Приключения 1979, стр. 69

— Что-то вспомнили веселое? — поинтересовался я.

— Вспомнил. Только, как говорится, не для печати. За поимку группы Дубка нам выдали денежные премии. Я подумал: вот обрадую жену. Но в этот же день по старой привычке заглянул в радиомагазин и на прилавке увидел магнитофоны. Тогда они только входили в моду, были громоздкими, тяжелыми. В общем, никакого сравнения с сегодняшними. Но тогда магнитофон считался шиком. Я застыл у прилавка, как мальчишка, увидевший интересную игрушку. Ах, как мне захотелось его купить! К тому же он мог помогать мне в работе. Я колебался. Премии хватило точно на магнитофон. Рубль в рубль.

Борис РЯХОВСКИЙ

Долгая дорога к родным кочевьям

1

Осенью 1929 года Нурмолды Утегенова, маляра железнодорожных мастерских, вызвали в окружком партии. Там комсомольцам объявили, что после подготовки их пошлют налаживать ликбез в глухих волостях уезда.

Подготовка ликбезовцев была проста. Врач рассказывал о гигиене, предлагал поглядеть в стеклянный зрачок микроскопа. Учитель по арифметике и казахскому языку давал методические советы. Человек в брезентовых сапогах «подковывал» ликбезовцев политически, говорил о «текущем моменте». Обличая мировой капитализм, он гневно тыкал в карту указкой. В районе Британских островов и Западной Европы было несколько дыр.

Нурмолды толком не слышал человека в брезентовых сапогах — он разглядывал карту. Это была физико-географическая карта, выпущенная для младших классов гимназий. Ах, что за карта!.. Возле сахарно-белых айсбергов плавали толстолобые киты. Их водяные фонтаны стояли как белые деревья. Коричневые, в красных набедренных повязках люди сидели в остроносой лодке-пироге. Побережье изгибалось, как дуга лука, пирога неслась в сини океана выпущенной стрелой. В африканской саванне чернокожие охотники гнались за антилопой, из травы на них глядел рыжий зверь с косматой гривой и голым, как у верблюда, задом.

В конце дня в зал окружкома, где шла учеба, вошел уполномоченный и позвал:

— Утегенов! Ты ведь, помнится, адаевец...

— Да, я из рода адай, — отозвался Нурмолды.

— Для тебя особая инструкция, иди со мной.

Уполномоченный усадил Нурмолды напротив себя и сказал:

— Бегей — ответвление рода адай, так?.. Так вот, мы посылали ликбезовца, вернулся он. Избил его Жусуп Кенжетаев и пригрозил убить. У Жусупа не засохнет... Волость невелика, пятнадцать административных аулов, шесть тысяч человек. Но как оставить их без грамоты... Поедешь?

— Поеду.

— Завтра в Темир отправляется оказия из кооперации, повезут товары, будут закупать скот. С ними отправишься.

— Давай лошадь, сам поеду, — сказал Нурмолды.

— Ты что! Где лошадей набраться — рассылаем ликбезовцев десятками. Поедешь на телеге.

— На телеге нельзя, адаи идут на Устюрт, на зимние кочевки. Лошадь давай.

— Если ушли, как ты их догонишь?.. Дорогу надо знать.

— Знаю дорогу, мальчик был, кочевал.

Уполномоченный сходил к начальству, выпросил бумагу, в которой предписывалось выдать лошадь Нурмолды, сказал: «Пиши расписку: обязуюсь вернуть коня после возвращения из командировки». Привел Нурмолды на оклад, нагрузил его учебниками, тетрадями, пачками лакированных карандашей.

— Будь здоров, Нурмолды!.. Ждем тебя весной с докладом.

— Мне карту надо, — сказал Нурмолды. — Карту не дашь, как поеду? Как учить буду?..

Уполномоченный вздохнул: вот, говоришь с ним как с бойцом революции, а он вроде малого ребенка.

— Нельзя, карта у нас одна в окружкоме, — оказал он.

— Как учить буду?.. — повторил Нурмолды.

Уполномоченный открыл шкаф, достал из него рулон обоев. По белому фону среди голубеньких цветочков летали ангелы с розовыми попками и трубили в золотые рожки. Уполномоченный вздохнул в другой раз, положил перед Нурмолды три кисточки и три овальные картонки с разноцветными пуговками акварели.

— Бери... Нынче это целое богатство.

— Карту давай, — оказал Нурмолды.

Уполномоченный оглядел его, вздохнул опять:

— Как тебе откажешь! К Жусупу едешь...

Он подклеил карту, сунул ее в матерчатый чехол. Проводил Нурмолды до ворот, подал руку: «Как это по-вашему — счастливого пути?.. Жолым-болсын!»

Казах без коня не казах!..

Саврасый конек бежал на юг. Маячили на краю степи отроги Мугоджар. Обгоняли всадника ветры, проносили над головой дымчатые тучи.

— О Кулагер! Твой отец — жеребец и соколица — мать! Восемь архаров, еще сосунков, ты сумел обогнать... — пел Нурмолды песню о знаменитом буланом Кулагере, погибшем на скачках.

Сети уютных стай накрывали алые плесы. Малиновые завесы закатов пробивали журавлиные крылья. Волнами набегали гряды холмов...

Минуло так три дня. Бежала степь под ноги саврасому, оглядывался Нурмолды, вспоминал название трав: селесу, изен, жербуршак, кияк, жусан, терескен. Гадал: отчего аулы его родной волости раньше времени покинули осенние пастбища, богатые питательными травами? Рано придут на зимние безводные пастбища, где воду заменяет снег, — а в октябре снегу еще мало...

К вечеру он был возле мазара — мавзолея ишана, святого. На башенке мазара бегал удод, тряс хохлом.

Нурмолды вошел в саманушку рядом с мазаром. Она была застлана старыми кошмами, в нише стояли несколько пиалушек, чайник, два тугих мешочка с крупой. Фарфоровый чайник, чугунок с остатками каши и еще одна пиалушка стояли в углу саманушки на тряпице. Нурмолды расседлал коня, со своим брезентовым ведром в руке отправился к колодцу и нашел рядом с колодцем ведро, сшитое из конской кожи, с кованой крестовиной для тяжести. Оно было сыро, и часу не прошло, как черпали им.

Нурмолды взял двумя руками, как ружье, обтянутую чехлом трубку карты. Обогнул куб мазара, шагнул в пыльную глубину портала. Скомандовал: «Выходи!»

В темноте, там, где лежали останки ишака, треснула под ногами сухая глина. Появился старик в стеганом халате, стянутом на поясе ветхой тряпкой. Он был низкорослый, тщедушный и походил на мальчика.

Он упал перед Нурмолды на колени, задергал головенкой:

— Пощадите, начальник...

Нурмолды узнал азанши, младшего муллу, призывающего на молитву, ездившего в пору его детства собирать по аулам зянет.

За чаем Нурмолды рассказал, кто он и куда направляется. И спросил, почему аулы волостей Бегей рано ушли на зимние кочевья. Может быть, адаи откочевали на пастбища табынов?

— Пришел слух, — ответил азанши, — что по новому закону отнимут у аулов скот, половину его угонят в город, а вторую половину заставят пасти близ поселков русских. Закон этот называется «совхыз».

— Совхоз, — поправил Нурмолды. — Вас запугивают вздорными слухами.

— Аксакалы послушались Жусупа и повели аулы на Устюрт.

— Но разве там хватит колодцев всем аулам? До снега далеко!

— Жусуп сказал, что он прогонит туркменов-иомулов с колодцев. Ему поверили. У Жусупа много винтовок. Он угоняет скот у туркменов. Его боятся аксакалы, боятся туркмены. Все боятся Жусупа!

Нурмолды заночевал в саманушке возле мазара. Утром азанши с поклоном подал Нурмолды два мешочка с сушеным творогом, униженно стал просить прощения за столь ничтожный подарок и попросил разрешения поехать к брату в Челкар, с тем чтобы провести у него остатки своей ничтожной жизни.

Нурмолды отставил мешочки с творогом, вышел. Азанши выскочил за ним, кланялся вслед.

Скрылся за увалом мазар, когда вскинулся саврасый, задрал морду, пробороздил копытами — стал над ямой, чуть прикрытой сухими стеблями. На дне ее чернел ком тряпья, из него торчала белая тонкая рука.

Нурмолды спустился в яму по вырубленным ступенькам, поднял человека на руки. Пришлось возвращаться к мазару, нести туда больного. А там азанши уже накрутил на голову чалму, поил лошадь; под стеной мазанки лежал дорогой кожаный баул с блестящими металлическими замками.

— Ты не знаешь, кто это? — обратился Нурмолды к азанши, опуская человека на землю.