шли медленно. Приходилось подолгу задерживаться на станциях и разъездах, пока специальная бригада на моторной дрезине прощупает каждый метр железнодорожного полотна. Партизаны по всей линии рвали дорогу: выбивали из шпал костыли, разводили рельсы, подкладывали взрывчатку. Разрушали мосты. Генерал-лейтенанта устрашала внезапность их налетов, они появлялись там, где их, казалось, никак не могло быть.
У железнодорожного моста через широкий овраг ждали возвращения переднего бронепоезда. Дитерихс глядел через пыльное стекло окна салон-вагона, нервно прислушивался к пушечным раскатам и резким пулеметным очередям, доносившимся с противоположной стороны оврага. Там засели партизаны.
Мост был обнесен колючей проволокой, как и все мосты, водокачки, станции и разъезды. Это сделали японцы: их тоже беспокоили партизаны.
Генерал Дитерихс только что побывал на фронте, в группе Молчанова. Все скверно. За первыми успехами и здесь пошли неудачи. Даже мост на Уссури остался у красных, и они могли маневрировать подкреплениями. Вместо наступления на войска Дальневосточной республики приходилось держаться за какую-то деревню Ивановку… Но разве эти мелочи решали что-нибудь? С большим трудом удалось создать хотя бы видимость успехов в первые дни Чанчунской конференции. Дитерихса больше всего волновал вопрос: как повлияли боевые действия здесь, в Приамурье, на результаты конференции? Может быть, японцы все же останутся? Как хотелось бы надеяться!
Он еще верил и в патриотическую болтовню недавно прошедшего Национального съезда. Съезд, в конечном итоге, тоже был рассчитан как подкрепление японских позиций на конференции. Но может быть, патриотические идеи найдут отклик в народе? Как проходит мобилизация? Много ли добровольных пожертвований собрано у населения? Съезд… Он, кажется, сказал там неплохую речь… Дитерихс на минуту воодушевился. Он хорошо помнил конец выступления:
«Господа, я повторяю вам слова Минина: пусть ваши жены идут и несут кольца, камни и бриллианты, — тогда и в этом маленьком Приамурском государстве появятся, помимо веры, и средства… Господа, это честь русской интеллигенции перед всем миром, перед Россией и перед нашей религией Христа…»
«Да, речь несомненно произвела большое впечатление. Настроение было такое, что чуть ли не сразу начинай сбор пожертвований… Но от слов далеко до дела». Генерал шумно вздохнул.
Потом Дитерихс вспомнил отъезд жены, и настроение его вконец испортилось. Мадам Дитерихс пожелала немедленно покинуть пределы государства, опекаемого ее супругом. Напрасно правитель уверял ее в безопасности. Мадам Дитерихс и слушать не хотела. Уж кто-кто, а она-то знает таланты своего мужа. Больше того, она требовала отъезда самого генерал-лейтенанта.
— Ты не должен здесь оставаться, это безумие! — заламывала она руки. — Меркуловы вовремя всунули тебе власть… Они обеспечили себя, а ты окажешься на первом фонаре, лишь только уйдут японцы. Все разбегаются, а ты, как мальчишка, играешь в солдатиков.
Не переупрямив мужа, мадам Дитерихс зашила в белье фамильные бриллианты и покинула столицу Приамурского края. Разведка донесла правителю, что отъезд его супруги, упомянутый какой-то газетой, вызвал разные толки среди населения. Это очень, очень неприятно…
Генерал-лейтенант ежился от пророчеств жены. Но что делать? И он продолжал разъезжать в своем вагоне, распоряжался, наказывал, благодарил. И везде, почти не думая, как-то по инерции произносил высокие, сердцещипательные слова: «Последний клочок России», «Последний национальный росток», «Впервые в нашей непримиримой борьбе с Советской властью воздвигнуто знамя светлой великой идеи», «Пора проникнуться всей душой, что нам уходить отсюда, из Приамурья, нельзя»…
Генерал еще раз мрачно вздохнул, вошел в купе, переложил с места на место давно прочитанные телеграммы, прилег на диван, закрыв глаза рукой.
Поезд наконец тронулся Дитерихс почувствовал плавное покачивание вагона и незаметно задремал.
Рядом со спальней правителя помещалось купе полковника Курасова.
Он был вызван Дитерихсом и сопровождал его в поездке на фронт.
Полковник видел, как гибли люди, бессмысленно лилась русская кровь.
Оторвавшись от штабной карты, он разбирал почту, только что доставленную на дрезине из Владивостока. Вести с полей сражений заслонили «дело о краже собольих мехов», но полученные почтой телеграммы с «Синего тюленя» от Ивана Курочкина снова заставили Курасова вспомнить все это. Фронтовые дела, что ни предпринимай, шли к одному концу. Он подумал, что надо всерьез заняться драгоценным грузом. Возникла мысль: подключить к этому полковника Рязанцева, дать ему людей, быстроходный военный корабль. Подойти к «Синему тюленю» вплотную, навести орудия и перегрузить пушнину к себе. Барон Моргенштерн оказался полным идиотом. Он буквально завалил контрразведку телеграммами, и одна бестолковее другой. «Кому виднее, что надо делать, — мне из Владивостока или ему на месте?» Полковнику вспомнились японский офицер и американский поп. Ведь не исключено, что они могут обставить этого барончика. Утешало только, что их двое и они конкуренты. Это здорово снижало шансы обоих. Для полковника оставалось непонятным: как Сыротестов, Гроссе и солдаты оказались в бухте Безымянной?..
Курасов так и заснул над почтой, не в силах разобраться во всей этой путанице.
Серым, дождливым утром правитель прибыл в Никольск. На перроне его встретили генералы и старшие офицеры. Выстроен почетный караул, оркестр исполнил гимн. У входа на вокзал тряпкой обвис трехцветный флаг. На фронтоне потекший краской лозунг: «Вперед, за спасение России!»
Комендант города молодцевато отдал рапорт. Гражданское население на платформе представлял нетрезвый репортер газеты «Слово» Серафим Ивашкин, ехавший в соседнем вагоне.
— Почему нет членов земской управы? — отрывисто спросил Дитерихс, наливаясь злостью. — Они поставлены в известность о моем прибытии?
— Так точно, ваше превосходительство, — еще больше вытянулся комендант, — приказал всем членам вместе с председателем вас встретить.
— Где же они? — Острый генеральский кадык задвигался.
— Председатель сказал, — замялся комендант, — они-де в дождь не поедут и…
— Довольно, — оборвал его правитель. — За неуважение к верховной власти арестовать всю думу и выселить из города… В сторону Хабаровска, — как-то злорадно добавил он.
Махнув рукой оркестру, чтобы замолчал, Дитерихс в сопровождении офицеров штаба вернулся в свой вагон.
«„Доблестный вождь“, „Спаситель земли русской“, — кипел он, вспоминая речи земцев на недавнем съезде. — Ах вы!..»
Дождь усилился. Репортер газеты «Слово» Серафим Ивашкин торопливо черкал в блокноте, не обращая внимания на капли, расплывавшиеся на страницах.
Строем ушел с перрона вымокший почетный караул, вразброд — музыканты с медными трубами.
Вагон правителя, совсем новый, был превосходно оборудован: красное дерево, ковровые дорожки, блестящая медь. После отъезда жены генерал перебрался сюда со всеми пожитками.
В вагоне все под боком: и кровать, и кабинет, и столовая.
— Вас дожидается полковник Сугахара… от командующего японскими вооруженными силами, — доложил секретарь Домрачеев, студент-эсер, в очках, с заброшенными назад волосами. Человек с невозможно спокойным характером, он с некоторых пор неожиданно сделался советником Дитерихса. Он упорно не хотел называться адъютантом и ходил в штатном. Между прочим, среди приближенных правителя он славился тем, что знал тысячу способов брать взаймы деньги.