Разговоры запросто, стр. 63

Адолесх. Назвав Антония, ты открыл перед нами целое море всевозможных рассказов. Перескажу только один, и то очень короткий; я слышал его совсем недавно. Собрались за столом несколько «славных ребят», для которых нет в жизни ничего дороже смеха. Был среди них Антоний и еще один знаменитый шутник, как бы соперник Антония. Когда соберутся философы, они предлагают друг другу хитрые вопросы касательно природы вещей; так и тут — немедленно возник вопрос, какая часть человеческого тела самая почтенная. Один высказал предположение, что глаза, второй — что сердце, третий — что мозг, одним словом, каждый говорил иное и приводил свои доводы. Когда спросили Антония, он ответил, что, по его разумению, самая почтенная часть нашего тела — это рот, и объяснил, по какой причине (по какой именно — не знаю). Тут его соперник, чтобы ни в чем не согласиться с Антонием, возразил: «А по-моему, самая почтенная часть та, на которой мы сидим». Все сочли это мнение нелепым, но он прибавил: «В народе говорят: кто садится первым, тому и почета всего больше. А почетное это право принадлежит названной мною части». Все рукоплескали его суждению и смеялись до упаду. Да и сам он был очень собою доволен: Антоний, по-видимому, потерпел поражение в этой стычке. Но Антоний схитрил: первенство рту он отдал лишь для того, чтобы соперник его славы назвал противоположную часть тела; а что так оно и случится, он знал заведомо. Несколько дней спустя оба снова был» приглашены к одному столу. Войдя в дом, Антоний увидел своего соперника, который беседовал с другими гостями в ожидании обеда; Антоний повернулся и с шумом пустил ветры прямо ему в лицо. Тот воскликнул с возмущением: «Поди прочь, шут! Где ты выучился такому безобразию?» А Антоний в ответ: «Как? Ты еще и сердишься? Ведь если бы я поздоровался ртом, ты бы тоже поздоровался. А я приветствую тебя тою частью тела, которая, по твоим же словам, всех почтеннее, — и ты бранишь меня шутом!» Так он вернул себе потерянную было славу.

Теперь мы все высказались. Дело за судьею.

Геласин. Сейчас вынесу решение. Но сперва каждый пусть осушит свой бокал. Я покажу пример. Что это? Нечаянный гость! Как волк в басне [319]!

Полимиф. Левин Панагат! Нет, это не волк. Это птица, которая сулит удачу [320].

Левин. Что здесь происходит меж такими веселыми собутыльниками?

Полимиф. Что ж еще, как не состязание в острословии и забавных разговорах?

Левин. Стало быть, я как раз вовремя, чтобы его завершить. Приглашаю вас всех на завтра к себе — откушать богословский завтрак.

Геласин. Скифское застолье ты нам обещаешь. Левин. ???? ?????? [321]. Если оно не окажется приятнее вашего говорливого застолья и вы сами этого не признаете, я готов платить штраф. Нет ничего забавнее, как всерьез разбирать и исследовать пустяки.

Роженица

Евтрапел. Прекрасной Фабулле желаю здоровья.

Фабулла. Здравствуй и ты, Евтрапел. Но что это случилось? Ты вдруг являешься с приветствиями, после того как целых три года никому из наших на глаза не показывался?

Евтрапел. Сейчас объясню: я проходил случайно мимо вашего дома, увидел, что дверное кольцо обернуто белой тканью, и не понял, зачем это.

Фабулла. Неужели ты такой чужак в наших краях? Неужели не знаешь, что это обозначает роженицу в доме?

Евтрапел. Нет, конечно, знаю, но мне и в голову не могло прийти, чтобы ты, девчонка, — ведь тебе едва пятнадцать минуло? — так рано постигла труднейшее искусство рожать детей, которое иные и к тридцати-то годам едва постигают.

?абулла. Как ты всегда оправдываешь свое имя, Евтрапел-Насмешник.

Евтрапел. Как у тебя всегда и на все готов ответ, говорливая Фабулла! Ну, так вот, я был изумлен, и очень кстати повстречал Полигама.

Фабулла. Того, что недавно схоронил десятую жену?

Евтрапел. Его самого. Но ты, наверно, еще не слыхала, что он опять жених и сватается до того усердно, будто всегда жил холостяком. Спрашиваю его, что случилось, а он в ответ: «В этом доме тело женщины рассекла надвое, и как раз посередине». — «За какую вину?» — спрашиваю. «Если верить молве, эта женщина не побоялась облупить своего мужа». Засмеялся и пошел прочь.

Фабулла. Грубые у него шутки. Евтрапел. Я тут же вхожу, чтобы поздравить тебя со счастливыми родами.

Фабулла. С добрым здоровьем поздравь, если хочешь, а со счастливыми родами поздравишь тогда, когда убедишься, что тот, кого я родила, вырос честным и добрым человеком.

Евтрапел. Это и благочестиво и верно, моя Фабулла.

Фабулла. Нет, не твоя и ничья другая, а только Петрония.

Евтрапел. Родишь ты только для Петрония, но живешь не дли него одного, я полагаю. А еще поздравляю тебя, что родился мальчик.

Фабулла. Почему, по-твоему, лучше родить мальчика, чем девочку?

Евтрапел. Почему бы тебе самой, Петрониева Фабулла (назвать тебя «моею» я уже не решаюсь), почему тебе самой не объяснить мне, какие тому причины, что вы, женщины, больше радуетесь, родив мальчика, нежели девочку?

Фабулла. Про других не знаю, а я, родивши мальчика, радуюсь оттого, что так судил бог; предпочел бы он послать мне девочку — я бы сильнее радовалась девочке.

Евтрапел. Неужели ты думаешь, будто у бога столько досуга, чтобы еще роды принимать?

Фабулла. А что же ему делать, Евтрапел, как не присматривать за умножением того, что он создал?

Евтрапел. Что делать?! Ах ты, простая душа! Да не будь он богом, его бы просто не хватило на столько хлопот и забот! Христиан, король Дании [322], ревностный защитник Евангелия, изгнан из отечества. Франциск, король французский, гостит в Испании [323], и навряд ли по доброй воле, а ведь он, бесспорно, заслуживает лучшей участи. Карл замышляет расширить пределы своей державы. Фердинанд [324] без остатка поглощен своими делами в Германии. Все дворы задыхаются от безденежья. Крестьяне подняли опасные волнения, и никакие кровопролития не могут заставить их отступиться от начатого. Народ стремится к анархии. Борьба противных станов [325] грозит обрушить здание церкви, нешвенный хитон Иисуса [326] раздирается на части. Вертоград господень разоряет уже не один вепрь [327]; под ударом одновременно и власть священников вместе с десятиною [328], и достоинство богословов, и святость монахов; шатается исповедь, ненадежны обеты, заколебались папские законы, на волоске от гибели евхаристия [329], вот-вот явится Антихрист, и весь мир вот-вот разродится еще неведомою, но великой бедою. А между тем берут верх и все ближе подступают турки, которые ничего не пощадят, если одержат решающую победу. И ты спрашиваешь, «что ему еще делать»? А я считаю, что ему самое время позаботиться о собственном царстве.

Фабулла. Что человеку представляется необъятно великим, для бога, быть может, не имеет никакого веса. Впрочем, если ты не возражаешь, бога из игры исключим. Объясни, почему ты думаешь, что лучше родить котенка, чем кошечку.

Евтрапел. Считать высшим благом то, что дал бог, который сам есть высочайшее благо, — конечно, благочестиво. Но вообрази, что бог дал тебе хрустальный бокал, — разве ты не благодарила бы самым горячим образом?

Фабулла. Разумеется.

Евтрапел. А если бы стеклянный? Благодарила бы точно так же? Боюсь, однако, что мои рассуждения будут тебе не в утеху, а в досаду.