Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия, стр. 70

Глава 4, в которой Джейн и её спутники переезжают из владений маркиза де Караба во владения Синей Бороды, в Освалдби-Холле появляется неожиданный и неприятный гость, а картина из отцовского кабинета оживает, но оказывается менее идиллической, чем хотелось бы

Мистер Ф., дворецкий, был так заинтригован, как, пожалуй, не бывало за все двадцать три года, которые он занимал эту должность в Освалдби-Холле. Четверть часа назад в дом вошёл посетитель, которого вряд ли взяли бы и временным разнорабочим: его внешний вид был наихудшей рекомендацией. Пожалуй, он мог бы рассчитывать лишь на несколько благотворительных пенни.

Однако тощий и обросший бродяга добился, причём весьма грубо, чтобы о нем доложили хозяину, пусть и в десять вечера. Если бы мистер Стромли дал наиболее ожидаемый ответ, дворецкий был готов сам отвесить визитёру достойный пинок – уникальная наглость должна быть наказана.

Но последовало приглашение, а после – суета в доме. Было приказано «принести чего-нибудь с кухни» в кабинет. Дворецкий выполнил просьбу сам, с единственной целью – понять, чем же так заинтересовал бродяжка мистера Стромли. Однако официантский труд пропал даром: у кабинета стояла миссис Стромли. Она взяла поднос из рук дворецкого и сама внесла его в кабинет, после чего с нажимом спросила его: не упоминал ли муж о ещё какой-нибудь услуге? Так как не упоминал, то пришлось удалиться, мучаясь загадкой.

Подойдя к лестнице, дворецкий ещё раз оглянулся. Миссис Стромли не подслушивала. Напротив, она быстро перемещалась по коридору, и цель этих перемещений была очевидна: исключить возможность подслушивания.

Между тем в кабинете происходил любопытный разговор.

– Сейчас я особо чувствую, что мы покинули владения маркиза де Караба, – заметила Джейн.

Был вечер второго дня путешествия. Ехали быстро, явно быстрее, чем по Финляндии, и, как сказала Катерина Михайловна, уже находились в Тульской губернии.

Дорога была хорошая, укатанная, почти не трясло. Джейн постоянно дремала, и когда ехали (почти все время), и когда ненадолго останавливались, покормить лошадей. Лошадки в тройке были меньше, чем Султан, и даже чем Карри, зато крепкие и мохнатые, как раз для дальней зимней дороги. Данилыч называл их «вятками», говорил, что они пройдут полсотни вёрст и корма не попросят; впрочем, такому испытанию их не подвергали.

Когда дремать уж совсем не хотелось, Джейн принималась осматривать окрестности. Ландшафт был примерно тот же, что и вчера: огромные поля и перелески – не сплошные леса, как в Финляндии или между Петербургом и Москвой. Зато встречные села и деревни (Джейн уже знала: в селе должна быть церковь, а в деревне – нет) заметно отличались от владений Льва Ивановича. Крестьянские избёнки были попроще, местные встречные мужички, в своих дровнях, обычно были беднее, чем в Рождествено, а один взгляд на их лошадок…

Ближе к вечеру картина стала совсем уж безотрадной – две деревни, которые они миновали, напоминали лагерь колонистов, высадившихся на суровом берегу, да так и не решивших за двадцать лет, жить им дальше или уплыть. Прохудившиеся крыши, порушенные плетни, косые избы. Данилыч глядел на эту грустную картину, что-то ворча, а Джейн как раз и упомянула покинутые владения маркиза де Караба.

– Мы едем сейчас по страницам другой сказки, – без улыбки ответила Катерина Михайловна. – Это сказка о Синей Бороде [66] – история печальная, и, к сожалению, хорошего конца у сказки пока ещё не видно.

– Вы про графа Изметьева? – спросил Саша.

– Да. Его вотчину мы как раз и проезжаем. Честно говоря, если бы не спешили, лучше было бы объехать стороной, но я с Данилычем не спорю.

Джейн попросила подробностей. Катерина Михайловна рассказывала медленно, стараясь найти подходящее французское слово. Кроме того, как заподозрил Саша, она на ходу решала, стоит ли упомянуть ту или иную подробность, как из патриотических соображений, так и из соображений приличия, неизбежных в разговоре с девочкой.

– Граф Изметьев – настоящий самодур. Он обращается так, как ему вздумается, и со своими мужиками, и с бедными соседями-дворянами, а иногда даже и не только с бедными. Большинство проявлений его гнева или юмора настолько мерзки, что приводить их неохота. Вот одна из немногих приличных историй. Однажды граф Изметьев травил лисицу. Знаю, такие развлечения модны и в Англии, однако на Руси псовая охота чем-то напоминает небольшую феодальную войну. По полю скачут иной раз до полусотни охотников и псарей, а за ними едут тарантасы или сани, с поварами, лакеями и припасами для пикника. Именно так и охотится Изметьев, раньше верхом, сейчас подагра посадила его в экипаж.

И вот на такой охоте собаки уже загнали лисицу, и развязка была близка. Но на пути несущейся охоты оказалось шоссе, ведущее из Москвы в Орёл, а на шоссе – карета княгини Трубецкой. К слову, Трубецкие – благородный и древний род, как у вас Солсбери, или даже Стюарты. Лисичка промчалась мимо кареты, а погоня остановилась, чтобы не врезаться в экипаж. Зверь был упущен, и разгневанный граф решил отомстить. Он приказал остановить карету, отворить обе дверцы. Все участники охоты спешились и прошли через карету на другую сторону шоссе, а псари протащили собак мимо сидящей княгини. Ни её возмущение, ни последующие жалобы ни к какому результату не привели.

– Надеюсь, – продолжила Катерина Михайловна, – вы понимаете, что это была весьма вежливая выходка. Мелким дворянам грозят иные шутки, к примеру, кубок «Большой лебедь» – примерно две пинты вина, которые необходимо выпить, пусть и не одним глотком, но не отрывая губ от сосуда. С людьми иных сословий церемоний ещё меньше. Граф любит ярмарку, и, если в уездном городе нет подходящего съёмного дома для ночлега, он занимает дом какого-нибудь купца: семью выгоняют, а вещи выбрасывают из окон. Правда, он хотя бы платит хозяину. Ну а как живут его крестьяне, можно представить, взглянув на избы.

– Лев Иванович о нем упоминал, – заметил Саша, – граф Изметьев, как и дядя, воевал в ополчении против французов. Не помню, какой чин тогда имел граф, верно, не очень большой, но дядю Льва поразил комфорт, с которым граф отправился на войну. У него были несколько повозок, изрядный винный погреб, десяток дворовых и даже две горничные, хотя убираться в карете от них не требовалось.

Саша, как всегда, быстро переводил свои слова на английский, для Джейн. Что касается последней фразы, то он произнёс её быстро, а для остальных ещё прибавил по-русски – «двух девок».

– Eto malenkiy garem? – спросила Джейн, изрядно смутив Сашу.

– Да, – сказала Катерина Михайловна по-французски, – граф Изметьев считает своей собственностью каждую женщину своего имения. Он жестоко обращался и с первой женой, и с супругой второго брака, став причиной их ранней смерти – как говорят, svel v mogilu. Это были его жены, дворянки. С крестьянками он поступает значительно хуже…

Катерина Михайловна замолчала, ей явно хотелось сказать что-то ещё, но было неприятно рассказывать иностранке о мерзостях, совершаемых соотечественником.

– А никто из его жертв не обращался в полицию? – спросила Джейн.

– Обращались, и поначалу часто, – ответила Катерина Михайловна. – Однако губернская полиция не просто подкуплена им, она его даже боится. Благодаря интригам графа в отставку ушли два губернатора, он их svalil. Графом интересовались и жандармы. Он отказался от некоторых, наиболее страшных привычек – закрыл собственную тюрьму, где людей держали на цепях, разрешил дворовым людям ходить в церковь и венчаться – раньше это им запрещалось. Но власти над людьми его не лишили. Тем более, все дворовые люди говорили следователям, что граф их наказывает с любовью, как родной отец, po?otecheski.

– Кстати, – добавила Катерина Михайловна, с улыбкой взглянув на Джейн, – я не буду томить вас вопросом, какую единственную нацию Европы уважает граф Изметьев. Догадались? Граф любит англичан, во-первых, за то, что Англия никогда не дружила с Наполеоном, во-вторых, за то, что англичане, при всем их джентльменстве и дендизме, любят бокс, и, в-третьих, за пристрастие англичан к пари. Правда, и в своих пари он остаётся samodurom. Однажды граф ехал на тройке по берегу Оки с уездным предводителем дворянства и поспорил с ним, что им больше ни разу не придётся съезжать с горы. Тот удивился, но не согласился с такой возможностью и пари принял. «Уверен?» – спросил граф предводителя. «Да». «Тогда гони в реку, с обрыва!» – приказал граф кучеру. Может, – уже без улыбки добавила Катерина Михайловна, – счастьем для многих было бы, если бы кучер успел выполнить приказ, но предводитель признал поражение и заплатил тысячу рублей.