Проделки Лесовика, стр. 26

Сумерки сгущались. Глубину леса заполнил мрак, и только здесь, на поляне, было еще довольно светло. Наступала ночь. Юрка не мог вспомнить, какая по счету. Он потерял всякое представление о времени. Где-то за низкими бесформенными тучами уходило на покой солнце. Знойное дневное светило, выжимавшее из Юрки последние капли жизни, теперь казалось желанным. Юрка сидел под деревом дрожащий, мокрый и мечтал о горячих солнечных лучах.

Вот когда пригодился бы шалаш! Юрка начал корить себя за непредусмотрительность. Как же так! В лесу, где столько кустов и веток, не подумать о шалаше, о самом древнем убежище человека, спасавшем от любой непогоды! Сам виноват! Не додумался! Теперь изволь терпеть!..

Дождь почти утих. Раскат грома ворчал вдалеке рассерженным, но благодушным домашним псом. Теперь дождевые капли падали не с неба, а с листьев — крупные, увесистые. Когда такая капля попадала за шиворот, приятного было мало. А если по верхушкам деревьев пробегал ветер, деревья встряхивались, как мокрые собаки, и обдавали тучей брызг.

Ночной лес дышал пронизывающей сыростью. От непрестанной дрожи у Юрки разболелись мышцы. Он встал на негнущиеся ноги, прошелся взад-вперед, сделал несколько движений руками, преодолевая зябкую скованность. Увлекшись, он сделал приседание. Попрыгал, побегал на месте. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Еще прыжки — неуклюжие, неверные… Вдох-выдох. Вдох-выдох. Сердце ответило частыми гулкими ударами, ускоряя движение крови по жилам. Зябкость прошла, робкое тепло бросилось сначала в грудь, а потом растеклось по всему телу.

Юрка двигался, пока не свалился от усталости. Нащупал дубинку. Ее надо держать при себе, ночью все-таки страшновато. Уселся поудобнее, колени прижал к телу, охватив их руками. Обостренный слух улавливал каждый звук в лесу: то капля сорвется, то желудь, то сучок… Все живое попряталось.

Чтобы легче было коротать ночь, Юрка принялся за воспоминания. Вспоминал друзей, одноклассников, маму, папу… Интересно, как там мама; чует ли ее сердце, в какие переделки попал сын? Она ведь всегда так: чуть что — «Чует мое сердце!» Или «Чуяло мое сердце!» Когда все останется в прошлом, Юрка расскажет о своих приключениях за вечерним чаем. Будет о чем рассказать…

Судя по всему поднялась температура. Снова хотелось пить. Жаркие волны так и накатывали, так и приливали к лицу. Опять появился монотонный звон в ушах. Юрка приложил руки к вискам — жилки пульсировали в них твердо, тревожно. В тучах появились разрывы. Крупные звезды заглядывали сквозь них на землю. Казалось, они утешали Юрку: мол, все будет в порядке!

А через месяц — в школу. Как обычно, в сентябре будут писать сочинение: «Как я провел лето». Если я напишу обо всем, что со мной приключилось, никто не поверит. Скажут: «Ну и враль же ты, Юрка!»

…Вернется домой, прежде всего попросит, чтобы ему накупили мороженого. А потом попросит маму нажарить картошки-фри, его любимой картошки. Он уплетет ее с малосольным хрустящим огурцом. Когда наестся досыта, ляжет спать… В свою привычную постель, теплую и уютную. Сквозь сон услышит, как подойдет к нему мама и поправит одеяло, а он в ответ что-то промычит…

А насчет сочинения решил: будет писать правду. Все, как было. Пусть не верят! Он им скажет: «Мне, ребятки, повезло, я кое-что повидал! Кое-что испытал! Не то, что вы, маменькины дочки-сыночки!» Может, Юрка так и не скажет, зачем ему выпендриваться? Он ведь и сам не любит, когда кто-нибудь слишком уж заносится. Как говорит папа, надо быть скромным и простым. Позерство — дрянное дело. Конечно, папа знает, что говорит! На то он и папа! Главное — поскорее вернуться домой.

— Надейся, мой друг, надейся! «Надежды юношей питают», или «пытают»? — как правильно? — насмешливо сказал, усаживаясь на ветке, Лесовик. — Ты еще не устал надеяться?

Утренние лучи насквозь пронизывали промытую ночным ливнем листву. Парная теплынь разлилась по лесу, клубилась над поляной легким туманным облачком. Юрка посмотрел на Лесовика и отвернулся — этот старый хрыч окончательно рехнулся, впал в детство, сидит на ветке и болтает кривыми ногами, да еще и посмеивается. Возмутительно!

— Не ершись, не ершись, малый! — прогугнявил Лесовик. — Зачем ершиться? Ты, вижу, заскучал. Верно говорю?.. Не хочешь отвечать? Ах, мы гордые! Мы презираем!.. Презирай, презирай, если тебе от этого легче! А я, вишь, одно развлеченьице придумал. Знаешь, летал по лесу и все думал, чем бы еще моего малого развлечь. И придумал! Иду на что угодно, никогда не отгадаешь… Ну? Выше нос, малый!

Юрка смотрел на Лесовика хмуро и недоверчиво.

Что он там еще придумал, этот гундосый? Ничего хорошего ждать от него не приходится, от этого всесильного дряхлого старикашки с повадками записного кривляки.

— Тю-тю-тю! — настороженно воскликнул Лесовик. — Только без оскорблений, малый! И не смотри на меня волчонком! Я ведь могу и обидеться!

«Ну и обижайся, — думал Юрка. — Подумаешь, обидчивый какой! Это я должен обижаться!»

— Послушай, ты причинил мне столько мучений, что не имеешь никакого права рассчитывать на мое уважение! — с вызовом крикнул Юрка.

Лесовик изумленно выпучил глаза. Хотел что-то сказать, но только: запыхтел и заерзал на ветке. Потом почесал в затылке.

— Ну вот! Уже и обиделся! — наконец воскликнул Лесовик. — Я же вернул тебе твой прежний облик! Чего ты еще хочешь?

— Ясно чего! Хочу домой! Мне надоел твой лес!

— Лес не только мой, но и твой, — поучительно заметил Лесовик. — Но отпустить тебя домой не могу.

— А я не хочу здесь больше оставаться! — крикнул Юрка со слезами на глазах и негодованием в голосе. — И ты не должен мешать мне выйти отсюда!

— Чего я должен, а чего не должен — позволь мне самому решать. Я не допущу, чтобы какой-то сопляк разговаривал со мною таким тоном! А посему — катись-ка ты, малец, в мезозой!

— Куда-а-а?!

Часть вторая

Отчаянный Юркин вопль многократным эхом взлетел над поляной, которая странно преображалась прямо на глазах. Исчезли, растворились, растаяли в теплом воздухе деревья и травы. То есть, они не то чтобы исчезли, напротив, их стало намного больше, но это были другие деревья, другие травы. Все было другое!

Казалось, земля неожиданно решила снять привычную зеленую одежду к облачиться в другую — экзотическую, невиданную. Оторопевшего Юрку окружил дремучий нездешний мир. Высокие вершины странных, очень светлых сосен утопали в зеленом море папоротников, хвощей и других неведомых растений. Фантастическое разнотравье затопляло поляну. Травы все высокие, рыхлые, сочные…

Кое-где буйную зелень разрывали яркие пятна белых, желтых и красных цветов, над которыми лениво перепархивали огромные бабочки. Цветы были трех- четырехлепестковые, примитивные, а бабочки — и того примитивнее. Казалось, они только учились летать, при этом учеба давалась им с превеликим трудом — не летали, а мучились. Более проворными выглядели стрекозы и еще какие-то насекомые, неприятные и пугающие оттого, что были незнакомыми. Иногда сорокасантиметровые стрекозы подлетали к Юрке. Мальчишка напрягался и поднимал палку, готовясь к обороне. Внизу, под ногами, что-то непрерывно шуршало, шевелилось, двигалось, и Юрка перебежал, на другое место, где трава казалась не такой густой. А вообще-то она была очень высокой, выше головы. «Неужели я попал на другую планету?!» — Юрке стало не по себе.

Было раннее утро. Самое удивительное — солнце всходило не там, где обычно. Оно взошло на севере. Невероятно! Вот так чудеса! Юрка почувствовал, что его сердце начинает толкаться где-то возле самого горла, мешая дышать. Слишком уж все здесь необычно. Юрка присмотрелся к тому, что творилось у его ног, и увидел, что там кишмя кишат какие-то черви, сороконожки, жуки, тараканы, пауки. Вот зеленый, с металлическим отливом жук вцепился в длинного червя. Червь свернулся кольцами, обвил жука, стал сдавливать его; жук энергично вырывался, однако своих острых челюстей не разжимал… В другом- месте Юрка заметил двух пауков. Они стояли в боевых позах, выставив перед собой мохнатые лапы и раскрыв хелицеры. Юрка поднес к ним конец палки, и они разбежались в разные стороны.