Корсары Ивана Грозного, стр. 50
— Не забуду, Афанасий Иванович. Сделаю, как велишь… А может быть, грамоту отпишешь ко владыке, не спутал бы я чего?
— Не, пегедай словами.
— Сделаю, как велишь.
А случилось иначе. Григорий Ловчиков не спал всю ночь. Он понимал, что рискует жизнью вместе с женой и детьми. Ему представились страшные пытки в застенке у Малюты Скуратова. «Если бы князь дал мне письмо, тогда еще куда ни шло, можно отговориться незнанием, — размышлял он. — Но теперь?»
С тяжелыми мыслями Григорий Дмитриевич засветло выехал за ворота своего двора в направлении Тверской заставы. Однако на полпути он остановился, еще постоял, в сердцах бросил шапку в снег и поскакал не к архиепископу Пимену в Великий Новгород, а в Александрову слободу к думному дворянину Малюте Скуратову.
Он решил донести на своего друга-покровителя, обвинить его в измене.
Сегодня было теплее. Шел снег большими хлопьями. Колокола в церквах звали к ранней заутрене.
Глава двадцать первая. «СЕРДЦЕ ЦАРЕВО — В РУЦЕ БОЖЬЕЙ»
28 декабря в полдень царь Иван выступил из Александровой слободы со всем войском. Его окружали ближайшие сановники из опричнины и подвластные татарские вельможи. Царя сопровождал духовник, благовещенский протопоп Евстафий.
Особняком держались опричники-дворяне из немцев: Альберт Шлихтинг, вестфалец Генрих Штаден, Иоганн Таубе, Элерт Крузе и доктор прав Каспар Эльферфельб, тучный и богатый господин.
На десяти санях ехали царские лекари во главе с бельгийцем Арнольдом Линдзеем. Они везли с собой лекарства и все, что могло потребоваться в дороге царю. Еще на десяти санях ехали повара и везли всякие запасы.
Шли как на войну. Опричными войсками командовал царский шурин князь Михаил Темрюкович Черкасский. Все города, большие дороги и монастыри от Слободы до Лифляндии были заняты опричными заставами. Даже на тропинках стояла стража. Никто не знал, куда и зачем выступило войско.
Десять верст царь Иван гарцевал на своем вороном жеребце. Но мороз согнал царя с седла, он забрался в каптан — теплую избушку на санях, изнутри обитую красным сукном. У одной из стенок каптана находилась низкая лавка с постелью. Слуги каждые два часа накладывали в медную жаровню круглые раскаленные камни, а остывшие убирали. Под конский топот, поскрипывание полозьев, крики ездовых царю хорошо дремалось.
Время шло незаметно. Наступила темнота, ярко загорелись звезды, показалась полная серебряная луна. По приказу дворецкого Льва Салтыкова слуги зажгли большие фонари, встроенные впереди каптана. Двадцать всадников с горящими факелами скакали по сторонам дороги. Царский возок окружали телохранители в лохматых песцовых шапках, сидевшие на черных крупных жеребцах. Мороз усилился. Всадники подняли воротники и надвинули меховые шапки. Лошади стали седыми от изморози.
Царь Иван откинул медвежью полость и высунул голову. Его окружали вековые разлапистые ели, отягощенные сверкающим снегом. В лесу ни звука, ни движения. Изредка трещали раздираемые морозом деревья.
Сунув два пальца в рот, царь пронзительно свистнул.
— Что велишь, великий государь? — тотчас раздался сиплый на холоду голос воеводы Петра Борятинского.
— Призвать князя Черкасского и Малюту Скуратова.
Скуратов и Черкасский были недалеко. С белыми от мороза бородами они ехали следом за царским каптаном и, скинув шапки, мигом забрались в теплый дорожный домик.
Царский поезд проехал еще одну версту по лесной дороге.
Михаил Темрюкович, торопясь выполнить царский приказ, на ходу вывалился из каптана прямо в снег. Вскинув в седло грузное тело, он помчался к воеводам. Правый и левый полки получили повеление двигаться вперед и охватить со всех сторон город Клин. А Малюта, оставшись наедине с царем, вынул из кожаной сумки списки изменников города Клина и зажег толстую позолоченную свечу. Царь, подвинувшись к свету, внимательно читал, водя пальцем по строкам, и утвердительно кивал головой. Отложив списки, он отпил вина из дорожной баклажки и налил чашу своему любимцу.
— Скоро ли монастырь, Гриша? — спросил царь, позевывая.
Скуратов выглянул наружу. Кроме заснеженного дремучего леса, он ничего не увидел.
— Должно быть, скоро, великий государь, — все же сказал он. Настоятеля предупредили о царском приезде, и думный дворянин был спокоен.
И вдруг где-то вдали торжественно зазвонили колокола. Услышав колокольный звон, царь оживился:
— Ишь ты, не проспали монаси!
Царский домик свернул с ямской дороги в лес. Колокола близились, гудели все громче.
У монастырских ворот царя встретил игумен в праздничном одеянии со всей монашеской братией. Царь вылез из возка, принял благословение.
— Перестань звонить, святой отче, — сказал он с притворной строгостью. — Мороз стоит лютый, гляди, и треснет твой голосистый.
Утихли колокола… Потревоженный звоном, бесшумно осыпался снег с деревьев. Освобожденные ветви подымались с чуть слышным шорохом.
Сказочно выглядел маленький деревянный монастырь среди глухого, засыпанного снегом леса. Полная луна, высоко поднявшись над деревьями, ярко освещала снежные сугробы, подступившие к бревенчатым стенам, и невысокую колокольню с заиндевевшим крестом… Где-то совсем близко многоголосо выли волки.
— Зверья много, — вздохнув, сказал настоятель. — Страшится братия.
На следующий день в городе Клине заиграли звонкие медные трубы, и глашатаи объявили о приезде царя. Горожане встретили великого государя почетно, с хлебом-солью, как отца и защитника. Но недолго длилось их заблуждение. Царь приказал начинать расправу. Безоружных жителей, обвиненных в измене, рубили мечами и топорами, кололи пиками, а дома их грабили. Не щадили ни женщин, ни младенцев. На следующий день из Клина в Александрову слободу выехали первые возы с награбленным добром…
Ночью жители города увидели вокруг луны туманное сияние. Мороз к утру стал еще сильнее. Знающие люди предсказывали многие беды, грозящие в этом году русскому народу.
От Клина до Городни и до самой Твери разъяренные опричники не вкладывали в ножны мечей. И в славном и древнем городе Твери никто не ждал царское войско.
Пятнадцатилетний царевич Иван во главе двух тысяч опричников обрушился на беззащитных жителей. Тверичане хотели спастись бегством, но со всех сторон встречали воинов с обнаженным оружием. Опричники грабили каждый дом, брали легкое и дорогое, остальное бросали в огонь.
А царь Иван расположился в одном из пригородных монастырей. Он приказал служить молебен и горячо молился, прося господа покарать изменников. После молебна царь сел трапезовать. Был постный день, и он ел только рыбу и черствый хлеб, а пил квас. И пахло от него ладаном и кипарисом. Прислуживал за столом Григорий Ловчиков.
Насытившись, царь повеселел и, прохаживаясь по келье, напевал свою любимую:
Наступил вечер. Ловчиков поставил на стол большой серебряный подсвечник, в котором горели в ряд шесть свечей, и царь принялся читать Библию.
Тем временем подземелья монастыря наполнились обреченными людьми, привезенными для безумных царских утех.
Царь Иван дал слишком большую волю своим телохранителям. И многие записывались в опричнину, желая приблизиться к царю и получить выгодную должность. Власть и безграничное доверие развращали их. Опричник был всегда прав, земский всегда виноват. Другие шли в опричнину, чтобы сохранить свою шкуру: жизнь тех, кто оставался в земщине, не стоила ломаного гроша. По существу, земские стали людьми вне закона. Опричники восхваляли любое преступление, совершенное царем, и он потерял всякое чувство меры.
В большую и светлую настоятельскую келью, где расположился царь, вошел Малюта Скуратов. Он успел казнить всех, кто числился у него в списках. В них вносились не только люди, подозреваемые в чем-нибудь за последние годы, но и внуки и правнуки тех тверичан, кто противился деду и прадеду царя Ивана. Тверской епископ Варсанофий был ограблен до нитки и отстранен от должности.