Остров доктора Фу Манчи, стр. 26

Я открыл дверь лавчонки. Звякнул колокольчик. Часы на старой церкви неподалеку пробили полчаса.

Как только дверь за мной закрылась, в нос ударил затхлый дух. Из современной Панамы я попал в какой-то склеп, где еще жила память о той Панаме, которая знавала дыбу, аутодафе, звон испанских клинков, скрестившихся с английскими. А может быть, и о Панаме еще более древней, поклонявшейся загадочным богам и неведомой ни испанской инквизиции, ни пиратской братии Френсиса Дрейка.

Поначалу мне показалось, что в витрине выставлен почти весь товар Зазимы. В самой лавочке висело на стенах несколько ковров, выцветших карт и эстампов. Тут и там в беспорядке валялась всякая всячина. Но мое внимание было приковано к лицу хозяина. Во всяком случае я думал, что этот старик, сидящий в кресле с высокой спинкой, и есть хозяин.

Он был какой-то изжелта-белый, сморщенный, с редкими волосами и клочковатой бородой, вылинявшей и липнущей к похожей на пергамент коже. Старик сидел, скрестив ноги на подушках, и когда я на мгновение заглянул в его запавшие глаза, меня охватил смутный страх. Взгляд старика был загадочен и пронизывал насквозь. Я заговорил, стараясь смотреть через его голову:

— У вас есть довольно привлекательные веши.

Я мельком взглянул на него. Старик кивнул, и я заметил, что в левой руке он держал простенькую глиняную трубку. Странный запах в лавочке объяснялся сортом табака, который курил старик.

— Да, да! — Он сунул мундштук трубки в явно беззубый рот. — Совершенно верно. Но торговлю мою бойкой не назовешь, мистер Кэрригэн.

Не знаю, что больше удивило меня — его безупречный английский или то обстоятельство, что старик знает мое имя. Но могу с уверенностью заявить, что сердце мое заколотилось пуще прежнего, когда старик укрепил мои надежды на встречу с Ардатой.

— Почему вы называете меня мистером Кэрригэном?

— Потому что это ваше имя. — Он улыбнулся с каким-то наивным лукавством. — Разумеется, я вас ждал.

— Но как вы меня узнали?

— По трем признакам. Первое — ваша наружность, которую мне описали, второе — ваше поведение. Два эти признака, вкупе с третьим, подсказали мне, кто вы.

— И что же это за третий признак?

— Когда вы подняли глаза и прочитали название «Зазима», я увидел, как заколотилось ваше сердце.

— Да что вы?

Не будь глиняной трубки, этот престарелый философ запросто сошел бы за бессмертного багдадского брадобрея.

— Да, истинная правда. Диву даюсь, почему вы так долго не приходили.

— Откуда мне было знать, что вы в Панаме? Я искал вас в Колоне и Кристобале.

— Но почему в Кристобале? Я, Зазима, уже сорок лет торгую тут, в Панаме.

— Этого я не знал.

Я принялся гадать, какой национальности этот Зазима, и решил, что он из Азии. Человек, безусловно, образованный — у него за спиной на стене висел мавританский гобелен, выцветший, потрепанный, но с точки зрения собирателя, возможно, представляющий большую ценность. Я увидел в Зазиме восточного оракула, сидящего на подвернутых ногах, загадочного и непостижимого.

Он вытащил глиняную трубку из запавшего рта и сказал:

— Перескажите мне сообщение, которое прислала дама, поскольку тут какая-то загадка. Я знаю, что вы помните его наизусть: я ведь прожил жизнь и тоже когда-то любил.

Я заколебался, подозревая предательство. Общение с Найландом Смитом научило меня, что Си Фан вездесущ, у меня уже бывало такое: внезапное понижение температуры, ощущение холода, озноб. Я подсознательно чувствовал присутствие доктора Фу Манчи. Знавал я и других людей, испытывавших такие же ощущения. И сейчас, глядя на этого загадочного старика в высоком кресле, я чувствовал то же самое.

Разумеется, я выдал себя, потому что Зазима заговорил снова увещевающим тоном, будто успокаивал нервного ребенка:

— Те, кто противостоит Хозяину, враждуют со стихиями. Никакая опасность вам не грозит. Если в моей убогой лавочке вы ощутили присутствие большой силы, не пугайтесь. Под моим кровом вы в безопасности. Беда грозит даме, которую вы любите. Скажите мне, пожалуйста, что она вам сообщила.

Я поколебался еще мгновение, потом ответил:

— Она сказала мне, что я получу весточку о ней в лавочке За… Тут ее речь прервалась.

Я пристально наблюдал за Зазимой. Запавшие глаза его были закрыты. Казалось, он был погружен в себя. Я решил, что за мавританским гобеленом скрывается дверь. Но вот проницательные глаза снова взглянули на меня.

— Мы, слуги Хозяина, работаем без страха. Речь дамы, мистер Кэрригэн, должна была заканчиваться так: «В лавке Зазимы в Панаме. Ищите голову в витрине». Я с прискорбием узнал, что вы искали напрасно. Но еще не поздно.

— Быстрее! Говорите! — Я умоляюще простер руку. — Где она? Где я могу ее найти?

— Это вопрос не по адресу, мистер Кэрригэн.

Старик слез со стула, и только тут до меня дошло, что он карлик! Держа в руке свою глиняную трубку, Зазима прошел мимо меня к окну, отодвинул складчатый китайский ковер и, подавшись вперед, потянулся за ящичком, в котором лежала усохшая голова. Взяв ее, он возвратился.

— Она стоит двадцать долларов, — сказал старик. — Цена смехотворно низкая.

— Но… — Я отпрянул. — Она мне не нужна!

— Послание дамы должно было заканчиваться словами: «Ищите голову в витрине. Купите ее».

Я подозрительно уставился на него. Неужели я иду прямо в хитрые сети, расставленные доктором Фу Манчи? Ибо я был убежден, что постановщик этой сцены — китайский доктор, хоть его самого тут и нет. Но по трезвом размышлении я понял, что должен доверять Зазиме. Ардата просила меня разыскать его. Темные запавшие глаза наблюдали за мной, и мне почудился в них призыв.

— Что верно, то верно, цена нелепая.

Я протянул Зазиме двадцать долларов, а он отдал мне мою странную покупку.

— Вы больше ничего мне не скажете?

— Ничего. Я передал вам голову. Один великий китайский философ написал: «Когда деньги уплачены, словами их не вернуть». Дело сделано.

Я повернулся, чтобы уйти. Зазима снова уселся в кресло с высокой спинкой.

— Не открывайте коробку, — мягко добавил он, — пока не останетесь один.

У меня возникло впечатление, что он говорит под шепот суфлера.

ГЛАВА XIX

ТАНЦОВЩИЦА ФЛАММАРИО

Я сидел в кафе, которое сержант Эбди рекомендовал мне, далеко не в лучшем расположении духа. Сперва я завернул свое странное приобретение в газету, но потом купил дешевый чемоданчик, который сейчас стоял передо мной на столе; в нем лежала усохшая голова. Я просто не мог не зайти и не выпить чего-нибудь освежающего, да и вообще надо было скоротать время до поезда. Разделавшись с ленчем, я неторопливо потягивал ледяной напиток.

Под навесом было прохладно, передо мной высились ряды королевских пальм, подобные стражам, стоящих вдоль выложенных плиткой дорожек. Цветные мальчишки перестали досаждать мне своими предложениями почистить туфли, купить почтовые открытки, билеты на бой быков и другие абсолютно не нужные мне вещи. Темноглазые сеньориты, выходившие на чугунные балконы старинных каменных домов, наводили на мысли об Испании. По мощеным улицам с грохотом проезжали кареты и машины. Жара не была неприятной, а небо казалось неестественно голубым.

Мне надо было о многом подумать.

Я понимал, что наиболее тонкая операция в убийствах при помощи Щелкающих Пальцев заключается во введении в действие неизвестного орудия смерти. Предположим, рассуждал я, у меня в этом ящичке красного дерева лежит такое орудие, предположим, меня коварно используют, желая погубить моих друзей и меня самого. Это вовсе не так уж немыслимо. В лавке Зазимы я остро чувствовал чье-то незримое присутствие. Но, с другой стороны, туда меня направила Ардата, это бесспорно. И меня там ждали.

Ардата! Что же дала мне эта поездка? Знал я не больше, чем до встречи со странным карликом по имени Зазима. Но это еще не все. Когда я вышел на мощеную булыжником улицу, ведущую под уклон, и потащился по ней со своей покупкой, я остро чувствовал, что за мной следят, причем не человек, сидевший в лавке, а кто-то другой, поджидавший на улице. Следивший держался поодаль. Я был так убежден в этом, что, свернув на Шестую улицу, остановился и оглянулся.