Штурм Пика Сталина, стр. 6

Однако соглашение не прекратило борьбы. Она продолжалась в скрытой форме. Началась своеобразная кадриль английских и русских экспедиций на Памир.

Затем англичане «не сумели» сдержать рвущихся в бой афганцев и китайцев, которые заняли часть Южного Памира, создавая буфер между русскими владениями и Индией. Матёрой английский контрразведчик полковник Янгхезбенд появился в 1890 году на Памире, намереваясь закрепить создавшееся положение.

Царское правительство ответило трехлетней экспедицией полковника Ионова, прошедшего весь Памир до северных перевалов Гиндукуша и уничтожившего афганский отряд у озера Яшиль-Куль. Экспедиция закончилась постройкой поста Памирского (Мургаб), где остался казачий гарнизон.

Для точного определения русско-афганской границы была создана англо — русская комиссия. И царский генерал Швейковский снова согласился на проведение границы по реке Памир, а не по Вахан-Дарье.

После революции гражданская война на Памире продолжалась несколько лет. Контрреволюционные силы пользовались деньгами и оружием из-за рубежа. Красная армия одержала окончательную победу в 1921 году.

С перевала Кызыл-Арт дорога идёт по склону горы. Долина Маркан-Су — «Долина смерти» — раскрывается перед нами страшной каменистой пустыней, словно высохшее русло необъятно-широкой реки. Голые, зализанные давно исчезнувшими глетчерами красно-бурые склоны гор окаймляют её. Щебень долины отливает бурыми и зеленоватыми тонами. Расцветкой она напоминает распластанную кожу гигантского удава. Вдали видны полуразвалившиеся стены, здания пограничной заставы. Погранзаставу на Маркан-Су пришлось сиять — слишком трудно было доставлять фураж. Долина ведёт в Китай. Наши три машины, спускаясь в Маркан-Су, соблюдают боевую дистанцию.

Пронзительный западный ветер, поднимая пыль, метёт по до" лине. Если он усилится и перейдёт в ураган, — мелкий щебень закружится в вихревой пляске. Каменные смерчи, пойдут по долине узкими конусами, грозя гибелью караванам и автомобилям.

По Маркан-Су мы едем быстро — километров восемьдесят в час. Всем хочется скорее миновать это проклятое место. Вдали столбом крутится смерч.

«Долина смерти» остаётся позади. Мы поднимаемся на маленький перевал. Перед нами в огромной пустынной котловине — темно-синяя ширь Кара-Куля. Скалистый полуостров вдаётся в большое озеро, разрезая его на две части. Грандиозный массив Курумды поднимает свою двуглавую вершину на высоту 6500 метров.

В километре от озера — белое квадратное здание пограничной заставы. Мешки ячменя сложены бруствером перед входом и на углах стен. По стене ходит часовой. Перед погранзаставой — стоянка автомобилей. Несколько машин Памирстроя и Совсинь-торга отдыхают после трудного пути.

На снежных вершинах загораются алые отсветы заходящего солнца.

Я с трудом выхожу из автомобиля. Меня мучает приступ горной болезни. Жестокая головная боль, озноб, страшная слабость. Пульс 140. Я лежу на земле, укрытый кошмой, пока ставят палатки. Потом, не раздеваясь, забираюсь в спальный мешок. С трогательной заботливостью опытной няни ухаживает за мной завхоз нашей ошской базы. Он укутывает меня полушубком, даёт воды. В полузабытьи слышу я, как разводят костры, готовят пищу. Затем лагерь стихает.

В соседней палатке идёт производственное совещание. Горбунов, Марковский и начальники отдельных партий обсуждают детали предстоящей работы.

С трудом вылезаю из мешка и выползаю из палатки. Несмотря на болезнь, я заворожён изумительным зрелищем. В утреннем солнце золотятся снежные вершины гор, обступивших со всех сторон котловину, и синеет озеро Кара-Куль, таинственный Кара-Куль — обетованная земля Свена Гедина.

Меня сажают в машину. Шофёр включает скорость. Он тоже болен. Его треплет малярия и от высоты болит голова. Мы быстро минуем Маркан-Су, взбираемся на Кызыл-Арт и начинаем спуск по серпантинам. Шофёр гонит машину. Она прыгает на ухабах, рессоры прогибаются, кузов тяжело оседает. При такой езде автомобиля хватит ненадолго.

Бордоба… Я слезаю с машины и с трудом иду к казарме. Я захожу в комнату Ивченко, начальника заставы. Его нет дома, жена его недовольно смотрит на незнакомого путника. Но мне безразлично, желанный ли я гость или нет. Я а изнеможении валюсь на постель и засыпаю мёртвым сном…

IV.

Я живу в Бордобе, ожидая возвращения Горбунова из Мургаба. Моя палатка стоит возле лагеря одного из, отрядов нашей экспедиции.

Григорьев, прораб отряда, студент Ленинградского вуза, каждое утро уезжает с одним из рабочих в очередной геологический маршрут. Он делает съёмку южных склонов Заалайского хребта к востоку от Бордобы.

Я частенько заглядываю на заставу и беседую с бойцами. Командир Чёрный, пышащий здоровьем, крепкий, загорелый, белозубый донбассовский забойщик, рассказывает о своей жизни, о работе в шахтах и у раскалённых печей в «горячем» цехе металлургического завода.

— Тяжёлая работа, — говорю я,

— Тяжёлая, — соглашается Чёрный. — Да на лёгкой я почитай что отродясь не бывал.

И он улыбается — ослепительно и добродушно.

Через три дня приезжает из Одна начальник заставы Ивченко. Ивченко — украинец, у него крепкий круглый череп, умные лукавые глаза. В его причудливо изогнутых губах таится весёлая усмешка.

Он работает на Памире с 1926 года и прекрасно знает местные условия. О чем бы он ни говорил — о своём детстве, о том, как он работал батраком у немки — колонистки, об охоте на кииков и архаров, о борьбе с басмаческими шайками, — рассказ его всегда сочен, красочен и щедро приправлен забористым украин — ским юмором.

Ивченко — хороший хозяин. Он умело использует местные ресурсы. Прекрасно, по промысловому, поставлена у него охота на архаров, кииков, сурков. Его колбасная мастерская пользуется всепамирской славой.

Из Алтын-Мазара приходит присланный за нами Гетье караван — три верблюда и одна вьючная лошадь. Караван привёл узбек Елдаш, рабочий нашего отряда. С ним пришли два караванщика-киргиза. Елдаш — красивый парень, похожий на турка, с большими чёрными глазами на выкате и великолепными усами. Один из киргизов — пожилой, тихий человек, другой — молодой, весёлый и озорной. Ивченко он не нравится. По его мнению, он раньше «ходил в басмачах».

С Памира возвращается Н.П. Горбунов. Благодушно улыбаясь, он вылезает из машины. Его нос, опалённый солнцем и ветром, ярко багровеет. Из-за пазухи торчат головы трех жалобно пищащих гусенят, пойманных на озере Ранг-Куле. С увлечением рассказывает о том, как он ловил их, гоняясь за ними на складной резиновой лодке. Это редкие у нас индийские гуси. Они предназначены для Московского зоопарка.

Вместе с Николаем Петровичем приезжает Марковский. Весёлые голубые глазки блестят на его сожжённом, облупившемся лице.

Марковский уже не первый год в Средней Азии. Не одну тысячу километров сделал он верхом по горным перевалам и долинам Таджикистана, не один десяток ледников исходил в тяжёлых башмаках альпиниста.

Отряд Григорьева подчинён Марковскому. Марковский чувствует себя в Бордобе на положении гостеприимного хозяина. Он неизменно любезен я внимателен, хотя в душе мало нас уважает. Человечество делится для Марковского на две несколько неравные части: на геологов и негеологов. Смысл существования негеологов для него не совсем ясен.

Ведутся нескончаемые разговоры на геологические темы. Для непосвящённых в великую науку о строении земной коры эти раз. говоры непонятны: палеозой, мезозой, интрузии, магма, пегматитовые жилы…

19 июля приезжает, наконец, Шиянов с радиостанцией. Широкоплечий, с почти классической фигурой атлета, с быстрыми, лёгкими движениями, он в несколько минут устанавливает свой «шустёр» (маленькая палатка для высокогорных походов), раскладывает вещи, раздевается, умывается и сразу же как-то очень складно и хорошо входит в жизнь нашего лагеря.