Сказки, стр. 24
— Остановите музыку! — внезапно взвизгнули из первого ряда. — Остановите музыку! Прошу вас я!
На сиденье кресла номер семьдесят семь стояла и топала ногами маленькая вертлявая девчонка в ярко-синем джинсовом костюмчике. Сто пуговиц (а может, и больше!) блестели на куртке и брюках.
Глиняная птичка, словно поперхнувшись, мгновенно умолкла. Снова вспыхнули белые прожекторы. Публика зашумела.
А джинсовая девчонка в три прыжка перемахнула со своего кресла на манеж, подскочила к клоуну и вполголоса пискнула:
— Дяденька, отдай рыжего!
— Какого рыжего?
— Кота!
— Нет у меня кота!
— Ой, смотри, дядя, пожалеешь!.. Ахалай-махалай!
Все, кто был в цирке, во все глаза глядели на манеж, но, честное слово, никто не заметил — когда и как в руках этой девчонки появилась большущая рогатая электрогитара…
Ручаюсь, что вы никогда не видели такого жуткого инструмента. Он весь был сделан из ослепительно-холодной стали. Издали казалось, что девчонка держит в руках не электрогитару, а глыбу льда. И в этот лёд, словно острый кинжал, вонзился широкий гриф, на котором были натянуты не шесть, не семь, а тридцать три стальных струны!
Жура растерянно держал свою бедную свистульку. А девчонка резко повернулась и как будто случайно ударила кинжальным грифом по свистульке… Бедная глиняная птичка раскололась на мелкие кусочки. И осколки эти…
Нет, вы не угадали: осколки не разлетелись по белу свету, как разлетелись зеркальные осколки в знаменитой сказке. Они лежали на манеже, а джинсовая девчонка, как безумная, скакала и втаптывала их в опилки.
Гитарная сталь завывала, ревела, громыхала… Мелодии, конечно, не было никакой. Басовые струны гремели твёрдо, ритмично — подобно ударам дьявольского барабана. Воздух дрожал…
И вот уже зрители в самых дальних рядах, оглушённые, заворожённые этой чудовищной нездешней музыкой, стали постукивать каблуками в такт гитаре — всё громче, всё чётче!.. Вот и средние ряды грохнули ногами об пол!.. А вот и первые тоже начали сходить с ума… Гул и дрожь повисли в воздухе — будто могучий реактивный самолёт кружился над манежем и зрителями.
В это невыносимое гудение, в этот топот и грохот врезался пронзительный девчонкин визг:
Клоун Жура весь как-то сгорбился и, шаркая красными башмаками, поплёлся прочь с манежа… И — подумайте только! — кто-то нехорошо засмеялся над ним, в тех дальних рядах, где было потемнее. А для артиста, как и для любого человека, — беда, если кто-то смеётся над его несчастьем. Беда!..
Вздрогнули узкие плечи клоуна, поползли вверх и сдвинулись тонкие брови… Впервые в жизни Жура горько заплакал. Слёзы крупными каплями скатывались по загримированным щекам.
…То ли потому, что слёзы были прозрачными, то ли ещё по какой уважительной причине — но чрезвычайно умный и всё знающий (но не точно!) Директор цирка совсем их не заметил.
Директор — небольшого роста, толстенький, лысый — стоял за занавесом и с удовольствием поглаживал свои пышные усы. Он бодро похлопал клоуна по плечу:
— Правильно, дорогой Журинька! Хорошо сделали, что удалились с манежа. Молодчина! Уступил место молодёжи! Ах, какой трам-тарарам устроил этот отчаянный ребёнок. И гитара хороша! Громко играет — я люблю, когда громко… Слышите, как зрители топают ногами?.. Наверное, эта девчонка нигде ещё не училась, а выступает получше настоящих артистов! Талант! Я приглашу её на работу в наш цирк. Пусть выступит вместо вас. А вы, мой дорогой Журинька, немножко отдохните. Поезжайте к Профессору в деревню Весёлые Горы — закажите себе новую свистульку… Дорогу молодым! Дорогу детям!
«Этого не может быть!»
Клоун жил неподалёку от цирка, на самом верхнем этаже девятиэтажного дома.
Лифт в этот вечер почему-то не работал, и Журе пришлось подниматься пешком. После всего, что произошло сегодня в цирке, он чувствовал себя невероятно усталым — шёл медленно, часто останавливаясь и вздыхая.
Вдруг ему показалось, что кто-то крадётся за ним. Он оглянулся — нет никого…
Он опять вздохнул и снова тяжело зашагал по ступенькам.
И опять ему послышались позади чьи-то лёгкие шаги. Он опять оглянулся — никого… Клоун снова вздохнул… И тут кто-то сказал шёпотом:
— Нечего вздыхать! Подумаешь — свистульку его разбили! Новая будет. Надо сражаться, а не вздыхать, как больной мышонок!
Кто это сказал?..
Жура глянул под ноги и увидел рядом с собой кругломордого рыжего кота.
— Откуда ты, дружище? — спросил клоун.
И вот здесь произошло самое поразительное, самое сказочное (что случается только в самых старинных сказках!): кот приложил переднюю лапу к своим рыжим усам и произнёс:
— Тс-с-с! Тише!..
И подмигнул левым глазом.
Что?.. Говорящий кот?.. Этого не может быть!
Клоун сел на ступеньки, приложил руку ко лбу:
— Кажется, у меня жар… Я устал сегодня. Я заболел.
Голубая акварель
Зато кот не собирался попусту рассиживаться на лестнице.
— А ну-ка, вставай! — зашипел он. — Живее! За нами погоня!
— Какая ещё погоня?
— Потом узнаешь. Вставай!
Клоун тяжело поднялся и, хватаясь за перила, кое-как доплёлся до своей двери.
Кот первым прошмыгнул в квартиру и деловито обнюхал прихожую, кухню, комнату. Потом спросил:
— Краски есть?
— Краски?.. Какие?..
— Любые. Давай сюда!
— Я не художник. Зачем мне краски? Я клоун, артист.
— Я слышал сегодня на улице, про тебя говорили: «Этот артист — большой художник»… Давай краски!
— Это, наверное, в другом смысле говорили. Клоунов иногда называют художниками, а художников иногда — клоунами… Нет у меня красок. Только грим.
— Грим не годится. Эх, пропаду я сегодня!
— Постой-ка! Где-то у меня ещё с детства завалялись акварельные краски. Сейчас поищу…
— Быстрее!
Жура полез под диван и извлёк оттуда изрядно потёртый портфельчик, с которым лет двадцать тому назад бегал в школу. Из портфеля он вынул коробку акварельных красок… Ах, какая жалость! — краски высохли, рассыпались. Уцелела только одна — голубая.
— Кроме этой, к сожалению, ничего больше нет!
— Эх ты, «большой художник»! — сердито фыркнул кот. — Ладно, в крайнем случае и голубая пригодится. Живо разведи в блюдечке. Да побольше!.. Пошевеливайся! Каждая секунда дорога!
— А зачем это всё?
— Вопросы потом! — яростно прошипел кот. — Скорее краску! Развёл?.. Приступай к делу! Начинай!
— Что начинать-то?
— Ты, братишка, совсем непонятливый. С тобой мышей не поймаешь.
— Я не собираюсь ловить мышей.
— Это у меня поговорка такая… Уж очень ты медлительный. И за что тебя в цирке держат?.. Начинай красить!
— Что красить-то?
— Шерсть! Мою шерсть начинай красить — от носа до хвоста, от ушей и до когтей. Только быстренько, быстренько! Лови мышей! Пошевеливайся!
Жура приступил к делу. И через несколько минут рыжий кот сделался… нет-нет, не голубым…
В том-то и дело, что, если рыжего кота выкрасить голубой акварельной краской, он станет, представьте себе, не голубым, а зелёным. Нежно-зелёным, как первая майская травка.
— Ага! Теперь живём! — сказал бывший рыжий кот, оглядев себя в зеркале. — Отлично получилось. Сам Профессор не узнает теперь меня.