Приключения 1968, стр. 78
Им не дано природой речи. И только вопиют о преступлении следы, оставленные преступником.
Они обвиняют!
Читай их, человек!
Глава V. В предзимье
Август. Уходит лето. Утром кустарники и траву подле зимовья Кеши клонит к земле густая роса. В развешанных серебряных нитях паутины лиловым и синим вспыхивают маковинки солнечных бликов. В черемушнике студено поблескивают еще не опавшие ягоды, и отяжелевшие гладкие рябки лениво ворочаются в густом переплетении веток, роняя свое поспешное:
«Ты кто?! Ты кто?!»
Из-за речки Лебяжьей тянет переспевшей малиной. Кедровые стланики-бадараны в золотых накрапах смолы — зреют шишки.
Раскидистая береза, приречный клен, липняк убрались в желтое и багровое. Пока еще робко, мягко засветились лиственки, почернели ели.
Каждое утро Кеша бродит тайгой, собирает травы, ягоды, грибы. За месяц охотник обошел весь остров, срубил еще одно зимовье, вырыл три землянки, сладил несколько кормушек для соболя. Зимняя охота обещала быть богатой. Вовремя приехал на Птичий Кеша. Давно не отстреливали тут соболя и белку. Еще, пожалуй, сезон, два — и зверькам стало бы тесно в таежных угодьях Птичьего.
«Богатая тайга тут, а вот не доходят руки. Оттого и щиплют ее пришлые лихие люди, оттого и грабят безнаказанно».
Дней пять как в море помаячила «Ольга». Боцман Иван наведывался к Кеше. Привез кое-какой припас, провиант, заодно инструкцию от Чуганского промхоза.
Кеша попарил Ивана в баньке, а потом, долго потея, осиливали с ним письмо к директору. Кеша диктовал, а Иван слюнил карандаш, выводя на шершавых, грубых листах оберточной бумаги неровные строчки.
Писали они о том, что надо бы заняться освоением островов, что балуют здесь пришлые людишки и надо доглядеть за катерами да кунгасами, что уходят в эту сторону. А лучше всего директор бы сам выбрался сюда да прихватил с собой бригаду охотников на зимний отстрел. Зимовье и землянки у Кеши готовы, а добычи хватит каждому.
Что-то ответит на письмо директор? Или опять инструкцию пришлет?
Еще с первого похода по Птичьему Кеша приметил, что по его следу неотступно идет медведь. Было это удивительно тем, что ни один зверь, кроме, пожалуй, коварной рыси, не выслеживает в тайге человека. Этот выслеживал, упорно, неотступно продвигался за охотником, избегая пока встреч. Медведи любопытны. Они частенько забредают в зимовья, с удовольствием копаются в отбросах и хламе, оставленных людьми. Досуже подглядывают за работой. В таежных селах довольно ходит веселых и всегда необычных россказней об этом очень хитром и опасном звере.
Тот, что шел за Кешей, был осторожен и умен. Ни разу не встретился с ним охотник, но каждый день чувствовал близость зверя.
Медведь как бы задался целью обязательно выследить охотника — застать его врасплох. Несколько раз Кеша слышал голос зверя. В нем была угроза и вызов к честному единоборству.
Насколько медленно и неохотно кончается лето, настолько скоротечна и ярка на Птичьем осень.
Одним разом расцвечивает она тайгу. Вот уже и сопки в лиловый окрасила леспедица, подожгла их брусника. А по утрам рыхлые хлопья тумана увалисто ползут по распадкам, и первые еще прозрачные и ломкие забереги припаивают реку к густым травам. А там уже морозы выбелили мутный рассвет, и как-то разом с их приходом хлынул на землю цветною метелью листопад. Приметнее в тайге стала ель. Береза пока еще цепко держит свою листву, высвечивая далеко-далеко белым телом и желтым фонарем кроны.
Побродил темными мокрыми ночами вокруг зимовья медведь, покашлял для острастки на взъярившихся Соболя и Бурака и ушел вверх по Лебяжьей к глухому и теплому урману ельника-зеленомошника.
Там где-то облюбовал себе берлогу, в ней и заляжет до весны через недельку-другую. А сейчас будет идти вдоль реки, часто забредать в воду и жадно пить перед спячкой. Летом медведь ест все подряд. В пище он неразборчив, и желудок его полон «живности».
Сейчас он чистит желудок. Нагулявшийся, жирный и гладкий, ест только осиновую кору и пьет воду, и снова ест кору и снова пьет. Охотники говорят, что потчует себя Хозяин еще глиной и мелким камешником; и если убить его перед самой лежкой, желудок медведя чист и бел, как бумага. Ложится он на спячку только с чистым желудком.
Об этом знает Кеша. Он идет Лебяжьей, приглядываясь к обглоданным осинкам, к свежим копкам вывороченной из-под корней деревьев белой глины. Охотник рассчитывает взять зверя зимою в берлоге. Приедет на Птичий бригада — в это Кеша пока верит, — будет свежанина. Да и опять же опасный зверь. Привык к мясу, к запахам теплой крови. С ним и до беды недалеко. Ведь выслеживал он Кешу не ради любопытства. Кешу ему, конечно, не сломать, но не век же вековать здешней тайге без человека. Придет кто малоопытный, быть беде — сломает.
Зима легла разом. Вроде бы и соболь еще не успел сменить шубу, белка в линьке, да и заяц этаким пегим фертом щеголяет, а снег выстлался напрочно.
Зима для охотника — пора страдная. День с воробьиный носок, а дел по маковку. Иной охотник за зиму по тайге набегает столько, сколько другому человеку за полжизни не исходить. К зиме охотник, как хороший спортсмен к соревнованиям, целый год готовится. Спортсмену что? Не поставил рекорд — порасстраивался, поскучал — и снова тренируйся. Охотник сорвался на финише — год со своей оравой не евши насидится.
«Сколько потопаешь, столь и полопаешь», — говорит начальство охотнику. Да и его, начальство, понять можно. С них, как с белки, план требуют.
Кеша налаживается к сезону. Не одну пару камусных лыж сладил. Лопатину-одежду к телу пригнал, где починить надо — починил, пошил вачаги — рукавицы охотничьи, соболя кислым мясом подкармливать начал — сбивает его кучно, чтобы проще добытничать. Хороший кряж соболиный на Птичьем, дорогой, почти весь баргузин. Белка тоже есть, но белка для Кеши не добыча. Он ее только так для плана и для сохранения табунов хороших выбивать будет. Кеша — соболятник. У него и собаки по соболю грамотно натасканы. Соболя надо интеллигентно брать, по большому навыку. Кеша в этом деле навыклый.
Вот на снегу два следа пересеклись. Какой выбрать? Другой охотник побежит по тому, что свежее. Недавно прошмыгнул тут зверек — быстрее настигну. А получается наоборот. Бежит охотник за соболем, кажется, вот-вот достанет, вот-вот его собаки на лесину загонят, тут ему и крышка. Упреет охотник, пот рубаху прожжет, стеганку, глаза выест, а соболь, что иноходец, надбавит ходу — и опять ушел. А там ночь, а там поутру снова след бери, снова догоняй. Случается, что сутками водит зверь охотника за собой.
Кеша, прежде чем в бега пуститься, след читает. Тот, что свежий, легкий след, лунки в снегу от него неглубокие — соболь кормиться пошел. А вот другой уже наелся. Этот на отдых идет, след от него глубокий, тяжелый, и между лунками едва приметные полоски на снегу — тяжел зверь, брюхом снег чертит, далеко ему от Кеши не уйти, однако часа за два и снимет его охотник. Тут смело собак пускай, да сам только ногами двигай. Охотника ноги кормят. Скользи на лыжах, увертываясь от острых сучьев, махай через колодник, вихрем лети в распадок и все это время управляй своим телом: кидай его то вправо, то влево, сгибайся, кланяйся, но беги, беги только по следу, только к добыче.
Бригада охотников, которую поджидал Кеша, не пришла ни в октябре, ни в ноябре. До конца месяца Кеша все еще ждал людей, все еще надеялся. К островам в эту пору можно еще подойти морем. Правда, штормит оно не в меру, но народ в Чугане к воде привычный. Высадятся в кунгасах в любую погоду, на любой берег. Перекинет лодку, вплавь пойдут не к катеру, не к посудине, что их везла, — к берегу.
«Людей, однако, можно водой доставить. Провиянт-припас да шара-бара всякую, однако, с самолета кинуть. Все, что за зиму возьмем, с лихвой затраты окупит, да еще верного приварка даст предовольно», — рассуждал про себя Кеша, ожидая охотников с материка.