Корсары Ивана Грозного, стр. 3

Царь Иван хотел воевать. Но для войны он должен был найти опору среди вельмож, служилых людей, купечества и духовенства. 28 июня открылось заседание собора, призванного поддержать военные устремления царя Ивана. С другой стороны, он надеялся, что литовские послы испугаются единодушного решения и пойдут на уступки. На соборе присутствовали бояре и дворяне, духовенство, дети боярские и помещики из многих городов, гости и купцы. Преобладали дворяне. Всего собралось около четырехсот человек.

Собор одобрил решение царя продолжать войну за Ливонию. И вот опять смутьянство.

Поглощенный своими мыслями, царь сидел неподвижно, положив руки на посох…

На дворе раздался топот конских копыт, хриплое взлаивание труб, загрохотал барабан. Царь насторожился. До его ушей донеслись отчаянные вопли. Прогремело несколько пищальных выстрелов.

— Гойда, гойда! — совсем явственно слышал царь выкрики опричников, и по лицу его пробежала злая усмешка.

С шумом распахнулась дверь, на пороге стоял запыхавшийся Малюта Скуратов — в кольчуге, при бедре сабля, за поясом длинный нож.

— Великий государь, — торжественно произнес он, — верные слуги по зову твоему прискакали из Александровой слободы. Вшивый сброд на площади мы разогнали. Что прикажешь?

Царь поднялся с кресла.

— Изменники, — пронзительно закричал он, указывая длинным пальцем на коленопреклоненных вельмож, — все вы изменники! И ваши советы смердят изменой. Что, задумали извести меня, своего владыку, а-а? Всех в тюрьму!..

Челобитчики поднялись с колен, зашумели. Некоторые схватились было за оружие, спрятанное под одеждой, но быстро опомнились.

— Прошу пожаловать, бояре, и князья, и дворяне, — с издевкой, кланяясь, сказал Малюта Скуратов. — Слышали царское повеление? По одному проходите…

У дверей вельмож ждали опричники. Они закручивали всем без разбору назад руки и вязали пеньковыми веревками.

На Ивановской площади никого не осталось. Чуя поживу, каркая, перелетали с места на место большие черные вороны. Они садились на кресты церквей, на башни и стены…

Более двухсот человек, подписавших челобитную, были брошены в тюрьму. Царь Иван сделал выбор — решил по-прежнему держаться опричнины. Его испугало дружное выступление вельможной и приказной знати. Он страшился снова попасть под цепкую боярскую руку.

Печатник Иван Висковатый просчитался.

За два года неограниченной власти царь показал свой кровавый нрав. Слишком много набралось обиженных. А тех, кого он обидел, он больше всего боялся и ждал от них мести. Всегда подчеркивая божественное начало своей власти, царь Иван кровавыми расправами подорвал к ней доверие и, по мнению многих, не мог быть божьим помазанником…

В царских покоях до полуночи бражничали ближние царские люди, празднуя победу. Царь Иван глотнул красного испанского вина и развеселился. Все, что случилось днем, казалось ему теперь не столь страшным.

Отпив из чаши, Алексей Басманов, главный опричный военачальник, худой высокий старик с козлиной бородкой, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Вишь ведь, что задумали — с царем равняться! Жди теперича новых заговоров, будут они великому государю всяко досаждать. Не удалось на свою сторону перетянуть, так они вовсе похотят с престола сбросить и своего поставить… Ивашка Висковатый раскудахтался. А кто такой Ивашка? Отец его всего-то-навсего пономарил в худой церкви. А сын на все государство звонит… А Ванька Федоров, боярин-конюший? Он-то молчал, а что у него в голове — гадать не надобно.

Алексей Басманов рассмеялся. Царь Иван перестал грызть баранью лопатку и посмотрел на Малюту Скуратова.

— Не кручинься, великий государь, себя не пожалею, а измену сыщу. Все твои вороги вот здесь у меня будут! — И Малюта сжал волосатый кулак.

— Федорова завтра в Полоцк воеводой отправлю. Ты за ним своих молодцов шли, штоб в семь глаз смотрели, слышишь, Гриша? — нахмурил брови царь. — А Ивана Висковатого люблю за прямое слово, знаю, мне не изменит, не продаст. И замены ему не сыскать — умен… Остальных в погребе подержи для острастки и выпусти. Не то все земские дела станут. Закоперщикам, как прежде сказывал, головы срубить.

— Сделаю, как велишь, великий государь. Только бы из тех земских людей с десяток для сыску оставить?

— Оставь, — согласился царь.

— На твоем месте, великий госудагь, я бы свой замок, опричный, в Москве постгоил, стены покгепче и тайный ход под землей. В этот замок только вегных слуг пускать, как в Слободе, — сказал Афанасий Вяземский. — Не пгиведи господь, пгиключится мятеж в Москве, а ты, госудагь, за стены…

Вяземский заметно картавил.

— Где поставить? — живо откликнулся царь.

— Да хоть бы на Воздвиженке, место важное.

— И правда, место хорошее, — согласился царь. — Вот и дело тебе, Афоня: ты мой оружничий, тебе и замок строить. Сроку даю один год.

Афанасий Вяземский склонил голову.

— Нам, братия, главное, Ливонию воевать. А с Ливонией и Литву. Об этом не забывайте. — Царь положил на стол обглоданную кость и стал вытирать полотенцем испачканные жиром руки. — Ежели король Жигимонд note 3 в Риге и других городах крепко сядет, тогда не только Юрьеву, но и Нарве, и иным городам ливонским, и Пскову тесноты будут великие и торговым людям торговля затворится.

Царское застолье наперебой стало советовать, как лучше воевать Ливонскую землю.

Царь Иван терпеливо слушал, стараясь понять смысл не совсем трезвых речей.

Вдруг дикий крик всполошил собравшихся. Михаил Темрюкович, вытаращив глаза, кружился по комнате. Он испугался большого рыжего таракана, заползшего ему за воротник.

Глава вторая. НЕ ТОТ СНЕГ, ЧТО МЕТЕТ, А ЧТО СВЕРХУ ИДЕТ

На второй день после праздника святого пророка Ильи небольшой дощаник, выкрашенный в белую и синюю краску, под веслами подошел к мельнице, стоявшей на реке Яузе. Кормщик Степан Гурьев, молодой, красивый мужик, привязал дощаник смолеными веревками к двум старым ивам на берегу, убрал весла в кладовку и кликнул судовщиков похлебать горячего варева.

Дощаник совершил по рекам большой путь: из владений Ивана Петровича Федорова в Бежецком верхе к столичному городу Москве. По приказу боярина привезли на дощанике для домашнего обиходу отборного пшеничного зерна, душистого меда, топленого масла, сушеной и соленой рыбы. И для продажи тонкого льняного полотна двадцать кусков, сотни две выделанных коровьих шкур, пятьсот бараньих…

Боярин Федоров был большим человеком в государстве; конюший — высшее боярское звание и ближайший к царю человек.

Под его началом состоял конюшенный приказ, колымажная, седельная и санная казна. И ловчий и сокольничий подчинены конюшему со всей охотой. Ему подчинялись все многочисленные стремянные, задворные конюхи, стряпчие и стадные конюхи. Да еще около сотни ремесленных людей: седельщики, коновалы, кузнецы, колесники…

Больше тысячи человек содержал конюшенный приказ в своих многочисленных службах. А царских лошадей в ведении конюшего находилось около сорока тысяч.

И жалованья получал конюший не одну копейку в день, как какой-нибудь плотник или каменщик, а два рубля с полтиной.

Наконец, конюшему подчинен ясельничий — высокий государственный чин, обязанный кормить всех царских лошадей.

Судовщики, а их было двадцать — крестьяне с отчинных земель боярина Федорова, — утолив голод, принялись таскать мешки с зерном в амбар у мельницы. В пути, когда надо было, они работали на веслах, а в трудных местах шли с лямками по берегу.

Степан Гурьев сел на борт грузного дощаника, вымыл ноги в холодной яузской воде, надел чистые онучи, новые лапти и задумался… Перед глазами встало бескрайнее синее море. Мальчишкой Степан наслушался рассказов своего деда Аристарха, побывавшего в далеком Северном море. Дед бил тюленей и моржей, привозил в Холмогоры шкуры, сало и моржовые клыки. Он плавал и на великую реку Обь, и по морям с вечными льдами. Аристарх знал грамоту, читал церковные книги и любил рассуждать о прочитанном с товарищами. Грамоте он обучил и своего внука.