Корсары Ивана Грозного, стр. 82

Мысль об Анфисе удваивала его силы.

Ровно в полночь трое всадников выехали на дорогу, ведущую к Перекопской крепости. Никто не встретился на их пути. Кони ступали по земле мягко, бесшумно. Две-три собаки затявкали было, но тут же стихли. А с рассветом беглецы свернули с дороги и поскакали степью к Серебряному ручью, где стояла кибитка пастуха Никиты.

Никита был старший пастух. Он был не один. Овец стерегли восемнадцать подпасков и сотни две злобных собак. Подпаски находились неотлучно при стаде, спали под открытым небом и готовили себе пищу на кострах. В кибитке вместе с Никитой жил Федор, помощник. У него за какую-то провинность ордынцы вырезали язык, и он был нем.

К обеденному времени беглецы прискакали к Пастуховой кибитке. Никита досыта накормил их жареной бараниной. Отары мурзы Сулеша были огромны, и никто не знал, сколько там овец: то ли восемьдесят тысяч, то ли сто тысяч.

Опасаясь злых собак, редко какой татарин осмеливался приблизиться к овечьему стаду.

Поручив беглецов помощнику Федору, растолковав ему, куда их прятать, если появится погоня, Никита поехал в Бахчисарай, прихватив лошадей мурзы Сулеша.

Приказания Алексея выполнялись строго и без всякого рассуждения.

Глава тридцать третья. «ЕСЛИ БЫ РУССКИЕ ЗНАЛИ СВОЮ СИЛУ, НИКТО НЕ МОГ БЫ БОРОТЬСЯ С НИМИ»

Через месяц скитаний в жарких крымских степях беглецы оказались у Перекопской крепости. Всю ночь за ними шли волки, их было много, и беглецы радовались, что подошли к человеческому жилью.

Начинался рассвет. Черная каменная громада, поставленная турками в самом узком месте перешейка, преградила путь. Петр Овчина прожил в крымском плену пять лет и не раз бывал со своим хозяином мурзой Сулешом в Перекопской крепости. Он знал, что плоский перешеек был перекопан широким и глубоким рвом. Проход был только через ворота крепости.

Ров копали русские пленники много лет назад. Сейчас по его берегам тянулись камышовые заросли, а над камышом возвышались редкие деревья. От Перекопа до ближайших крепостей Литовского княжества Черкасс и Брацлавы шесть дней пути на хороших конях по совсем ровной, покрытой травой степи.

Посторонний не сразу различил бы среди беглецов женщину. Все были в штанах и мужицких рубахах, и волосы у всех были подстрижены коротко. Первые дни пути на Петре штаны были широкие, с огромной мотней, подаренные ему хозяином мурзой Сулешом. Они были из тонкого синего сукна, и когда-то их носил по праздникам сам мурза. Но на Петре штаны были жалким зрелищем. Когда он стоял, казалось, что стоит баба в юбке. И Анфиса часто подсмеивалась над ним. В степи широкие штаны оказались неудобными. К ним во множестве цеплялись репейники и всякие колючки, а в складках копилась пыль. На пятый день пути Петр попросил Анфису сшить ему из турецких штанов простые, мужицкие. Остатки материи Анфиса спрятала в свою котомку. Сапог ни у кого из беглецов не было.

Петр Овчина был вожаком. Ему недавно стукнуло тридцать лет. Он находчив, смел и предприимчив. Федор еще очень молод: в прошлом месяце ему исполнилось восемнадцать. Но он велик ростом, и сила у него медвежья. Анфиса походила на брата: высокая, ширококостная. Она похудела во время скитаний в степи, но была по-прежнему красива. Анфиса часто плакала, вспоминая погибших детей. По ночам она горячо молила бога о своем муже. «Господи, — говорила она каждый раз, — защити моего Степана от всяких бед и несчастий. Сделай так, чтобы мы с ним свиделись…»

Казалось, что крепость стоит совсем близко. Беглецы слышали, как перекликались дозорные на стенах, слышали заунывные, протяжные песни турецких солдат.

— Днем в камышах выспимся, а вечер настанет — на тот берег. Сейчас светло, могут заметить солдаты.

— Ты прав, Петр, — согласился Федор, — надо переждать.

— Как пойдем, небось холодно, глыбко в камышах? — спросила, поеживаясь, Анфиса.

— Перейдем где вплавь, где бродом. Я места знаю.

— А пиявки есть? Боюсь я пиявок до смерти, как бы не закричать…

— Ежели и присосется какая — терпи, — вступил в разговор Федор. — Выйдем на тот берег, я солью присыплю, они отвалятся. Мамка наша всегда так делала… Может, и нет их здесь?

— Ох, несчастье мое, боюсь…

— Вот что, Анфиса, — Петр посмотрел на ее полные ноги и усмехнулся, — ежели боишься, я тебя на своем горбу перенесу, никакая пиявка не достанет.

— Не надо мне такого помощника! — Анфиса строго посмотрела на Овчину. — Ежели понадобится, Федора попрошу. Оженишься, тогда и носи свою жену сколько сможешь.

— Вот вернусь до дому, непременно женюсь. А сейчас, хлопцы, идемте спать, до смерти спать охота.

В двух верстах от крепости у брошенного лебединого гнезда беглецы нашли укромную ямку, неизвестно для чего выкопанную. Набросав в нее сухого камыша, зарылись в него и, утомленные ночным скитанием, сразу уснули.

В полдень Петра Овчину разбудили горячие лучи крымского солнца. Он уже выспался и хотел есть. Вспомнив про еду, решил наловить рыбы. Кормового запасу оставалось совсем мало — всего-навсего мешочек толченого проса весом в три гривенки note 87 да немного сухого мяса. Петр тихо поднялся, чтобы не разбудить товарищей, вылез из ямы и медленно пошел по берегу, разыскивая удобное место, все больше удаляясь к западу. Из-под его ног то и дело вспархивали птицы, на гладкой поверхности широкого рва всплескивались серебристые тяжелые рыбы, со стороны степи доносились стрекотание кузнечиков и душный запах цветущих трав.

За маленьким травянистым мыском, недалеко от места ночлега, он увидел лодку-долбленку, наполовину вытащенную на берег. В лодке были весла и рыбацкий припас. Не помня себя от радости, Петр бросился назад, разбудил Анфису и Федора.

— Лодку нашел, хлопцы! Теперь турка запросто обставим, и пиявки нам не страшны…

Пользуясь радостным возбуждением, охватившим друзей, он попытался было обнять Анфису, но получил увесистый удар кулаком.

С наступлением темноты беглецы отошли подальше от турецкой крепости, сели в лодку и пустились в плавание по спокойной воде залива. Их преследовал волчий вой, страшный и тоскливый.

Друзья в три дня переплыли небольшой заливчик. С непривычки от непрестанной гребли руки у них покрылись кровавыми мозолями. Однако время терять было нельзя. Каждый день могли встретиться сторожевые корабли турецкого султана. Они высадились на песчаном пустынном берегу и кратчайшей дорогой двинулись к низменному берегу Днепра. Путь шел через степи, по землям крымского хана. Степные травы росли здесь выше человеческого роста. Терпко пахло медом и полынью. Под ногами шныряли зайцы, пересвистывались суслики. Встречались места, сплошь заваленные травой прошлых лет. По такому месту если поедет телега, то не выпутать вознице колес.

— В такой траве овцы мышами покажутся, — как-то раз пошутила Анфиса.

Повсюду краснела поспевшая крупная клубника. Путники разгребали руками траву и насыщались до отвала душистой ягодой. Иной раз все вокруг было синим от цветов, а чаще зеленел усатый ковыль, легко гнувшийся под дуновением легчайшего ветерка. Над головами в синем безоблачном небе парили огромные степные орлы. А синие и зеленые стрекозы перелетали с цветка на цветок.

В траве белели человеческие кости и черепа: то ли останки погибших беглецов из татарского плена, то ли русских или татар, павших в бою. На холмах встречались забытые боги, грубые каменные болваны, смотревшие на беглецов узкими глазками.

Когда удавалось поймать зайца, путники съедали его сырым, боясь разводить огонь, чтобы не привлечь внимания татарского разъезда. Счет дням потеряли и постов не придерживались, моля бога о прощении.

Первые дни беглецы надеялись на встречу с купеческим караваном. От Перекопа чужеземные купцы с восточными товарами направлялись Муравским шляхом на Москву и дальше в Швецию и Данию. С таким караваном в сотни груженых повозок и оседланных верблюдов часто ходили и русские. Киевские откупщики, местные купцы и прочий люд, связанный с куплей и продажей, были заинтересованы в том, чтобы караваны шли через Киев. И чужеземцы попадали между двух огней. Если караван шел прямо на Москву, недовольные киевляне в отместку грабили чужеземных купцов, а если они хотели попасть в Киев и сворачивали ближе к Днепру, их грабили запорожские казаки.