Выдра по имени Тарка, стр. 17

Более часа Тарка плыл вверх по течению, обшаривая береговые затоны в поисках рыбы, как учила мать. Вдруг в песчаной промоине он почуял родной выдрий дух. Тарка засвистел и поспешил по запаху, сохранившемуся в отпечатках лап. Скоро послышался ответный свист, и чувство радости охватило все его существо.

На валуне, поджидая его, сидела небольшая выдра и вылизывала шкурку; белый кончик ее хвоста купался в воде. Когда Тарка приблизился, она взглянула на него, но не двинулась с места, не перестала лизать себе шею и тогда, когда, положив передние лапы на валун, он посмотрел снизу ей в глаза. Тарка запищал и вышел из воды, чтобы стать на задние лапы и дотронуться до ее носа. Он лизнул ее в морду, и радость вновь мощной волной затопила его, но выдриха по-прежнему не обращала на него внимания, и он заскулил и ударил ее лапой. Белохвостка «гирркнула» и укусила его за шею. Затем скользнула в воду и, игриво помахивая хвостом, поплыла прочь.

Тарка прыгнул за ней, догнал, и они стали играть. Они перевертывались в воде с боку на бок, и к Тарке вернулось чувство, которого он не испытывал с раннего детства, когда они жили в дупле дуба и ему было так холодно, и голодно, и одиноко без матери. Он снова запищал, как маленький выдренок, зовя Белохвостку, но она убежала от него. Тарка последовал за ней на луг. Странная это была игра, грустная это была игра — и игрой-то ее не назовешь; Тарка был обескуражен. Он преследовал молодую выдриху, но она «гирркала» и кусала его за шею всякий раз, что он пытался лизнуть ее в морду. Наконец он перестал пищать, опрокинул Белохвостку на спину и наступил на нее лапами, будто это был лосось, только что вытащенный из воды. С криком ярости она сбросила его и встала морда к морде, шипя сквозь зубы и хлеща по земле хвостом.

После этого она перестала обращать на него внимание и, вернувшись к реке, словно его и не было, принялась искать под камнями бычков-подкаменщиков и угрей. Тарка искал рядом с ней. Он поймал похожую на угря черно-желтую рыбку, присосавшуюся круглым ртом к боку форели, но Белохвостка не пожелала ее принять. Это была минога. Тарка ронял рыбку перед Белохвосткой вновь и вновь, делая вид, будто только сейчас поймал ее. Выдра отворачивалась от его приношения с таким видом, точно это она поймала миногу, а Тарка вот-вот выхватит ее. Подыхающая форель, из которой минога много дней подряд высасывала жизнь, поплыла вверх брюхом, уносимая течением. Это была форель-каннибал, сожравшая множество мелких форелек общим весом раз в пятьдесят больше, чем ее собственный вес. Она отравилась гудроном, смытым с дороги в реку последним дождем. На следующий день дохлую форель съела крыса, а еще через три ночи Старый Ног пронзил крысу своим «копьем» и проглотил ее. Крыса прожила веселую и жестокую жизнь и умерла, так и не познав страха.

А минога осталась жить — Тарка уронил ее в воду и в унынии покинул Белохвостку. Пройдя несколько шагов, он обернулся и посмотрел, не идет ли она за ним. Она повернула голову, она смотрела ему вслед! Он пришел в такой восторг, что его свист — горловой звук, похожий на крик кроншнепа, — сделался тихим и нежным, как песня флейты. Выдриха ответила. Он был влюблен в Белохвостку, и, как у всех диких птиц и животных, его чувства были столь же неистовы, сколь и скоротечны. Он больше не испытывал ни голода, ни усталости, он готов был сражаться за нее до смерти — ведь она ответила на его свист! Они побежали на заливной луг, и там, подстегиваемый все растущим желанием, Тарка бросился на нее и повалил на спину, но тут же отпрянул от ее ляскнувших зубов. Белохвостка вскочила, и они стали носиться друг за другом среди островков сусака, спугнув вышедших на кормежку кроликов и заставив подняться в воздух вальдшнепа, который только что прилетел с длинного, узкого острова в семнадцати милях от бара перед устьем реки.

Белохвостка была моложе Тарки. Ее мать убили во время последнего охотничьего сезона в конце сентября, и Белохвостка прожила одна три недели, пока ее не встретила старая серомордая выдра и не стала заботиться о ней.

Тарка и Белохвостка вернулись к реке и принялись играть в прятки среди сухих стеблей дудника и болиголова. Однако стоило ему перейти от игры к ласкам, как она принималась угрожающе «гирркать». Понемногу выдриха смягчилась и позволила Тарке облизать ей голову и даже сама разок лизнула его в нос, прежде чем убежать. Белохвостка боялась его и одновременно была рада, что они вместе; она чувствовала себя очень одиноко с той поры, как потеряла Серомордую, когда собака одного из местных жителей выгнала их из временного гнезда в ситнике.

Тарка настиг Белохвостку на берегу и принялся выделывать вокруг нее кульбиты. И тут на реке показалась плывущая снизу выдра с тремя белыми пятнышками на лбу. Это был могучий, неторопливый в движениях самец с жесткой шерстью, который спустился сюда с моховых болот специально, чтобы найти себе молодую подругу. Тарка с криком «ик-янг!» кинулся на него, но самец, весивший тридцать фунтов, укусил его за шею и плечо. Тарка зашипел, отбежал, мотая головой из стороны в сторону, и снова устремился в атаку. Старый самец сбил его с ног и несколько раз укусил. Тарка был так истерзан, что бежал. Самец погнался следом, но Тарка не повернул обратно, чтобы с ним сразиться. У него были разодраны голова и шея и в трех местах прокушены узкая нижняя челюсть и язык.

У валуна, где сидела Белохвостка, когда он впервые ее здесь увидел, Тарка остановился и прислушался к свисту старого самца. В темноте журчала по гальке, напевала песню река, катя свои воды к морю. Тарка подождал, но Белохвостка так и не появилась, тогда он погрузился в воду и отдался на волю течения, которое понесло его вниз, через все повороты, под каменными пролетами мостиков, соединяющих проселочные дороги и тропы. Он плыл, почти не шевеля лапами, слушая песню реки и изредка лакая воду, чтобы охладить язык. Колеса и ремни электростанции вертелись и сверкали за стеклами окон, точно крылья стрекоз.

С верха плотины Тарка скользнул вниз плавно, как масло. Вода медленно влекла его, невидимого чужому глазу, мимо каштана, под мостом, мимо затихшей железнодорожной станции, фруктовых садов и лугов, пока он не оказался наконец у горловины губы. Течение спустило Тарку в водоем над рыбоходом и снесло по уклону к соленой воде. С отливом он проплыл мимо парусников и барж с гравием. Тихо и дружелюбно пересвистывались галстучники и кулики-воробьи, бегающие по песку вслед за накатом. Кружился и подпрыгивал на волнах швартовочный бочонок; по фарватеру, который превратился в покрытую илистой жижей дорогу, где криво торчали облепленные водорослями вехи для измерения глубины, расхаживали кроншнепы, вытаскивая червей длинными изогнутыми клювами. Тарка плыл дальше вместе с отливом. Его вынесло в эстуарий, где морские валы размывали песчаные банки. Он услышал свист выдры и радостно на него отозвался. Здесь ловила рыбу Серомордая и звала к себе Белохвостку.

Старая выдра, научившаяся терпению за долгую жизнь, полную невзгод и страхов, зализала его раны, погладила искусанную морду и шею. Они поохотились вместе, а днем забрались в одну из дренажных канав, которые перерезали болота, орошаемые прозрачным ручьем, текущим с гор на севере долины. Ночь за ночью охотились выдры в море и часто при отливе играли в заводи напротив рыбачьей деревни у подножия холма. Все бугры и впадины песчаного взморья продувал ледяной северо-восточный ветер, но Серомордая привела Тарку в теплое укрытие в заломах камыша возле того места, где днем скрывалась выпь. Тарка привязался к Серомордой, а она приносила ему рыбу, словно он был ее детеныш, и, когда подошло время, спарилась с ним.

Прибрежные деревья роняли последние сухие слезы, которые чернели и набухали от ила, когда попадали в заводь, где кончался прилив. И после паводка (лосось, пройдя через песчаный бар, как раз пустился в долгий путь на нерестилища, туда, где искрилась по гравию еще юная здесь река) рифы и отмели широкого эстуария были усеяны черными лоскутьями. В ноябре тополя стали похожи на заляпанные грязью перья чаек, воткнутые в землю; на их верхушке после осенних ураганов трепыхались один, два, от силы три листочка.