На морских дорогах, стр. 50

— Что ж, по-моему, правильно сделали.

— И мы так думали. Однако узнал прокурор наш, соломбальский, и мне судом грозит. Разбазаривание государственных средств, говорит, в военное время… Помоги, Сергеич.

Я видел, что надо помочь, но по должности сам я не мог вмешаться. Посоветовал обратиться к Папанину.

— Тогда поговори с Иваном Дмитриевичем, подготовь его.

— Это сделаю.

Здесь уместно сказать несколько слов о Виталии Дмитриевиче Мещерине.

В конце 1934 года ЦК ВЛКСМ, по инициативе Л. В. Косарева, принял решение создать комсомольский экипаж на «Красине», превратить ледокол в кузницу кадров для новых ледовых арктических кораблей, строительство которых только начиналось.

В местные комсомольские организации Советского Союза поступило свыше тысячи пятисот заявлений юношей и девушек.

Мещерин приехал в Архангельск отобрать на ледокол лучших из трехсот энтузиастов-северян. При горкоме комсомола создали специальную комиссию. В число двенадцати принятых попал и я.

Виталий Мещерин не только укомплектовал команду, но и сам стал работать на ледоколе комсоргом Центрального Комитета комсомола. На «Красине» мы подружились, и дружба наша прошла через всю жизнь.

После нескольких лет работы на ледоколе Мещерип стал начальником Арктической морской конторы Главсевморпути в Мурманске. А там война, Архангельск, директор судостроительной верфи…

Виталий был всегда надежным, душевным, отзывчивым человеком.

Ну, а с мукой закончилось так. Мещерин взял с собой для подкрепления инженера Розова и на следующий день в девять утра отправился на прием к Папанину. Иван Дмитриевич их выслушал и велел соединить его по телефону с прокурором Соломбалы.

— Что случилось с Мещериным?! С государственной точки зрения? А что, разве плохо, когда и котлы будут отремонтированы, и люди подкормлены? Хуже не отремонтируют, не бойся, это моя забота. Нет, браток, ты оставь это дело. Голодная лошадь и та долго воз не потянет, это тоже государственная точка зрения… Да, я так думаю.

Папанин повесил трубку.

Ржаная мука и льняное масло — тогда это была немалая поддержка для полуголодных людей.

Работали много, питались архангелогородцы плохо, как и по всей стране. И, как повсюду, отдавали последнее для войны, для фронта. В фонд обороны от горожан поступило много золотых и серебряных вещей, на передовые шли подарки — теплые вещи для бойцов.

Несколько слов о Николае Николаевиче Розове. В 1938 году во время дрейфа в Северном Ледовитом океане он был третьим механиком на «Садко», а я пригласил его на «Седов» старшим механиком. Этот выбор связан с некоторым риском. Николай Розов бил молодым, еще недостаточно опытным специалистом. Но я надеялся, что присущая ему настойчивость и энергия помогут освоиться с машинным хозяйством корабля. В конце концов в трудных условиях решают именно эти человеческие качества. И я не ошибся.

Как уже говорилось, у Николая Николаевича была повреждена рука, и мне пришлось отпустить его на Большую землю.

Николай Николаевич испытал и ленинградскую блокаду, а в 1942 году попал в Архангельск. Немного оправившись, он горячо принялся за дело на верфи.

Глава одиннадцатая. Льды наступают с севера

В конце сентября сорок второго года мы с Иваном Дмитриевичем Папаниным приехали в Москву.

Город по-прежнему выглядел ополченцем во всеоружии. Но на улицах стало оживленнее. Появились дети.

Мы прибыли в столицу, чтоб обсудить ледовую обстановку на северо-востоке Арктики. Она была из рук вон плоха, план перевозок мог быть сорван. А задачи большие: надо снабдить необходимым все населенные места по Северному морскому пути.

Папанин собрал представителей тех организаций, кому нужно было доставить грузы. Кабинет его в доме на улице Разина полон. Иван Дмитриевич очень внятно обрисовал трудности.

— Я хочу слышать от вас, товарищи, одно, — закончил он. — Если мы завтра будем вынуждены прекратить движение судов в Арктике и не все грузы дойдут по адресу, кто и как пострадает?

Это было главным. Я внимательно слушал выступавших и был удивлен, что все без исключения сказали: голодать никто не будет. Кое-что осталось от прежних запасов, и до будущей навигации зимовщики вполне обойдутся тем, что есть.

Папанин поблагодарил присутствовавших и, когда все ушли, сказал мне:

— Слышал? Я еду в Архангельск. Там ждут дела. А ты оставайся. Если заинтересуется Анастас Иванович — рассказывай ему все подробно. Следи за обстановкой, радиограммы из Арктики пойдут через тебя.

— Будет исполнено, Иван Дмитриевич.

— Заведи свою карту, как в Архангельске, и следи за движением кораблей, — инструктировал Папанин. — Вникай во все. Если разбудят тебя среди ночи и спросят, где какой корабль, что делает, какой на нем груз, какая там ледовая обстановка — должен без запинки ответить. Надеюсь на тебя.

И уехал. В Управлении Главсевморпути из старших остались только начальник Политуправления Валерьян Дмитриевич Новиков и я, начальник штаба. Заместители Папанина — кто в Красноярске, кто на морских дорогах.

Вся страна находилась в тягчайшем положении. Фашисты яростно рвались к Волге и на юго-восток. Сталинградцы борются из последнего. Весь народ стремится помочь им.

Когда у нас — на Севере, в Арктике — случались неудачи, мы тяжело переживали, а каждую удачу воспринимали как вклад в разгром врага. Помню, каким праздником была для меня телеграмма Михаила Прокопьевича Белоусова из штаба восточной части Арктики о прорыве ледяного барьера военными кораблями. Шедшие на запад лидер «Баку», эскадренные миноносцы «Разумный» и «Разъяренный» и сопровождавший их теплоход «Волга» пробились в море Лаптевых. 18 сентября корабли вышли из Тикси, а еще через два дня они уже не нуждались в ледоколах, были отпущены в самостоятельное плавание и на шестые сутки благополучно прибыли на Диксон.

Я и сам в 1936 году принимал участие в проводке эсминцев — с запада на восток. Помню, что эсминцы обшивались по корпусу шубой из деревянных досок. Теперь тихоокеанские корабли подкрепляли Северный военный флот. Подтверждалось значение северной морской магистрали, окупались расходы на нее в мирное время.

Вскоре после отъезда И. Д. Папанина от М. П. Белоусова была получена другая важная радиограмма. Дословно не помню текст, но смысл ее был таков: ледовая обстановка усложнилась, дальнейшее пребывание судов в Арктике поведет к зимовке. Считаю необходимым дать указание всем судам, находящимся западнее мыса Шелагского, следовать на запад, а судам, находящимся восточнее, — на восток.

Я немедленно доложил начальнику Политуправления Новикову. Он позвонил Микояну, и мы тотчас были вызваны в Кремль. Когда вошли в кабинет к Анастасу Ивановичу, увидели огромную карту Северного морского пути, расстеленную у него на столе.

Кроме нас присутствовал заместитель наркома морского флота Александр Александрович Афанасьев и еще кто-то.

— Кто будет докладывать от Главсевморпути? — спросил Микоян.

Новиков назвал меня. Я зачитал телеграмму Белоусова, рассказал, где какие суда находятся, кто ждет их грузы.

Микоян слушал, думал. Потом спросил:

— Если поступим, как предлагает товарищ Белоусов, останутся ли на Севере люди без хлеба?

— Анастас Иванович! Папанин недавно собирал всех заинтересованных лиц и выяснил, что никто не пострадает, если не все сумеем перевезти, — ответил я.

— Превосходно. В таком случае я разрешаю прекратить работы в Арктике. Немедленно дайте ответ Белоусову… Кто у вас за этим проследит, товарищ Новиков?

— Бадигин.

— Дайте срочно телеграмму, товарищ Бадигин.

Так была закончена арктическая навигация 1942 года на востоке. В западном секторе она еще продолжалась.

Мне запомнился поучительный эпизод, относящийся к этому времени.

Не всем судам удалось уйти из Арктики на восток. Два парохода Наркомморфлота остались в береговом припае (лагуна Гугауге). Старшим был назначен капитан-дальневосточник В. А. Вага. Зимовка как зимовка. И вдруг в очередной радиограмме, за подписью Ваги, вместо привычных координат оказались новые. Проложил на карте: выходило, что пароходы вынесло в дрейфующий лед. И далеко вынесло… Ошибка в радиограмме? Тотчас доложил В. Д. Новикову. Если в донесении все правильно, пароходы и люди подверглись бы всем опасностям дрейфа в тяжелых льдах Чукотского моря.