Приключения 1968, стр. 58
Дальше долина стала широкой, прямой дорогой пролегла к подножию вулкана.
Здесь было его царство — застывшие потоки, слоеный пирог лав: черных, фиолетовых, бурых… Безрадостная каменная пустыня, пятна снега, пепла и шлака на мертвой скалистой земле!
И вдруг впереди, посредине долины, у развилины, под скалами, как чудо — зеленый остров, живая жизнь.
Испуганно взметнулся из кустов топорик — приметная птица с телом черной утки, красноклювой головой попугая и колышущимся полетом мотылька.
Замолк мотор, мерцающий диск распался, и застыли над вертолетом стальные лопасти, а кусты и травы долго продолжали кланяться, словно были гостям очень рады.
И над могучим дубом, низко обломанным и обгорелым, колыхались молодые ветви, шапкой прикрывшие ствол.
Среди густой травы синели фиалки. На лапчатых, пахучих ветвях кедрача-стланика, как елочные игрушки, раскачивались ярко-зеленые шишечки. К ним тянулись алые розы шиповника, но нарядней всех были усыпанные цветами кусты вечнозеленого вереска — рододендрона, что ни куст, то свой цвет — красный, оранжевый, синий… Даже магнолия здесь цвела.
Чудо жизни объяснялось просто — вырывался из-под камней теплый ручей. Курильская земля тут показала, что она может дать, если напоить ее досыта.
Пилот сдернул очки и шлем, блаженно развалился на траве, сказал:
— Райское место!
— Как оно называется? — спросил Борис, собираясь немедленно продолжать свои записи.
— Мы когда-то называли «Агитпункт ада», исходя из того, что его ворота, вулкан, рядом, — ответил Вольский.
— Лучше не придумать, — решил Маршан, — только вывески не хватает!
— Все здесь, пожалуй, без перемен. Только дуб стал инвалидом, — отметил Вольский, обойдя островок.
— Молния в него ударила, — сказал Борис, разглядывая обгоревший ствол.
— Лет пять назад, — неизвестно по каким признакам определил Басов.
— А какой был красавец! — Вольский печально покачал головой.
На новом месте он выглядел постаревшим, угрюмым. Он не мог не вспоминать и так ярко видел Ирину и тех, кто был здесь с ними… Ирина Сергеевна погибла четыре года спустя в кратере Ключевского вулкана. Там самая дорогая для него могила, а здесь все было незабываемо хорошо.
— Тут стояли наши палатки. Тут, под дубом, стол… — показал он.
Басов учел это. Под его энергичным руководством лагерь устроили быстро. Под дубом, против палаток, поставили раскладной алюминиевый стол и стулья. Нижнюю ветку дуба использовали как бра, укрепили на ней электрический фонарик. В сторону сложили из камней очаг. Паяльная лампа заменяла костер — шипела она пронзительно, но обед из консервов приготовили быстрее быстрого.
Когда улетал вертолет, Маршан обломал несколько усыпанных цветами веток рододендрона, хотел попросить пилота передать Кате, да постеснялся. Свой быт Маршан украшать не привык, но бросить эти цветущие ветви казалось кощунством, и он позаботился, нашел посуду, набрал воды, поставил букет на стол. И стало сразу как-то по-домашнему уютно.
Чуть дернулась левая щека у Вольского. Стол стоял на том же месте. Только тогда был самодельный: четыре кола, вбитых в землю, да крышка от ящика. Цветы на нем не переводились. Об этом тогда заботился он, очень заботился…
Уже совсем стемнело, и далеко-далеко, где-то внизу засверкали огни. Казалось, улетели они в какой-то совсем иной мир и лишь теперь вспомнили, что до поселка по прямой всего двадцать километров. И разница высоты — почти километр.
Потушили фонарик и долго сидели в темноте, глядя то ввысь, на таинственно мерцающие отсветы пламени над конусом вулкана, то в провал — на веселые огни поселка. Маршан смотрел туда так пристально, словно надеялся разглядеть Катю.
Все молчали, только ручей в темноте очень разговорился.
Прерванная симфония
Для изучения подземных вод восхождение к кратеру было не обязательно. Конечно, больше всех за это агитировал Борис.
— Прежде чем на такое решиться, вспомните слова Атласова: «Гора эта велика и высока гораздо… Из нее днем идет дым, а ночью искры и зарево. А сказывают, буде человек взойдет до половины той горы, и там слышит шум великий и гром, что человеку терпеть невозможно. А выше половины той горы, которые люди всходили, назад не вышли, а что там людям учинилось — не ведомо». — Лицо Вольского таило улыбку в уголках губ, в прищуре глаз.
— Выходит, что по части брехни предки не во всем превзойдены! — не преминул сострить Маршан.
Вольский легко дал себя уговорить — его и самого туда тянуло.
Путь был труден, то по снегу, для страховки связавшись веревкой, то по горячим камням, сквозь сизую завесу сернистого дыма… Вольский шел впереди. Маршан посматривал на него с восхищением. Шепнул Борису:
— Ну, старичок! Прет, как дизель!
День выдался пасмурный, но сквозь туман еще оглушительней рев фумарол, еще страшнее зыбкое подрагивание скал, еще таинственнее колыхание докрасна раскаленного озера в кратере.
И вот они уже снова «дома», среди цветов. Уютно освещает фонарик букет, стол, чисто вымытые руки. Но все еще шумят в ушах фумаролы и, когда закроешь глаза, притягивает к себе огненный провал.
Вольский поставил на стол бутылку коньяку, — торжественный случай восхождения должен быть достойно отмечен!
Басов почесал затылок:
— Даже неудобно, так я оплошал — кроме неприкосновенного запаса, фляжки спирта, ничего не сообразил захватить.
По глоточку коньяк пился так хорошо, пробегал теплой волной! Вольский соблюдал ритуал. Всем по кругу предоставлял слово, а еще больше говорил сам. И его хотелось слушать. Их собственные тосты выглядели такими топорными: за здоровье, за трудовые успехи…
Коньяк выполнял свои обязанности на совесть. Разговор становился все оживленнее.
Вечер был тих, небо прозрачно. Вдруг зазвучала музыка — это Борис включил «спидолу», что было вполне уместно. Беседа уже начала затухать.
Ликовали скрипки, широко и привольно звучал могучий оркестр.
— «Итальянское каприччио», — чуть слышно сказал Маршан.
Вольский прижался к дубу, закрыл глаза. Незаметно шли минуты. И вдруг оборвалось. Могучую гармонию на мгновение сменило какое-то бессмысленное урчание, а затем наступила тишина. Все разом дернулись, посмотрели на приемник очень недовольно.
— Чего забарахлил? — удивился Борис и даже забеспокоился.
«Спидола» была его гордостью и радостью — первое в жизни приобретение. Он начал подкручивать, догонять ускользнувшую волну. Вольский сел поудобнее, снова прикрыл глаза, мысленно повторяя последние звенящие аккорды.
Черная стрелка указателя переместилась вправо, затем влево и, не догнав, вернулась на прежнее место.
— Что за чер… — начал Борис и замолк.
Приемник заговорил громко и четко:
— Внимание! Просим извинить за прекращение музыкальной передачи. Слушайте экстренное сообщение об угрозе стихийного бедствия.
Вольский стремительно, вместе со стулом, придвинулся к приемнику.
— Проклятье!.. — пробормотал он.
— Несколько минут назад сейсмические станции отметили сильное землетрясение. По предварительным данным, его эпицентр расположен в северной части Тихого океана. При толчке такой силы возможно возникновение волн цунами. В прибрежной зоне объявляется тревога. Приведите в состояние готовности транспорт. Используйте все средства связи, все возможности для оповещения населения на берегу и тех, кто находится в прибрежных водах. Подготовляйтесь к возможной срочной эвакуации. Слушайте нас. Новые сообщения и распоряжения будут переданы в ближайшие минуты! Повторяю… — Голос диктора звучал властно и подчеркнуто спокойно.
Наступила тишина. Никто ее не нарушил, все ждали, что скажет старший.
Вольский продолжал сидеть, не меняя позы, ухом прижимаясь к приемнику, словно ждал, что новое сообщение поступит сейчас же.
Его лицо, еще недавно чуточку хмельное, благодушное, изменилось. Глаза под насупленными бровями смотрели строго и скорбно, резче обозначились морщины. Он был взволнован гораздо сильнее, чем остальные. Для них все то, что таилось в слове «цунами», не было таким реальным и зловещим.