Сильвия и Бруно, стр. 50
— Потому что думала, что больше не сможет оттуда выбраться, — пояснил Бруно. — Это была умная Мышка. Она знала, что из Мышеловки выбраться нельзя.
— Но зачем тогда она в неё полезла? — снова спросила Сильвия.
— ...и она всё прыгала, прыгала, прыгала, — продолжал Бруно, не обращая внимания на вопрос, — и наконец выпрыгнула из Башмака. Тогда она взглянула на бирку, что была на Башмаке. На ней было написано имя одного Человека. Так Мышка узнала, что это был не её Башмак.
— А раньше она разве этого не знала? — продолжала расспросы Сильвия.
— Ты что, не слышала? — рассердился рассказчик. — Она же думала, что это Мышеловка! Пожалуйста, господин сударь, скажите ей, чтобы она слушала внимательно. — Сильвия умолкла и вся превратилась в слух; на самом-то деле мы с ней составляли почти всю аудиторию, так как Лягушки продолжали потихоньку улепётывать, и теперь их осталось две или три.
— Тогда Мышка отдала Человеку его Башмак. Человек очень обрадовался, потому что он очень устал искать на одной ноге.
Здесь я отважился задать вопрос:
— Как ты сказал — «искать» или «скакать»?
— Ага, и то и другое, — как ни в чём ни бывало ответил Бруно. — И тогда Человек достал Козла из Мешка. — («О том, что Козёл сидел у него в мешке, ты нам ничего не говорил», — сказал я. — «И не буду больше», — ответил Бруно.) — Человек сказал Козлу: «Будешь гулять тут, покуда я не вернусь». Он пошёл и провалился в глубокую нору. А Козёл всё гулял и гулял. И забрел под Дерево. И всё время вилял хвостом. Он посмотрел наверх на Дерево. И спел печальную Песенку. Вы никогда ещё не слыхали такой печальной Песенки [76]!
— Ты можешь нам её спеть, Бруно? — спросил я.
— Могу, — охотно сообщил Бруно, — но не буду. А то Сильвия ещё расплачется.
— Я не расплачусь! — с негодованием вмешалась Сильвия. — Мне вообще не верится, что Козёл её спел!
— Он спел! Спел всё правильно. Я сам видел, как он пел со своей длинной бородой.
— Он не мог петь со своей бородой, — возразил я, думая озадачить своего маленького приятеля. — У бороды нет голоса.
— Тогда и вы не можете ходить с корзинкой! — завопил Бруно с торжеством. — У корзинки нету ног!
Я решил, что лучше всего последовать примеру Сильвии и слушать молча. Для нас Бруно был слишком уж скор на ответ.
— И когда он пропел всю Песенку до конца, то пошёл дальше — поискать того Человека. А за ним пошёл Крокодил — ну, чтобы покусать его, понимаете? А Мышка побежала за Крокодилом.
— Крокодил, наверно, побежал, — сказала Сильвия. Затем спросила, обратившись ко мне. — Крокодилы ведь бегают, разве нет?
Я возразил, что больше подходит слово «ползают».
— Он не побежал, — сказал Бруно. — И не пополз. Он с трудом тащился, как тяжёлый чемодан. И ещё он всё время хмурил брови. А Козёл очень боялся его бровей!
— Я бы не стала бояться каких-то бровей! — воскликнула Сильвия.
— Как миленькая забоялась бы, если это такие брови, за которыми сразу начинается Крокодил! А Человек всё прыгал, прыгал и, наконец, выпрыгнул из норы.
И опять Сильвия в изумлении разинула рот: у неё даже дыхание спёрло от такого стремительного перепрыгивания с одного героя на другого.
— И он побежал оттуда, чтобы посмотреть, как поживает его Козёл. Потом он услышал хрюканье Льва...
— Львы не хрюкают, — возразила Сильвия.
— Этот хрюкал, — повторил Бруно. — А рот у него был как большущий шкаф. У него во рту было очень много места. И Лев побежал за Человеком — ну, чтобы съесть его. А Мышка побежала за Львом.
— Но Мышка уже бежала за Крокодилом, — встрял я. — Не могла же она бежать за обоими одновременно!
Бруно вздохнул, видя такую тупость своих слушателей, однако собрался с силами и терпеливо разъяснил:
— Она и побежала за обоими одновременно — они ведь бежали в одну и ту же сторону! И первым она сцапала Крокодила, поэтому не смогла сцапать Льва. И когда она сцапала Крокодила, то угадайте, что она сделала! Подсказываю: в кармане у неё были щипцы.
— Сдаюсь, — сказала Сильвия.
— Никто не сможет угадать! — очень довольно сообщил Бруно. — Она выдернула у Крокодила этот зуб!
— Какой «этот»? — отважился спросить я.
Ответ был у Бруно наготове.
— Зуб, которым Крокодил собирался укусить Козла!
— Но как же Мышка узнала, что это именно тот зуб? — возразил я. — Ей пришлось бы выдернуть у Крокодила все зубы.
Бруно весело засмеялся и принялся раскачиваться на своей веточке, припевая:
— Она — выдернула — все — зубы — у — него!
— А Крокодил прямо так и дожидался, пока у него выдернут все зубы? — спросила Сильвия.
— Пришлось подождать, — ответил Бруно.
Я задал ещё один вопрос:
— Но что стало с Человеком — тем, который сказал: «Можешь погулять здесь, пока я не вернусь»?
— Он не сказал «можешь», он сказал «будешь». Так же как и Сильвия говорит мне: «Будешь делать уроки до двенадцати часов». Я бы и сам хотел, — со вздохом добавил он, — чтобы Сильвия говорила мне: «Можешь делать уроки».
Сильвия почувствовала, что беседа принимает опасное направление. Она поспешила повернуть её назад к Сказке.
— И что стало с тем Человеком?
— Лев на него бросился. Только очень медленно, поэтому провисел в воздухе три недели...
— И всё это время Человек его ждал? — поинтересовался я.
— Конечно, нет! — ответил Бруно, съезжая вниз головой по стеблю наперстянки — очевидно, Сказка уже подошла к концу. — Он продал свой дом и упаковал вещи, пока Лев к нему летел. А потом он уехал и поселился в другом городе. Поэтому Лев съел неверного человека.
В этом, очевидно, и заключалась Мораль, поэтому Сильвия сделала последнее объявление Лягушкам:
— Сказке конец! А вот какой из неё напрашивается вывод, — тихонько добавила она мне, — лично мне это неизвестно!
Мне тоже ничего не пришло в голову, поэтому я смолчал; но Лягушки выглядели вполне удовлетворёнными с Моралью или без Морали, и заверещали хриплым хором: «Кватит! Кватит!» — поскорее упрыгивая прочь.
ГЛАВА XXV. Привет тебе, Восток!
— Сегодня ровно неделя, — сказал я Артуру три дня спустя, — как мы узнали о помолвке леди Мюриел. Полагаю, что мне-то, во всяком случае, следует зайти и поздравить их. Со мной не сходишь?
На его лице промелькнуло страдальческое выражение.
— Когда ты думаешь покидать нас? — спросил он.
— В понедельник, первым поездом.
— Хорошо, я схожу с тобой. Странно бы это выглядело и не по-дружески, если бы я с тобой не пошёл. Но сегодня всего лишь пятница. Завтра, завтра вечером. А я тем временем оправлюсь.
Прикрыв глаза рукой, словно устыдясь появившихся в их уголках слёз, он протянул другую руку мне. Я схватил её, она дрожала. Я попытался сочинить пару фраз сочувствия, но они выходили холодными и жалкими, поэтому я смолчал.
— Спокойной ночи, — только и сказал я напоследок.
— Спокойной ночи, мой друг! — ответил он. В его голосе преобладала решительность, убедившая меня, что он противостал — и вышел победителем — великой скорби, едва его не уничтожившей, и что с этой ступени своего опустошённого существования он непременно воспрянет к чему-то высшему!
Когда в субботу вечером мы отправились в Усадьбу, я утешался мыслью о том, что уж хоть Эрика-то мы не встретим, поскольку на следующий день после объявления о помолвке он вернулся в город. Его присутствие могло бы нарушить то почти неестественное спокойствие, с которым Артур предстал перед владычицей своего сердца и пробормотал несколько приличествующих случаю слов.
Леди Мюриел буквально светилась счастьем; печаль не могла обитать в сиянии такой улыбки, и даже Артур просветлел под лучами её взгляда, а когда она произнесла: «Смотрите, я поливаю цветы, хотя сегодня и суббота», — его голос тоже зазвенел весельем почти как встарь, когда он отвечал ей: