Осенние (СИ), стр. 16

Всё. Больше не могу стоять в стороне.

Освободила от ненужных теперь листов свой стол. Прислонила к стене новую пачку альбомных листов, как делала это, спасая Костю. Заточила карандаш, выдохнула и представила в воображении Женьку, его узковатые светло-зелёные глаза.

Я никогда не рисовала его. Как-то даже мысли не было.

Но уже с первых линий поняла, что под острием карандаша появляется не просто лицо, а что-то страшное. Когда, дорисовав до более-менее понятного, сообразила, что передо мной, сидела некоторое время в ужасе, глядя на карандашный рисунок. Когда пришла в себя, пришлось снова включить компьютер. И взять мобильный.

— Женя, пришли мне на почту снимок своего брата.

— Зачем? — удивился он.

— Хочу помочь.

— Но… — И понял. — Ты начала рисовать меня? И… видела?

— Да. Давай присылай быстрей. Может, успеем. Вместе, мне кажется, мы сильней.

— Высылаю.

Снова переживать такое страшно. Рисунок с сожжённым человеком, чьего лица почти не разглядеть, постоянно пытался пробиться сквозь моё сильнейшее желание нарисовать весёлого молодого человека, который радостно улыбался мне с фотографии, присланной Женькой… Были мгновения, когда я отчаивалась, потому что мне всё казалось: рисунок со здоровым человеком должен получиться прямо сейчас!

Кажется, у Женьки была та же проблема.

Он позвонил ближе к вечеру.

— Алёна, скажи мне, что получится! — почти прорычал он.

— Получится! — злобно ответила я — так, что он поперхнулся: не ожидал, что я могу таким тоном?… — Жень, запомни: я рисовала Константина несколько дней! И я была одна. Нас — двое! Не забывай об этом! И ещё не забывай: если сегодня что-то получится, завтра может вернуться плохое! И снова придётся рисовать. Понял?

— Понял.

Никогда не думала, что буду радоваться: Костя не позвонил, не приехал. Я погрузилась в самую настоящую войну. Я воевала не то с человеком на снимке, не то с рисунком. Мне уже было всё равно. Сосредоточение на рисунке было полным. Я даже не видела, что в первый же день такой работы поменяла уже не первый лист, хотя в случае с Константином новый рисунок появился только на следующий день — из боязни, что порву старый, самый первый. Я вглядывалась в лицо со снимка, переводила его линии на лист бумаги, линии искажались — стоило мне только моргнуть… Вставала из-за стола несколько раз: закапывала усталые глаза каплями, прогибалась в занемевшей пояснице — и снова возвращалась к рисункам.

Когда глаза парня со снимка взглянули на меня с рисунка, я заплакала. Слёзы катились по щекам, я их вытирала и думала: как получается, что способности даются таким слабым, как я? Почему именно мне? Вон — Женька. Он сильный, многое может выдержать. А я плакса… Много ли мне надо, чтобы зареветь? И почему именно я должна утешать Женьку? Уверять, что всё получится? Он сам должен в это верить.

Да, я несправедлива. Не будь Женьки, мне бы, с моим проклятым даром, было гораздо тяжелей. Но сейчас я думала, жалея себя. Может, от усталости…

Снова позвонил Женька. Несколько смущённо он сказал:

— Алёна, мне кажется… Ну…

— Не кажется, — сипло сказала я. — У меня тоже получилось. Глаза. Живые. Завтра с утра придётся начать сначала. Тебе в университет — я продолжу работать.

— Спасибо, — сказал и отключился.

А я встала, подровняла стопку листов с рисунками, снова положила на стол, а сверху положила снимок парня. Как там, у Тургенева? Мы ещё повоюем!

7

Вечером пожелать спокойной ночи заглянула мама. Её взгляд снова скользнул по двум букетам, украсившим крышку швейной машины, превращая её в цветочный постамент. И снова мама ничего не сказала, только чуть улыбнулась. Я про себя фыркнула. У меня мама такая: обязательно дождётся, пока я сама всё не выболтаю. Знает — долго не продержусь.

— Алёна, тебе не кажется, что в твоём гардеробе не хватает вещей поярче?

— Знаешь, мам… Как ни странно — кажется, — улыбнулась я.

— Если понадобятся деньги — не молчи.

— Ладно, мам, скажу. — Я засмеялась и, благо она подошла совсем близко ко мне сидящей, крепко обняла её за талию и прижалась ухом к животу. — Только пока спрашивать не буду, потому что деньги есть. Сама видела, сколько заказов.

— Тем более надо бы обновиться, — задумчиво сказала мама. — Пока деньги есть, оденься. Не трать понапрасну. Спокойной ночи, дочь.

— Спокойной, мама.

Она ушла. Вслушиваясь в звуки позднего вечера в нашей квартире, я уловила момент, когда смолкло активное бормотание телевизора. И стало тихо.

А Костя так и не позвонил.

Вздохнув, я встала из кресла, в котором, взобравшись с ногами, сидела, уставившись на стену напротив — на швейную машину с цветами. Выключив свет, сделала несколько упражнений для глаз. Упражнения нашла в Интернете, но пользовалась ими нечасто. Сегодняшний день — сплошная нагрузка на глаза. Поневоле вспомнилось, что иногда и их надо приводить в порядок…

Потом снова включила свет — посмотреть на последний портрет Валеры — брата Женьки. Придирчиво оглядев его, поняла, что нарисованные, ожившие глаза не изменились, и снова попробовала стереть рвано мозаичные линии сгоревшей кожи и прорисовать лицо отчётливым и чистым. Не получилось. Я агрессивно и насупясь посмотрела на портрет. Ничего! Ещё не вечер! Поддашься!

Только потянула на себя одеяло, вроде уже не в силах открыть тяжёлые веки, как писк мобильника заставил подскочить: эсэмэска!

«Привет. Спишь?»

Будто услышала его голос — заботливый и в то же время насмешливый. Ишь… Не позвонил, потому что боялся разбудить. Поэтому — сообщение. От понимания меня словно закутало в мягкое тепло.

На цыпочках подошла к двери и плотно закрыла её. Мурзила занял уголок рядом со мной, на кровати, и пока бродить по квартире не будет. Начнёт после двух ночи. А значит, можно поговорить при закрытых дверях… Как он поздно. Зато позвонил! Даже не надеясь, что я ещё не сплю!

Я снова укрылась одеялом: в квартире прохладно, до батарейного тепла ещё жить да жить. И быстро отстукала: «Привет. Нет ещё».

«Поговорим?»

«Ага. Только я позвоню сама, ладно? Чтобы родителей не разбудить».

«Жду».

Нашла номер в телефонной книжке, позвонила. В ожидании ответа погладила Мурзилу. Кот немедленно замурлыкал, а потом увидел, что сижу, и свалился мне на ноги. Тяжёлый, но главное — тёплый.

— Доброй ночи, — сказал в ухо мягкий голос.

Я невольно подняла голову на посторонний шелест у окна. Присмотрелась и прикусила губу: ошалевший от ночной безнаказанности ветер швырнул на карниз сухие листья, которые по металлу проехались с суховатым шуршанием… Так-так… Вот, значит, как звонит мужчина-осень!..

— Доброй, — всё ещё улыбаясь, откликнулась я. — Ты почему так поздно? — И вредным голосом добавила: — Деловые люди должны строго соблюдать режим дня!

— Время — детское, — легкомысленно сказал он. — А ты? Что делаешь ты, если до сих пор не спишь?

— Сейчас что делаю? — уточнила я. — Сейчас я старательно глажу кота, который лежит у меня на коленях. Вот.

Ожидала услышать шутку или смешок. А услышала (или мне только показалось, что услышала) затаённое дыхание. И даже немного испугалась: а что я такого сказала?

— Кот большой?

— Ну-у… Средних размеров. Но неплохой такой упитанности.

— Алёна, — вкрадчиво сказал он, и я услышала в его голосе странные нотки. — А ты не могла бы, гладя кота, думать, что гладишь меня по голове?

Опомнившись, я зашипела в трубку:

— Ах ты… Ах ты…

— Развратник, — самодовольно подсказал Костя.

Тихонько посмеялись. Вроде ничего особенного — в обмене репликами, но было смешно, как заговорщикам, которые, в отличие от других, понимают внезапно получившуюся шутку в сплетении своих, известным только им двоим тайных знаков.

— Алёна, завтра подойти в сквер не могу, — предупредил уже серьёзный Костя. — На работе запарка.

— И хорошо, что не можешь, — сказала я, решившись. — У меня столько заказов, что начальство меня отпустило на дистанционную работу — на дому.