Медный лук, стр. 22

— Даниил… ты пришел…

Больше она не произнесла ни слова.

Даниил прогнал двух любопытных соседок, отправил старика за сельским знахарем. Распахнул дверь, пусть свежий воздух войдет в сырое зловоние комнаты. Выбросил полусгнившие, объеденные крысами краюшки хлеба, валяющиеся на полу.

Знахарь склонился над старой женщиной, покачал головой:

— Не знаю, как она еще жива. Одной только силой воли. Хотела тебя дождаться. Пусть уйдет с миром, бедняжка. А ты лучше пригляди за сестрой, дай ей поесть что-нибудь.

Что Даниил знает об уходе за больными? Неуклюжими руками соорудил постель из свежего тростника, переложил туда невесомое тело старухи. Сходил к колодцу, принес кувшин воды, омыл ей руки, тонкие и сухие, словно прошлогодние листья. Одна из соседок окликнула с порога, принесла миску отвара, углей в глиняном черепке — развести огонь. Он попытался напоить бабушку отваром.

Все это время Лия так и просидела, вжавшись в стену. Пару раз он уголком глаза замечал — повернула голову, наверно, следит за ним, но за спутанными волосами не разберешь. Даниил пытается не смотреть на сестру, отогнать подальше страх, невольно возникающий в нем от одного вида взъерошенной фигурки. Как долго она пробыла в темноте? Что за бесы ею владеют?

Даниил вышел во двор, подоил маленькую козочку, сперва пальцы не слушались, но постепенно, к его радости, старые навыки вернулись. Принес кувшин молока в дом, поставил на прибитую к стене полку. Козочка, робко принюхиваясь — пахло чем-то незнакомым — вошла вслед за ним, дверь теперь не закрывалась. Даниил сообразил — дверь надо починить, пока не стемнело. Козочка покружила по комнате, нашла Лию, он увидел — тоненькие пальчики нащупали черную шерсть.

Приближалась ночь. Он кое-как заделал дверь, навесил ее обратно. Новая беда — в плошке ни капли масла. Сколько же дней они без света? Даниил не догадался попросить у Роша денег, сейчас уже слишком поздно, в доме не поищешь — да у них вряд ли и медная монетка завалялась. Стемнело, и тут в дверь робко постучали. Соседка, та, что боялась бесов, протянула ему маленькую плошку с маслом, в которой горел крохотный фитилек. Даниилу стало ужасно стыдно — столько лет, думая о селении, вспоминал он о бедности и убогости, сплетнях и ссорах, злобе и отчаянье. Он совсем забыл — доброта здесь тоже живет.

Даниил поставил плошку с маслом на пол, присел на циновку рядом с бабушкой. Вдруг почувствовал, как устал — куда больше, чем после целого дня с молотом за наковальней или долгой ночной охоты в горах. Ему снова стало жутко, он страшился провести ночь в доме. Рош прав, есть в нем эта никому не нужная мягкотелость. Хватит ли у беса ужаса, который так долго удерживал в плену его сестру, хитроумия, чтобы найти и его слабую струнку? Вот бы убежать, на улицу, обратно в горы — там его бесу не отыскать. Но убегать нельзя. Остается только сидеть здесь, а страх подползает все ближе и ближе, и неизвестно, охранит ли его маленький кружок света.

Бабушка то и дело поворачивается, морщинистые старые веки приоткрываются, выцветшие глаза ищут внука. Он окликает ее, и тогда старуха, успокоившись, снова закрывает глаза. А ведь она не сомневалась — Даниил придет. Что он такого хорошего сделал, чтобы так крепко верить — внук вернется? Вот бы объяснить ей, почему он убежал. Рассказать про Роша и остальных — может, тогда она поймет, их жизнь там, в горах, это и ради нее, бабушки. Но теперь слишком поздно. Ничего уже не сделаешь, остается только сидеть рядом — пусть знает, он тут.

Пускай слышит его голос, тогда не придется все время открывать глаза — у нее сил совсем нет. Он заговорил — как в ту ночь, когда перепиливал путы Самсона, не ожидая ни ответа, ни понимания, просто потому, что так самому легче.

— Думаешь, я забыл то время, когда мы с Лией пришли жить к тебе? Нет-нет, я помню. Какие черные у тебя были волосы, бабушка. Ты все лето работала в поле — растила тмин, а вечерами рассказывала нам всякие истории.

Ни звука в ответ, ни от неподвижного тела, распростертого на полу, ни от скорчившейся в углу маленькой фигурки. Показалось ему или нет — на крепко сжатых, пересохших губах мелькнуло подобие мягкой улыбки.

— Это ты мне рассказала историю Даниила, — снова заговорил юноша, — пророка, в честь которого я назван. Помнишь, Даниил отказался повиноваться царю, не перестал молиться Богу, и тогда Дарий бросил его в львиный ров. Бог послал ангела, тот заградил пасть львам, и Даниил остался цел [50]. А трое юношей, что шагнули в печь огненную и даже волоска на голове не опалили. Я до сих пор помню, как их звали — Седрах, Мисах и Авденаго [51]. Мне так нравились эти имена. И ты научила меня гордиться моим именем.

Тихий звук из угла. Даниил не повернул голову, продолжал негромко:

— А перед сном мы повторяли за тобой псалмы. Я многое забыл, но один псалом, мне кажется, еще помню, ты его особенно любила.

Он начал, запинаясь, но постепенно слова вернулись к нему:

Робкие шаги за спиной. Что делать? Оглянуться боязно. По спине ползут мурашки. Даниил протянул руку, почувствовал легкое касание тоненьких пальчиков Лии. А дальше, какие там слова?

Лия тихонько присела рядом. Вот они уже вместе, брат с сестрой, сидят и, не произнося ни слова, слушают дыхание умирающей. Ее рука в его руке, словно маленький ребенок протянул ладошку — доверчиво и беспомощно. Может, в ней и есть бесы, но ясно — не все им подчиняется. Страхи отступили в дальние уголки дома.

Только слабые звуки — тихо потрескивает фитилек в плошке с маслом, легонько всхрапывает во сне черная козочка, непрестанно шуршат над головой бесчисленные маленькие создания, нашедшие приют в гниющем тростнике. Вот проползла тоненькая змейка, свернулась в кольцо, исчезла в соломе. В тени у стены мелькнула крыса, присела на задние лапки, взглянула на них. Как странно, Лия смотрит на эти создания без удивления, без страха. Ближе к рассвету Даниил внезапно понял, один звук в комнате исчез — бабушкино дыхание.

Глава 11

Наутро по селению, к кладбищу за воротами, потянулась маленькая похоронная процессия. Без флейт и наемных плакальщиц, только несколько соседских женщин причитают то ли искренне, то ли по обычаю. На тележке — тело покойницы, во главе процессии — один-единственный истинный плакальщик, широкоплечий юноша, глядит по сторонам свирепо и угрюмо.

Погребение завершилось, Даниил отправился обратно. Увидел — кто-то торопится навстречу. С огромным облегчением юноша узнал кузнеца.