Сильвия и Бруно, стр. 38

Лицо девочки было милым, но в то же время имело утомлённый и печальный вид, оно рассказывало повесть (по крайней мере, я читал её) многих болезней и страданий, перенесённых терпеливо и безропотно. При ходьбе девочка опиралась на небольшой костылик; теперь она, правда, стояла, грустно глядя вверх на высокую лестницу — словно бы собиралась с духом, чтобы начать трудный подъём.

Бывают в жизни такие мгновения, когда вдруг человек начинает что-то говорить — и бывают мгновения, когда вдруг человек начинает что-то делать — совершенно машинально, как рефлекторное действие, по выражению физиологов (которые имеют в виду, надо думать, как раз действие без рефлексии, наподобие того как слово «лысый» некоторые производят от указания на факт, что данная голова лишена «леса»). Так, мы зажмуриваемся при малейшей опасности, что в глаз что-то влетит, и так же мы говорим: «Давайте поднесу ребёнка по лестнице». Произошло нечто похожее: не то чтобы сначала мне в голову пришла мысль предложить помощь, а уж потом я высказался, нет, первым толчком к оказанию помощи был звук моего собственного голоса, а также осознание того, что я уже попросился помогать. Спутница девочки замерла, с сомнением переводя взгляд со своей питомицы на мою персону и назад на ребёнка.

— Ты, согласна, милая?

Но ни тени сомнения не шевельнулось в головке девочки — она только нетерпеливо протянула ручки, чтобы её подняли.

— Пожалуйста! — только и сказала она, и на её маленьком страдальческом личике промелькнула слабая улыбка. Я как можно бережнее поднял её на руки, и её тоненькие ручки тут же доверчиво обвили мою шею.

Она почти ничего не весила; она была настолько невесома, что у меня на мгновение появилась пресмешная мысль, будто с ней на руках мне даже легче будет подниматься по лестнице, чем без неё; и когда мы достигли проходящей поверху дороги с её колеями от телег и выпирающими из-под земли валунами — а ведь всё это были труднопреодолимые препятствия для моей хромоножки — у меня невольно вырвалось: «Давайте уж пронесу её немного дальше», — и произнёс я это даже до того, как установил какую-то связь между корявостью дороги и моей нежной ношей.

— Не хотелось бы затруднять вас, сударь! — воскликнула няня. — На ровном месте она сама справится.

Но ручонка, обвивавшая мою шею, при няниных словах ухватилась за меня ещё крепче, и я поспешил заверить женщину:

— Она совсем ничего не весит. Просто пронесу её немного дальше. Нам по пути.

Няня больше не возражала, и следующий голос, который я услышал, принадлежал шумному босоногому мальчугану с метлой на плече, который выбежал на дорогу и притворился, будто собирается вымести перед нами совершенно сухой участок земли.

— Дайте полпенни! — пропищал сорванец с широченной ухмылкой на чумазом лице.

— Не давайте ему полпенни! — воскликнула девчушка у меня на руках. — Он такой лентяй! — И она рассмеялась смехом, в котором разлилась такая звонкая мелодичность, какую я не слыхал ещё ни у кого, кроме Сильвии. К моему изумлению мальчуган и сам присоединился к её смеху, а потом побежал по дороге вперёд и исчез в проломе изгороди.

Но спустя минуту он показался вновь, уже избавившись от своей метлы и каким-то чудесным способом раздобыв роскошный букет цветов.

— Купите букетик, купите букетик! Всего за полпенни! — припевал он, монотонно растягивая слова — заправский нищий!

— Не покупайте! — вынесла эдикт Её Величество, глядя сверху вниз на шумное существо у своих ног с надменной презрительностью, которая, как мне показалось, удивительным образом смешивалась с заботливым интересом.

Но теперь я взбунтовался и проигнорировал монарший приказ. Не смог я отказаться от таких чудесных цветов, к тому же по виду совершенно диковинных, из-за требования какой-то девчонки, хотя бы и самой властной. Я купил букет, и мальчишка, спрятав полпенни себе за щеку, перекувырнулся через голову, словно желал удостовериться, является ли человеческое существо столь же надёжным хранилищем, как и обычный кошель.

Со всё возрастающим изумлением я крутил в руках свой букет и рассматривал цветок за цветком, всякий раз убеждаясь, что не способен припомнить, будто видел хоть какой-то из них когда-либо в жизни. В конце концов я решил обратиться к няне: «Неужели эти цветы прямо здесь и растут?» — но слова замерли у меня на языке. Няня пропала!

— Теперь вы, если хотите, можете опустить меня на землю, — как ни в чём не бывало промолвила Сильвия.

Я молча повиновался, только и подумал: «Не сон ли это?» — как Сильвия и Бруно обступили меня с двух боков и с доверчивой готовностью детства завладели моими руками.

— А вы будете побольше, чем когда я встретил вас в том лесу! — пробормотал я. — Мне даже думается, что нам нужно знакомиться по-новому. Ведь большую часть вас я раньше не видел.

— Замечательно! — весело откликнулась Сильвия. — Это Бруно. Коротко, правда? У него всего одно имя!

— У меня есть и другое имя, — запротестовал Бруно, неодобрительно глядя на свою Церемониймейстершу. — Это имя — Эсквайр!

— Ах, верно, я и забыла, — поправилась Сильвия. — Бруно, Эсквайр!

— Неужели вы нарочно пришли, чтобы повидаться со мной, детишки? — спросил я.

— Мы же обещали, что придём во вторник, — объяснила Сильвия. — Подходящего мы сейчас роста? Как обыкновенные дети?

— Да, ростом вы совершенно как дети, — ответил я (мысленно добавив: «Но какие же вы необыкновенные дети!»). — А что стало с няней?

— Исчезла! — горестно ответил Бруно.

— Она, значит, не такая прочная — не то что вы с Сильвией?

— Да. До неё нельзя дотрагиваться, понимаете? Если на неё натыкаешься, то проходишь насквозь.

— Я уже думала, что вы и сами это поняли, — сказала Сильвия. — Бруно случайно толкнул её на телеграфный столб. И она разломалась на две половинки. Но вы не туда смотрели.

Я почувствовал, что и вправду упустил случай видеть такое событие как «разламывание» няни на две половинки, а ведь второй раз в жизни этого не произойдёт у вас на глазах!

— А когда вы догадались, что это Сильвия? — спросил Бруно.

— Я и не догадался, пока она не стала Сильвией, — сказал я. — Но где вы раздобыли такую няню?

— Бруно соорудил, — ответила Сильвия. — Её звали Помело.

— Памела?

— Нет, Памела не получилась. Вышло Помело.

— И как же ты соорудил Помело, Бруно?

— Меня Профессор научил, — сказал Бруно. — Набираете в грудь побольше воздуха...

— Ой, Бруно! — перебила Сильвия. — Профессор же не велел никому рассказывать!

— Но тогда кто приделал ей голос? — не мог я успокоиться.

— Не хотелось бы затруднять вас, сударь! На ровном месте она сама справится.

Бруно весело рассмеялся, когда я завертел головой вправо-влево, высматривая, кто говорит.

— Это же я! — радостно объявил он уже своим собственным голосом.

— На ровном месте ей и впрямь ничего не грозит, — сказал я. — А вот я сел в лужу.

Тем временем мы подошли к Усадьбе.

— Вот здесь и живут мои друзья. Не хотите ли зайти выпить с ними чаю?

Бруно запрыгал от радости, а Сильвия сказала:

— Мы бы не прочь. Тебе ведь хочется чаю, правда, Бруно? Он ведь так и живёт без чая, — объяснила она мне, — с тех пор как мы покинули Запределье.

— Да и там был не очень хороший чай! — вставил Бруно. — Сильно cлабый.

ГЛАВА XX. На Нет и Суда нет

Леди Мюриел не смогла совершенно укрыть за улыбкой приветствия того удивления, с которым она разглядывала моих новых друзей. Я представил их по всей форме.

— Это Сильвия, леди Мюриел. А это — Бруно.

— А фамилии есть? — спросила она, и в её глазах засверкали весёлые огоньки.

— Нет, — веско ответил я. — Фамилий нет.

Она рассмеялась — она подумала, что я её разыгрываю; и склонилась одарить детишек поцелуями — ритуал, которому Бруно подчинился с неохотой, а что до Сильвии, так она вернула долг с процентами.