Весь сантехник в одной стопке (сборник), стр. 59
Генрих пропал. Но Катя не уехала. Теперь она не то чтобы с Алексеем и не то чтобы одна. Беда в том, что я отчетливо боюсь её отъезда. Ходил советоваться с Кешей.
По какой-то сложной формуле доктор психологии высчитал два противоположных фактора. С одной стороны, всё прекрасно. До развязки три недели. Не больше. С другой стороны – моё присутствие грозит предприятию. И лучше бы меня удалить на время.
Мне льстили его научные данные. Приятно считать себя помехой чужой любви. Но уезжать я отказался. В конце концов, это мой дом. Именно меня нужно оставить, а уедут пусть все другие. Если Кешины стратегии вступили в борьбу со здравым смыслом, то я с радостью покажу на примере Раппопорта, как именно Генрих душил соперника. Пять минут физических упражнений улучшат кровоснабжение психологического мозга.
– Вот видишь, ты агрессивен. Поэтому лучше уехать. Пойми, остолоп, влюбить Катю в тебя невозможно. Как ни крутись, выйдет по-моему. Она втрескается в Некрасова, потом разочаруется – и всё. Ты останешься в своём дворце с умеренно разбитым сердцем. Это лучший выход. Аллилуйя.
– И куда мне ехать? В хрущёвку?
– В путешествие.
– Не поеду.
– В Прагу.
– Не поеду.
– Семён Борисович даст «лексус».
– А ему это зачем?
– Мы договорились написать диссертацию по результатам нашего перфоманса. Он станет доктором психологии.
– Передай, пусть засунет свой «лексус» себе куда-нибудь поглубже. В диссертацию. Метафорически, конечно. Только вежливо передай. Пусть распилит на удобные части – и аккуратно так засунет.
Кеша покачал головой. Его расстроило моё упрямство. Я же скрестил руки и ноги в знак твёрдости. Кеша теребил свой выразительный нос. Он всегда так делает, собираясь кого-то надуть. Натеребившись всласть, заговорил лицемерным тоном:
– Я понимаю, ты надеешься на её взаимность. Но давай честно, последним чудом было воскресение Лазаря. С тех пор – ни поклёвки. Что ты ей предложишь? Стать героиней твоих литературных потуг? Смешно! Её интерес к тебе объясним. Ты месяц ходил по пятам, сопел плотоядно и вдруг всё бросил, заперся в кабинете. Конечно, девушке стало любопытно. Но стоит тебе вернуться в гостиную – всё пустится на круги своя. Она тут же остынет. Мгновенно. Если на то пошло, ради микроскопической надежды на её интерес тебе стоило бы уехать. Хочешь, я сам отправлюсь с тобой? Обещаю всю дорогу разговаривать только о ней. Рассчитаем в процентах вероятность твоего с Катей счастья. Она всю неделю будет о тебе скучать. А ты, наоборот, развеешься, заграницу посмотришь… Поехали, ну?
– И сколько мне торчать в твоей Праге? Месяц? Год?
– Неделю. Потом – двигай куда хочешь.
– Что изменится за неделю?
– Потом она улетает в Ниццу. Алёша выиграл участие в каком-то театральном фестивале. Она летит с ним. Сева, о тебе же забочусь. Чтобы не превратиться в героя криминальных хроник, не капризничай, уезжай.
– Тем более не понимаю. Если у них всё прекрасно, зачем мне куда-то тащиться?
Кеша посмотрел внимательно, снова схватился за нос.
– Есть проблема. Некрасов заигрался и сам втрескался. И, как всякий влюблённый идиот, он становится уныл. У него собачьи глаза и слюна капает. Кате с ним скучно. Того и гляди, она его спровадит. То есть, она его и так спровадит, но сейчас рано.
– Вот теперь я точно никуда и не поеду.
– Ну и отлично. Молодец. Этого я и добивался.
– Не понял?
– Ничего. Не важно.
– Нет, ты скажи.
Тут Кеша принял загадочный вид и совсем замолк. И совершенно непонятно стало, как надо действовать, чтобы ему навредить.
Поехали
В самом узком месте Латвию можно пересечь за сорок минут. Литву наискосок проскочили за три часа. А потом началась огромная Польша, где на лошади было бы быстрей.
Поляки содрали весь советский асфальт, символ рабства. Теперь кладут новый, демократический. Всюду пыль, дым, унылые паны с лопатами. По стране путешествует сумасшедший экскаватор № 5672. Да снизойдёт чума на его водителя. Он угнал рабочий инструмент и колесит по миру. Если бы дальнобойщики его поймали, он стал бы самым похожим на отбивную трактористом на свете. Обогнать его невозможно, он широкий и петляет. Навстречу петляют такие же трактора и за ними другие бедолаги. Мы нагляделись всласть на польскую природу. От зевоты болели челюсти. Я выучил зад экскаватора так, что смог бы рисовать его в полнейшей темноте, не просыпаясь, без бумаги и карандашей.
Путеводитель описал путь до Праги как двенадцать часов неспешной езды. И ни слова не сказал ни об армии литовских радаров, ни о польской бульдозерной хунте. К вечеру были под Вроцлавом. Кондиционер устал и отключился. Сколько ни били его по кнопкам, прохладу он не включал. Меня уже бесило всё – светофоры, люди, бессмысленность горизонтальных перемещений. Но особенно – крошечный мочевой пузырёк Иннокентия.
– Потерпи до Германии, а потом ещё чуть-чуть, – говорил я Раппопорту. В Чехии прекрасный выбор кустов. Рай для писающих мальчиков.
Измотанный жарой и дорогой, я и сам мечтал выключить мотор, упасть и долго, долго плакать. Тут-то Кеша и назвал меня шизоидом. Он выпил пива за обедом. Случайно, не желая никому зла. И теперь отказывался прекращать работу почек усилием воли. Он всего лишь психолог, а не йог. И тем более не японский кондиционер.
– Что-то давление растёт в глазных яблоках, – пошутил он.
– Хочешь об этом поговорить? – спросил я.
– Останови машину, гад. Не то лопну и всё забрызгаю. Не в космосе же несёмся.
– Шизоиды не знают страха.
– Слово шизоид не обидное. В психиатрии так зовут необщительных, угрюмых людей.
– Знаю я твои кустики. Будешь носиться, и нигде тебе не будет интимно. Если же вдруг всё сложится, во что я не верю, ты тут же закуришь, достанешь цыплёнка, помидорчик, и так бездарно пронесётся наша общая жизнь. Затем ты сядешь и заснёшь, а мне всю ночь лететь сквозь ночную Европу.
– Антуан Экзюпери так летал, летал – и прославился.
– Он плохо кончил. Лучше я останусь живым шизоидом.
Наш спор разрешил немецкий таможенный офицер. Это был настоящий штурмбаннфюрер, устойчивый к жаре и монголо-татарам. Он остановил машину, подошёл и внимательно всё осмотрел. Спросил, нет ли у нас с собой наркотиков, оружия или пива хотя бы. Мы помотали головами. Немец нахмурил рыжие брови. «Хорошо бы сейчас пулемёт, для преодоления культурных различий», – подумал он. Вернул документы и пошёл прочь. Тут Кеша выпал из машины, закричал ему в суровую спину:
– Гебэн зи мир битте пописать, порфавор!
Офицер мотнул головой на польские ёлки. Так, одним простым жестом, солдат спас страну от потопа. Кеша засеменил, куда послали. Ровно в восемь аккуратное немецкое солнце село на пограничный столб. Писихолог задерживался. Возникло подозрение, будто он всё-таки взорвался и висит теперь, разбросанный по веткам разноцветными тряпочками. Когда надежда на этот сюжетный ход переросла в уверенность, он всё-таки вышел из леса и сказал: «Поехали быстре, где там твоя Чехия?» В огромной Польше для него не нашлось укромного уголка. Так Иннокентий стал первым в мире человеком, пронесшим нужду через две страны в третью.
В Праге каменные улицы, небо, голуби. Всё, как у нас. Девки в шортах, знаменитое их вепрево колено всего лишь кратчайший путь к панкреатиту. Все эти города, соборы, кабаки, мосты и площади – всё однообразная чушь. Вдобавок Кеша заявил, что назад я поеду один. Сам он из Праги полетит в Ниццу, руководить финалом пьесы. А мне с «лексусом» надо вернуться в Юрмалу. Получается: и машина, и Прага, и Кешины страдания были лишь способом избавиться от меня. Лестно и обидно.
Он подхватил сумку и отправился на какой-то сельский аэродром. Знакомые Кешины контрабандисты возят что угодно в любом направлении почти бесплатно. Буквально за мытьё полов. Они летают на списанном гидроплане «Аироне» времён войны Италии за Эфиопию. У самолёта три мотора «Изотта-Фраскини» и огромные поплавки для посадки на воду, на всякий случай. Приборов в кабине нет, пилот ориентируется по шуму ветра и астрологическим таблицам. Если Юпитер в третьем доме, например, полёт обещает быть успешным. В пути пассажирам предлагают интересные галлюцинации, вызванные гипоксией.