Кольцо великого магистра, стр. 40
— Кто ты? — спросил Гринвуд.
— Я лодочник, судья судей, мое имя Явкут. Перевожу грузы виленских купцов к морю.
— Чего ты хочешь от меня, Явкут?
— Я хочу принести в жертву великому Перкуну моего сына Шварна, — сказал Явкут. Его голос дрожал. — Сыну семь лет, а он до сих пор еще не стоит на ногах. Он не научился говорить по-человечески. Наш почтенный вайделот посоветовал принести мальчика в жертву. Шварн не сможет зарабатывать себе на пропитание, его всю жизнь должны кормить другие. Это несправедливо. Закон предков…
— Да, Явкут, закон предков немилостив к таким людям.
— Пусть кровь моего сына умилостивит великого Перкуна. Пусть мудрый бог и дальше помогает моей семье. Возьми, судья судей, моего сына…
— Да будет так. — Пробормотав несколько слов, великий жрец взял малыша из рук дрожавшего, как в лихорадке, лодочника.
Когда мальчик заплакал и забился в руках жреца, Явкут повалился на землю и обнял ноги Гринвуда. Он целовал его пыльные башмаки, полы его мантии, хвосты белых лис…
Мальчик, трудно ворочая толстым языком, что-то пролепетал. Отец его быстро поднялся на ноги и, круто повернувшись, выбежал из храма.
Сын великого жреца Тормейсо, высокий, плечистый юноша, с поклоном подал отцу жертвенный нож с белой рукояткой. Тормейсу не было и двадцати пяти лет, а он уже жрец криве.
Гринвуд взял нож из рук сына, попробовал пальцем остроту лезвия.
Все молчали. В храме раздавались лишь тихие всхлипывания малыша. Великий жрец легонько провел по его голове старческой рукой, ребенок перестал плакать.
— Подайте воду, — сказал Гринвуд.
Жрецы принесли большой серебряный таз с теплой водой. Гринвуд раздел ребенка и стал приготовлять его для принесения в жертву. Очутившись в теплой воде, мальчик успокоился.
Еще раз сверкнула молния и ударил гром. Ветер в вершинах деревьев зашумел еще сильнее. Громко играли на разные голоса свистульки и дуделки. Первые крупные капли дождя упали с неба. Они шумели в листве, шлепались о землю, шипели на углях жертвенного костра.
После богослужения Гринвуд пригласил избранных к домашней трапезе.
Во дворце первосвященника все было просто, но крепко. Толстые стены словно в крепости, тяжелые дубовые двери с оковкой, маленькие, узкие окна.
В простой домашней одежде Гринвуд выглядел совсем иначе. Он стал как будто меньше ростом, с лицом тихим и светлым. Длинные седые волосы делали его похожим на обыкновенного литовского старика. Только глаза, горевшие под густыми нахмуренными бровями, говорили о внутренней силе, а красная борода, заплетенная в косички, напоминала о его высоком сане.
Стол был обилен. Много мяса, кровяной колбасы, кореньев. В больших глиняных посудинах пенился мед.
За трапезой присутствовали только самые верные и любимые друзья великого жреца.
Священники перебрасывались скупыми словами. Беседа оживилась, когда Гринвуд начал разговор о судьбе княгини Бируты.
— Эта казнь неугодна богам, — сказал он, — но для спасения княгини пришлось уступить. Теперь она в безопасности. — Вздохнув, великий жрец, ничего не скрывая, стал рассказывать о делах литовских: — Вильней завладела русская вера, но Вильня — еще не Литва. Жемайтия верна старым богам! Славные кунигасы не страшатся крестоносцев, но и не больно они кланяются и Ягайле, готовому продать веру предков тому, кто больше заплатит. Однако наступает время, — печально продолжал Гринвуд, — когда старые боги не смогут помочь Литве и Жемайтии. Мы окружены алчными христианскими правителями. Им нужны земли, а главное — деньги, много денег. Своих подданных они давно превратили в рабов.
— Что же будет с нами дальше? Ягайла давно точит зубы на тебя, отец? — спросил Тормейсо.
Гости перестали жевать и обратили взоры на Гринвуда. Великий жрец, откинув назад серебряные волосы, печально посмотрел на старых соратников и товарищей.
— Жить мне осталось недолго, друзья мои, — тихо сказал он. — Последний жертвенный огонь в нашем храме унесет меня во владения великого Перкуна… Я буду последним криве-кривейте в Литве. Да, так. Я мало спал по ночам и много думал. Когда многострадальной прусской землей завладели немецкие рыцари, великий жрец перенес Ромове в Литву. Мы, жрецы, привели к послушанию литовских князей и навели порядок. И литовские князья заискивали перед нами и боялись нашего слова. А сейчас вера предков стала им в тягость.
— Не говори так, великий судья судей, — произнес криве Полутис, придерживая рукой свою отвисшую красную губу, — рано хоронить себя и наших богов. Если захочет великий Перкун, боги еще долго будут почитаться народом.
— Нет, боги не спасут нас, — Гринвуд горько улыбнулся. — Боги не спасут нас, — решившись, прошептал он, — потому что их нет.
Слова, сказанные шепотом, показались священникам ударами грома.
— Остановись, судья судей, как ты смеешь! — побледнев, вскрикнул криве Полутис. — Боги убьют тебя! Или ты пошутил? Скажи нам. Развенчав богов, ты развенчал всех нас.
— Нет, друзья мои, так не шутят. Богов нет! Их выдумали в давние времена наши предки. Я давно это понял, но не мог, не мог сказать. — Великий жрец опустил голову.
— Гринвуд, я не верю тебе, — опять сказал Полутис. Его странные фиалковые глаза стали совсем темными. — Так не может говорить великий жрец.
— Отец! — жалобно воскликнул Тормейсо. — Сегодня мы слышали, как ты разговаривал с Перкуном, разве это неправда? Разве гром — не его голос, который понимаешь только ты?
— Друзья мои, сын мой! — Старик поднял голову и обвел всех взглядом. — Я огорчил вас, но я сказал правду. Богов нет. Перед лицом страшной опасности вы должны знать об этом. Вы, мои ближайшие советники и друзья, но не народ. Народ по-прежнему должен бояться и любить своих богов…
— Судья судей, — сказал Тримко, старейший из жрецов криве, ему недавно исполнилось сто лет, борода его свисала до колен, — по-твоему, наших богов не существует? Значит, существуют боги христиан? Значит, правы их черные попы?
— У христиан нет бога, — ответил великий жрец. — Они тоже выдумали его.
— Но что же тогда есть? — шепотом спросил криве Полутис. — Ведь должен быть кто-то?!
Священники поднялись со скамей и стали смотреть на высокого старика с красной, заплетенной в косички бородой.
Великий жрец сидел, склонив голову. Долго длилось молчание, и вдруг все услышали какие-то странные булькающие звуки, похожие на детское всхлипывание…
— Отец! — вскрикнул Тормейсо и бросился к старику.
Но Гринвуд уже опомнился и поднял голову. В его бледных водянистых глазах светилась твердая воля.
— Народ должен верить в богов, иначе мы погибли. Забудьте мою слабость и не ждите пощады за свои ошибки… А тебе, Тормейсо, предстоит трудное дело. — Жрец подошел к сыну и положил ему на плечи свои ладони. — Надо помочь князю Витовту. Ты отвезешь ему золото, драгоценности и передашь волю богов.
Глава восемнадцатая. БОГИ ОХРАНЯЮТ КНЯГИНЮ БИРУТУ
Легкий рыбачий карбас с большим полосатым парусом легко скользил в водах реки Вилии. Из-за опасных камней и ставных неводов плыли только в светлое время. Течение помогало гребцам, и на третий день, после прощания с Вильней, Андрейша надеялся увидеть город Ковню.
Мореходу не терпелось — то он брал в руки весло, то подправлял парус. Хозяин карбаса литовец Кирбайдо знал, что заботит Андрейшу, и, глядя на него, ухмылялся.
Восемнадцать крепких гребцов, по девять с каждого борта, мерно взмахивали веслами. У каждого под рукой меч, кольчуга и шлем; если придет нужда, они в одно мгновение превратятся в воинов.
Иноземные купцы могли беспрепятственно двигаться по Неману до самого моря. Андрейша купил на торгу в Вильне сто сороков беличьих шкурок. Конечно, беличьи шкурки служили не только для отвода глаз, он надеялся их выгодно продать.
Мысли Андрейши не покидали Людмилу. «Барка у купцов тяжелая, — думал он, улыбаясь, — грузу много. Они не торопятся, я их где-нибудь возле замка Рогнеды и настигну».