Осенние (СИ), стр. 3

— А что случилось? — звонко, по-мальчишески спросил мой «натурщик».

Спохватившись, я сразу выдала фразу-заготовку для таких случаев:

— Извините, пожалуйста! У вас такое выразительное, очень необычное лицо! Но для меня оно слишком неуловимое, что я просто не в силах поймать нужное выражение. Если хотите, я…

— Но я же видел, что ты почти закончила! — возмущённо перебил он меня, а на лице такая детская обида, что я невольно улыбнулась.

Внезапно под моими руками, плотно прижавшими к коленям отощавшую папку альбомных листов с новым рисунком сверху, раздался резкий треск. Один из дружков лохматого парня выхватил лист, порвав его немного по краю.

— Не надо!

Спрыгнув со своего камня, я бросилась к нему, но парень был высокий. Он, хохоча, поднял свой трофей над головой и быстро передал его «натурщику». Им всем было весело — смеялись в голос, как от хорошей и даже ядрёной шутки.

Пока «натурщик» не взглянул на лист.

В ужасе я обернулась в поисках Женьки. Чуть не столкнулась с ним, вставшим рядом. По уходящей улыбке лохматого парня Женька быстро оценил ситуацию.

— Беги!

Вариант побега тоже был заранее обговорён. Как только я смоюсь, все наши будут повторять одно: «А кто её знает? Прибилась не так давно — и, вообще, сегодня впервые видим. Не, ни в университете, ни в училище не видели».

Сграбастав в охапку все свои вещи, я в последний раз оглянулась на лохматого парня с его друзьями: его длинные брови, пока рисовала — очень энергичные, сейчас жалобно сомкнулись на переносице, а у друзей, окруживших его — всматриваясь в портрет, от неожиданности открылись рты.

А дальше — меня спрятали спины толпы. Спешно удирая между гуляющими, я лихорадочно засовывала «живописное» хозяйство в пакет, затем цепляла ручки пакета на локоть и быстро-быстро собирала волосы в пучок. К остановке я вышла в чёрных очках и только здесь более-менее свободно вздохнула: если эти ребята на машинах, меня, одетую как типичная горожанка, вряд ли узнают.

Пока на остановке ждала троллейбуса, прячась на всякий случай в тени навеса, музыкально промурлыкал мобильник. Женька.

— Жень, ну что там? — нервно спросила я.

— Мы убедили их, что тебя не знаем, — привычно медлительно отозвался Женька. — Хотели портрет отобрать — не дали. Но я успел заглянуть… Алёна, а ведь у тебя такое впервые.

Я сморщилась от желания немедленно разреветься.

— Да хоть впервые, хоть — нет! Жень, ну что мне-то делать, если рисовать хочется, а вот такой страх получается?

— Не ври. Такое у тебя не всегда бывает. Это седьмой случай.

— Жень, а ты их знаешь? Ну, этого парня?

— У отца шапочное знакомство с этим семейством. Хочешь узнать о них?

— Нет! Я хочу вообще забыть об их существовании!

— Забудь, — согласился Женька. — А насчёт Арбата не беспокойся. Ты и так не слишком часто здесь бываешь. Пару месяцев не походишь, а потом… — Слышно было, как он хмыкнул, кажется ухмыльнувшись. — Потом перекрасишься в блондинку, наденешь юбку и блузку с какими-нибудь рюшечками… Ну и про индейскую раскраску не забудь. Они тебя и через недели две не узнают, — уже серьёзно добавил он. — Так что не переживай.

— Постараюсь, — пообещала я.

Ткнув до сих пор дрожащим пальцем в кнопку мобильного, я вздрогнула: показалось, кто-то решительно шёл ко мне. Но человек просто торопился, постоянно оглядываясь на подходящий к остановке троллейбус. Наверное, смотрел, какой номер. Я снова осторожно выглянула из-под навеса и быстро зашла (чуть не споткнулась — так подрагивали ноги от пережитого!) с передней площадки, благо водитель открыл дверь выйти какой-то старушке. В троллейбусе оказалось полупусто — воскресенье же. Я уселась на одиночное сиденье спиной ко всему салону, сжимая сумку вздрагивающими руками, и задумалась.

Рисовать я люблю. У меня получается неплохо. Говорят, что и в самом деле видно дилетанта, но дилетанта талантливого. И всё бы ничего… Вот только время от времени карандаш начинает рисовать не то, что видят глаза. Сегодня был именно такой случай. На лице, которое появлялось под острием карандаша, я, сама того не замечая, начала старательно вырисовывать нечто, чего не было на лице лохматого парня. Я уродовала его, рисуя длинную рану, пересекавшую глаз ото лба до скулы. И теперь не знаю, что произошло с моей рукой: то ли она мне подсказала сегодня своей болью, что рисовать дальше нельзя, то ли боль и впрямь была. Хуже, что я никогда не знаю, что происходит на самом деле: я вызываю эти раны? Или я предупреждаю о них?

Но хуже всего этого… На портрете, который я сегодня рисовала, оказался вовсе не лохматый парень. Запечатлённый мной мужчина чем-то похож на него. А может — и нет. Может, мне со страху показалось. Именно это и было впервые — что и понял Женька.

2

Выспаться толком не удалось. Тело, уставшее за день, требовало полного покоя. А истомившаяся душа ныла от недоказанной вины. Всю ночь снились толпы с Нового Арбата, лица знакомых художников, но чаще — жалобно-удивлённое лицо лохматого парня, его друзей, а затем всё заслоняло то, другое, рисованное лицо. Даже в беспокойном сне, в котором всё слышишь и чувствуешь, что ворочаешься, не зная, как лечь удобней, и в котором не можешь, тем не менее, открыть глаза, я видела, что эти два лица очень похожи. Разница только в том, что одно — мягких очертаний и молодое, а другое — жёстче и старше.

Под утро ко мне пришёл серьёзный кот Мурзила, пободал моё лицо своей мордой с сопливым носом, дождался вялых со сна поглаживаний и плюхнулся рядом. С ним, обмурлыкавшим меня, я заснула крепче: призраки вчерашнего происшествия стали менее отчётливы, отдалившись.

А к утру я уверилась, что лохматый парень спустя годы попадёт, например, в аварию, в которой пострадает его лицо. Этим и только этим объясняется он, повзрослевший, появившийся под моей рукой на бумаге.

Сонная и усталая, не выспавшаяся из-за беспокойного сна, я поплелась на кухню варить кофе. Встала за полчаса до обычного времени. Но ничего не поделаешь. Сна ни в одном глазу. Мурзила поспешил за мной, пришлось поухаживать и за ним, накладывая ему в мисочку завтрак. Пока он ел, я убрала с плиты джезву и выждала, пока кофе слегка остынет. И… Одного горячего глоточка хватило, чтобы в мозги закралась крамольная мысль. А если попробовать изменить его судьбу? Ну этого, неизвестного, на моём листе который. Всего лишь… Всего лишь по памяти нарисовать снова его лицо, но уже жёсткой рукой залечить… то есть проигнорировать его этот страшный порез? Нарисовать просто лицо — без повреждения?

Я даже проснулась от этой мысли — сразу. До сих пор ничего подобного не делала. Я боялась тех рисунков до ужаса. До полуобморочного состояния на несколько дней вперёд и на бессонные ночи, потому что боялась, что рисованные лица будут сниться и сниться… И никогда в голову не приходило, что можно что-то поправить. Наверное… Наверное, я повзрослела, стала лучше соображать, несмотря на вчерашнюю панику?

Во всяком случае, сейчас… Я машинально взяла чашку и пошла в свою комнату, где начала усиленно думать, как бы эту задумку воплотить, пока лохматый парень не повзрослел. Усевшись на подоконник и отпивая горячий чёрный кофе, я смотрела на улицу… А ведь точно. Время-то ещё есть. Надо попробовать. Ведь никто мне не запрещает экспериментировать? И, может, парню дали шанс, приведя его ко мне? Пути судьбы неисповедимы.

Итак, надо определиться со временем. Руки, как говорится, чешутся начать прямо сейчас, но это нереально. До времени выхода на службу — всего ничего. А для кропотливой работы над таким рисунком надо хорошенько сосредоточиться. Ага. Сегодня понедельник. Папа скоро уйдёт на работу, но после того как уйду я. Неизвестно ещё, когда вернусь: день в нашей конторе ненормированный. Но, если есть идея, значит — можно использовать ночное время, когда ко мне никто из родителей не войдёт, а я не смогу отвлекаться на что-либо другое в боязни разбудить их. Полная сосредоточенность. Всё. Решила! Ночью и приступим!