Записки путешественника (СИ), стр. 5

В горы долго ехали, в горах долго ждали, пока приготовят мясо и сосали местную кислятину с козьим сыром. Отсидев свой срок, пялясь на звёздное небо и слушая греческие напевы мы вернулись под утро. Спать на диване я не мог, взял плед и пошёл на пляж под пальму.

Днём Таня и нефтяницы с детьми уехали в Пафос на шопинг, а нефтяники пошли в запой. Они это любили. Никита висел на телефоне и в поисках счастья я опять нырнул в пучину. Душу грело паломничество в Иерусалим, которое планировалось на вечер следующего дня. Отель был набит российской знатью и я встретил Никаса, который позвал меня в горы, полюбоваться на закат. Мы помчались на Хонде, которую он взял на прокат и добрались до прелестной деревушки на вершине горы с потрясающей панорамой на море с другой стороны острова. Деревенский ужин из горячего хлеба с травами и сыром был украшен вполне приличным вином из подвала хозяина. Наши москвички, приглашённые Никосом, тарахтели не много и совсем не испортили вечер.

Ночевал я в номере Никоса и с утра чувствовал себя свеженьким и бодрым. Морские волны приподняли моё настроение до уровня телячьего восторга. К полудню появился Микита и с загадочным лицом позвал меня в бар. Просеянное через тростник солнце позволяло отдохнуть глазам, а веер от волн обдавал прохладой. Микита заказал Мартини со льдом, а я взял айриш-крем. Долго кружа словами вокруг да около, Микита сообщил, что мне не дали визу на въезд в Израиль, но он, как настоящий друг, остаётся со мной и мы вдвоём классно проведём время. Такая новость выбила меня из седла. Я совершенно спокойно мог бы ехать из Москвы в Тель — Авив и за четыреста баксов отдыхать там две недели. Мерзкое чувство какого — то подлого обмана усугубляла моё страдание. Я повторил Айриш-крем и тупо следил за набегающими волнами. То ли от влажности, то ли от чего то ещё было душно. Очень душно. Спать за тысячу баксов на диване за стеной их спальни, строить при этом глазки пьяному нефтянику, в знак благодарности за угощение и пролететь фанерой над Иерусалимом было не лучшим пасьянсом в моём положении. Но больше всего настораживала искренность Микитки и крепость нашей дружбы.

Как только семейные комплекты отчалили на теплоход, Микитка опрометью бросился в номер и повис на телефоне. Мне надоело ждать и я с семьёй Семаго поехал в старый порт Пафоса на ужин. Настроение никак не поднималось. Сиртаки, возлюбленное мною со времён «Грека Зорба», становилось невыносимым. Когда я вернулся в номер, Микита висел на телефоне.

— С кем это ты трендишь целыми днями.

— Надо договариваться о прокате фильма, пока ты загораешь. Люди — то работают.

Это меня убедило. Возразить было нечем.

Утром я проснулся от воркования Микитки по телефону. На часах было восемь. В Москве десять.

-Любимая, не могу без тебя.

Я совсем проснулся и ушёл в ванную.

— Ты меня любишь. Я специально не поехал в Иерусалим, чтобы говорить с тобой весь день.

Я проглотил пол тюбика зубной пасты и начал блевать. Это он трендит с этой Алисой! Какая сука. А мне навешал лапши, что расстался с ней после Светлогорска навсегда. Какой же я мудак. Но зачем он меня — то затащил в эту парилку. Зачем разыграл эту комедию с Иерусалимом. Сорвать мне поездку в такой момент. А зачем я ему тут нужен. Ему что, скучно без меня?

Повесив трубку, Микита засуетился и предложил партию в теннис. Я отказался. На такой жаре играть я не люблю. А поедем на яхте. Рамзайцева подговорим. Да и сами можем поехать. Он мне разрешил. Бери, говорит, когда хочешь. Я согласился.

- А что у тебя с Алисой? Ты же сказал, что бросишь.

— Старик, не могу. Буксы горят. Страсть.

— И страсть Микитушку схватила своей мозолистой рукой.

— А зачем меня обманул, придумал фигню с этой визой.

— Старик. Если Танька просечёт, мне кранты.

- Тебе и так кранты. Это не рассасывается. А я тебе ещё на фестивале у Яковлевой говорил, что участвовать в этом не буду. Мы с тобой у одного батюшки окормляемся. Я с Богом не играю в прятки.

— Ну выручи, прикрой. Последний раз. Как друг.

Таня приехала в восторге. Тёма и Аня устали от автобуса, а Надю укачало на теплоходе. Дни потянулись однообразно. Проводив Таню с детьми на пляж, Микита запирался в номере, а меня высаживал на балкон на атас и ворковал часами с Алисой. Я вчитывался в «Солнечный удар», который лежал у него в изголовье и не мог понять, почему она сидит в Москве целыми днями. Ехала бы на дачу? Или сюда бы припёрлась? Нет, я всё — таки мудак. Чего то я не понимаю в этой жизни. Ну и он не лучше.

Надька мучилась от солнца и с утра до ночи щурила глаза и ныла. Когда это нытьё меня совсем достало, я пошёл с ней в бутик и выбрал ей очки. На следующий день в этих очках сидела Таня, а Надька опять щурилась и ныла. Вот устои. Тёма всё время донашивал папины ботинки, Аня — мамины платья, а палить деньги на баб не западло.

Наконец настал день отъезда. Рамзайцев просох и расплатился за отдых. Жена его Лена, обнимая за плечи свою дочь от первого брака, которая всем своим видом выражала недовольство и протест, внимательно отслеживала происходящее, чтобы в нужный момент выступить с заявлением. Мы расселись в холле и ждали такси в аэропорт. Портье посмотрел по сторонам кого — то выискивая, потом подошёл к Тане и передал ей счёт за телефонные переговоры, который превышал сумму отдыха всей компании. Увидев Микитку с Рамзайцевым, выходящих из бара, она, багровея направилась к нему. Он покрутил пальцем у виска и показал в мою сторону. Рамзайцев начал выхватывать счёт, чтобы оплатить его в кассе. Но Таня уже включила прямую передачу и неслась ко мне. Я разлёгся в кресле и посасывал кофе-гляссе, отгоняя от себя страшные мысли о перелёте.

— Это ты наговорил со своей проституткой на миллион. Мы тебя содержать не будем. Иди плати.

Я напряг кисть, чтобы плеснуть ей в морду холодным кофе, но Микита зажестикулировал так, будто пропускал колонну танков на Берлин.

Нехотя встав. я поставил бокал, извинился и, взяв из дрожащих Таниных рук квитанцию, медленно поплёлся к портье. Тот уже держал в руках деньги, сунутые ему нефтяником, и не обращал на меня ни малейшего внимания. Я постучал, дрожащим от гнева пальцем, по стойке. Портье нажал кнопку, оторвал чек, посмотрел мне в глаза и медленно, пафосно произнёс

- Ессс, сэр!

Китайский Император

Не было ни гроша, да вдруг алтын. Так у меня в 1990 году произошло с выбором работы на летние месяцы, когда в институте мне давали отпуск на два месяца. С Владимиром Бортко я уже полгода работал в подготовительном периоде его фильма «Афганский излом». И вдруг звонок от друга Никиты Михалкова с просьбой помочь в Китае со съёмкой документального фильма «Монгольский фантом» о пастухах. В Душанбе, куда к Бортко уже приехал Микеле Плачидо, но началась война, ехать расхотелось. Бортко я не сильно подводил, поскольку там находился мой ученик Володя Севастьянихин, который мечтал стать постановщиком трюков. И я выбрал путешествие в Китай к Михалкову.

Тринадцатичасовой перелёт и приземление в пятидесятиградусную жару Пекина произвели неизгладимое впечатление. Три дня я жил в Пекине в шикарном отеле и гулял по шёлковому рынку и площади Тянь-Нянь-Мынь. Когда после томительного переезда я добрался до Хайлара, где базировалась французская киногруппа Мишеля Сейду, снимающая фильм для географического общества Франции, мне показалось, что я добрался до Луны. Манчжурская степь больше всего напоминала другую планету. Михалкову предложила эту работу та же Алла Гарруба, которая была его агентом в Европе уже шесть лет. С её лёгкой руки Никита снял рекламу для ФИАТ под названием «Автостоп» и вот теперь Алла занесла его в степи Маньчжурии снимать пастухов. Моё появление было вызвано ссорой Михалкова с его редактором и вторым режиссёром Толей Ермиловым, которому ветром перестройки надуло в уши мысль о своей большей значимости. Мой приезд вывел Толю за скобки и мгновенно поставил на место. Толя вернулся к своим обязанностям.