Покорители студеных морей, стр. 7

Толстяк, шевеля губами, продолжал безостановочно перебирать четки, другой монах сидел с закрытыми глазами, словно спал.

— Сейчас, как никогда, необходимо заставить новгородцев принять наши условия, — облизав сухие губы, продолжал инквизитор. — Как назло, русские оказались на этот раз несговорчивыми. Больше того, они задумали нанести удар нашей торговле. Мы узнали, что знаменитый купец Труфан Амосов, отец Олега Амосова, — Шоневальд строго посмотрел на Фусса, — учит против немцев других новгородских купцов…

Он очень опасный человек, запомните это, господин Фусс! Теперь Амосов спешно покидает Новгород. Мы должны разгадать тайный план русских. А вы нам поможете, господин Фусс!

— Чем я могу помочь, ваша милость?

— Вы узнаете, когда, куда и какой дорогой собирается ехать Труфан Амосов. Вы поняли меня, господин Фусс? Если же вы попытаетесь уклониться от нашего поручения, — Шоневальд повысил голос, — то ничто не помешает святой церкви поступить с вами так, как принято поступать с еретиками,

— Я буду стараться, ваша милость.

— Все, что вам удастся узнать, господин Фусс, не медля ни минуты, сообщайте доброму католику, священнику нашего ордена Пруцу.

— О-о!.. — вырвалось у Фусса.

Долго он пятился к выходу, кланяясь и бормоча благодарности.

На лестнице купца ждал со свечкой горбун Пруц. Он помог ему выбраться из подземелья и добраться до тюков у алтаря, на которых была приготовлена постель.

Накрывшись с головой куском шершавого кельнского сукна, Иоганн Фусс провел беспокойную ночь. Он просыпался от шумной крысиной возни по углам церкви, от хриплого голоса монаха, не перестававшего преследовать купца и во сне.

После ухода купца Шоневальд с торжествующей улыбкой посмотрел на сообщников:

— Перепуганному купчишке никогда не вырваться из наших рук. Еще один верный слуга ордена в этом варварском городе.

Глава IV. ДОМ СВЯТОЙ СОФИИ

Владыка новгородский громко стонал во сне. Ему привиделась келья Вяжищенского монастыря, где он провел молодые годы. Но радости не было на душе, а сердце билось тревожно и часто.

Вдруг будто чья-то рука закрыла маленькое слюдяное оконце горенки. Свет сразу померк. Евфимию сделалось страшно, так страшно, как никогда не бывает наяву; ему чудилось, что кто-то еще есть в горнице. Незримый, он заставил шевелиться волосы на голове архиепископа.

Скрипя зубами, владыка протянул дрожащую руку и стал крестить что-то в темноте.

— Господи помилуй, господи помилуй!.. — повторял он не переставая.

Проснулся владыка в холодном поту. Кровь тяжелыми ударами билась в висках.

— Василий! — выдохнул он с хрипом. — Василий!.. У дверей что-то зашевелилось, темная фигура поднялась с пола и двинулась на Евфимия.

— Пить! — держась за сердце, попросил владыка.

Приняв из рук послушника серебряный ковш, он дробно стучал зубами о край его, будучи не в силах побороть трепетную дрожь.

«Страшен диавол, коли во сне привидится, — думал он, хлебнув воды и постепенно успокаиваясь, — и не открестишься во сне-то».

— Собирай-ка, Василий, в церковь, сам сегодня буду служить, — вслух сказал архиепископ. — Видать, грехов на мне много. Отмаливать надо.

Из церкви Евфимий вернулся спокойный и ласковый. Когда ему доложили о приходе Труфана Амосова, он велел звать немедля.

— Садись, Труфане, — приветливо сказал Евфимий. — С чем пришел?

— Благослови, владыка, на поход дальний. Евфимий молча ждал, что еще скажет купец.

— В Студеное море путь держу, на морской путь благослови.

— Рыбий зуб note 20 добывать едешь на Грумант-остров, на Матку али еще куда? — допытывался Евфимий. — Ежели на Грумант, грамоту Федору-мореходу передай, что в Русской губе промышляет для святой Софии. На промысел отпустил в позапрошлом году.

— Другое задумал, владыка… — Купец замялся, словно раздумывая, говорить всё или нет. — Задумал я, — гордо откинув седую голову, сказал Труфан Федорович, — старину вспомнить: свои товары в заморье продать и товары заморские на своих судах в Новгород привезти. Нам хлебушек, доспехи бранные во как нужны!.. — Амосов провел ребром ладони по горлу. — Хочу хребтину ганзейским купцам обломать, дорогу морскую освободить! А не сможем, ганзейцы навеки нам ту дорогу, закроют.

Владыка, не перебивая, внимательно слушал.

— Добро задумал, Труфан Федорович, да хватит ли сил? — вступил он в разговор.

Амосов передал владыке, что решили купцы.

— Так, говоришь, заморских купцов югорские да иванские поддержали?.. И я благословляю. Правильное дело задумали — святой Софии, Новгороду поможете.

— Спасибо, владыка, отец родной ты нам! — Труфан Федорович опустился на колени перед архиепископом.

— Встань, Труфан Федорович! — Владыка старался поднять купца. — Встань, говорю! — И он усадил его на лавку рядом с собой.

Старики посидели молча.

— Однако одним мореходам дела не сделать, — после раздумья начал Евфимий. — Дело большое… Мои люди, — оглаживая бороду, медленно говорил он, — на торгу, два дня назад, аглицким и доньским купцам' едва жизнь уберегли. Немцы с Готского двора с ними свару завели, до ножей дело дошло. А когда спрашивать стали немцев, почто гостей обижают, те говорят: нам одним-де с вами торговать можно, а англичанам и доньским в Новгород ходу нет.

Евфимий, прищурясь, посмотрел на Амосова:

— Ты как, Труфан Федорович, мыслишь?

— Негоже Великому Новгороду такое терпеть! — возмутился купец. — Видать, мало немцев учили. Не они — мы своей торговле хозяева: с кем похотим, с тем и торговать будем. А божьи рыцари иноземных купцов — тех, кто в Новгород сухопутьем торговать идет, бьют, в ямы бросают, а то и вовсе насмерть.

— Нам давно воровство ганзейское ведомо, — отмахнулся владыка, — да не о том речь… Известно, доньской король ныне с Ганзой в ссоре и всегда нам в том деле помощь окажет, кое для Ганзы вредно.

Амосов внимательно посмотрел на архиепископа, стараясь до конца разгадать его мысли.

— Не заслать ли, Труфане, послов от купечества к доньскому королю? С доньскими купцами note 21 торговать будем, а ганзейцев прочь. Пусть из вторых рук разживаются. Тогда и узнают, каково обманом жить… Послов тайно отправить надо, — тем же спокойным, тихим голосом продолжал владыка. — Ежели немцы прознают — перехватят в пути, убьют… Вот и выйдет, Труфане, пока ты морем плывешь, тебя доньские купцы ждать будут… Что ты, прости господи, глаз на меня вылупил, словно видишь впервой? — шутливо закончил Евфимий.

Увидя, что единственный глаз Амосова помутнел и крупная слеза скатилась в седую бороду, новгородский архиепископ крепко обнял купца.

— Иди. Для Великого Новгорода и святой Софии подвиг твой, для всей Руси, — сказал Евфимий, широко благословляя Амосова. — Да будет тебе удача!

Старики обнялись и расцеловались.

— Труфане, да есть ли сила в тебе? — шутил архиепископ. — Знаю, годов много — скоро век живешь, Труфане!

— До века еще двадцать лет доспевать, — весело отозвался Амосов. — И сил еще хватит! — Он выпрямился, высокий, широкоплечий.

— А ведь и вправду будто молодой, — глянул на Амосова владыка.

В эту минуту Труфан Федорович услышал шум и поднял голову. Из часов, построенных, как скворечня, выпорхнула небольшая деревянная птичка и, трепеща крылышками, откуковала десять раз.

Видя удивление купца, Евфимий развеселился.

— Что, хороша вещь? — улыбаясь, спросил он. — Кузнец-замочник с Лучковой, Павел Овечка, сделал… А мне пора, — вдруг заторопился владыка.

Он вспомнил, что сегодня приемный день и прием должен начаться сейчас.

— Я пойду, Труфане, а ты здесь посиди, тебя позовут.

Когда Амосов вошел в большую красивую палату, он не узнал Евфимия.

Владыка сидел в конце большой гридни на массивном белом стуле, вырезанном из моржовой кости. Работа была необычайно красива. Стул был словно кружевной, а на тонком полотне кружева выделялись изображения воинов в полном вооружении. Стул был отделан золотом, а на спинке, по краям, высились два золотых креста на больших золотых шарах.