Тринадцатый караван, стр. 37
Мы отправились в город.
Последнее впечатление от Уч-Купрюка: я помню площадь под деревом, ровный треск за стеною. Это выкатывали тракторы с базы МТС.
Солнце шло вниз. Тракторы шли на ночную работу.
Мы сели в пролетку.
— Так где же конец рассказа? — спросил я Гула-ма.— Чего-то тут недостает, в этой истории стекольщика и ишана.
— Почем знать,— сказал он.— Ишаны живучи, а рассказы не всегда имеют одинаковые концы. Пока дорога стекольщика продолжается...
Мы уехали.
Наш районный корреспондент вскочил на коня. Он ехал в Султан-кишлак проводить собрание. Мы поехали в другую сторону — в сторону Коканда. Мы не видели больше корреспондента. В Коканде, в редакции «Янги Фергана», мы нашли от него письмо. Оно было спешно написано на измятом клочке бумажки и опять напомнило рисовые дороги Бувайды.
«Я не доехал до Султан-кишлака,— писал корреспондент,— по дороге я встретил бегущих людей. Большая тревога случилась в Султан-кишлаке. Через час после того, как вы ушли, на кишлак налетел отряд басмачей. Но он быстро улетучился, потому что приняты были меры. Дехкане отразили налет. Мы знаем виновников этого налета...»
Да, мы знаем виновников налета... Так кончилась дорога ишана.
В заключение корреспондент сообщал об оздоровлении колхоза в Султан-кишлаке и вообще об учкупрюк-ских делах. Это были районные новости: найдены конные плуги для прицепа к трактору, произошли изменения в районном колхозсоюзе, приехал наконец районный счетовод...
Банкет в Актюбинске
Несколько суток мы гнались за горизонтом. Но горизонт отступал и, отступая, оставлял нам только степь и ветер, а все остальное бежало, собираясь за горизонтом в толпы, они бежали от нас — города, деревья и люди.
Эта огромная степь шла до самого города Актюбинска, степные зарницы и ночные пожары трав бродили по земле, по небу. Черные тучи шли целыми караванами.
Под тучами, на пустой земле мы разжигали костры и кипятили чай, молча сжав зубы. Мы ничего не ждали от Актюбинска: увидев степной городишко, мы снова уйдем в степь.
Больше всех злился один хмурый водитель, ехавший с нами. Он был чудовищно подозрителен. Он полагал, что все люди, небо и земля сговорились напакостить его машине.
— Тонна перегрузим! — кричал он на остановках.— Смотрите, смотрите все: у меня прогнулись рессоры. Это он нарочно — завхоз — навалил мне два ящика сыру и полон кузов консервов. Я выкину его сыр! Я выкину консервы!
Когда он перегонял нас, он говорил, что мы остановились нарочно, чтобы срезать ему дорогу, чтобы испортить тормоза.
В Актюбинск мы вошли днем, в ветер, и увидели следующее.
Около низенького дома стояли человек двенадцать стариков, выстроившись в две шеренги под аркой. Один из них был без руки, другой стоял на деревянной ноге, равняясь одной оставшейся ногой по шеренге и поднимая бороду, которую трепал ветер. Огромное внимание и напряженные лица поразили нас; старики готовились к какому-то необычайному моменту, затаив дыхание, следя за старшим. И вот, когда первый автомобиль наш поравнялся с толпой зрителей, старший махнул рукой, шеренга подняла вдруг винтовки и выстрелила в воздух, небо над городом загремело, и так как винтовки были старыми, то многие выстрелы отстали и лишь спустя некоторое время полетели вдогонку другим. Шеренга поставила винтовки к ногам. И тотчас же сбоку заиграл небольшой оркестр. Он играл в степь, и ветер трепал и рвал на куски марш; на улице оставались отдельные обрывки медных и торжественных звуков. Начался митинг.
Напряжение суток вдруг разорвалось. Бессонные ночи и степь мотали нас. Сейчас нам хотелось лечь на землю и забыть автомобиль. «Я выкину сыр!» — крикнул было где-то хмурый водитель, но сейчас же умолк. Мы не трогали даже пыль на наших лицах, и грязь падала с комбинезонов. Широкий город, положенный среди степи, продолжал бежать под нашими ногами, как детские сны. Мы шли по улицам, и улицы бежали, низкие деревянные дома бежали вдаль, плыли мимо лиц необыкновенные старики с ружьями, хотелось прислониться к дереву, но деревьев не было.
— В этом городе негде было бы даже повеситься,— сказал один водитель.
Так мы шли и ехали через город, и впереди гордо шла шеренга с винтовками, причем все время я видел деревянную ногу, отмахивающую по земле такт с другими. Потом шеренга покрылась туманом и вдруг исчезла.
Мы приехали на стоянку, к новому каменному дому. Он был высок и поднимался над городом, как скала. На крыше рвался красный флаг, домогаясь оторваться и улететь вместе с тучками, бегущими по небу. Мы ввели автомобили во двор. И вдруг перед нами опять появились странные актюбинские старики — шеренга людей с винтовками. Они молчаливо, по неслышной команде повернули направо, пошли парами, разошлись и стали по углам, держа винтовки на караул.
Захватив узлы и спустив на машинах генты, мы отправились к дому. В этот момент двери открылись, и на двор вышла странная процессия: парами друг за другом шли женщины, причем каждая из них держала в одной руке ведро, а в другой, через плечо, точно ружье, длинную щетку. Так они прошли по тропинке, проложенной в траве, обогнули автомобили, остановились сзади, потом поставили ведра на землю и молча стали мыть машины, мыть водой, соскребать грязь с колес, вытряхивать пыль из тентов.
— Идите, идите, товарищи! — крикнул кто-то.— Ступайте же за нами.
Нас ввели в просторный дом, там мы прошагали через коридоры и вошли в комнату, из которой валил пар. Это был горячий душ. Здесь у нас отняли комбинезоны и унесли стирать. Потом появились мыло, горячая вода, полотенце — степь и пыльная дорога, степные ветры спали с нас и исчезли в тумане. И вдруг мы очутились в роскошной необъятной комнате, похожей на оранжерею. Перед огромными стеклами окон стояло множество кроватей с чистыми простынями и одеялами. Все бросились на кровати, чтобы размяться. Мы гоготали и кричали друг другу какие-то смешные и непонятные слова, рассматривая стекла, чистый пол, белоснежные стены, и вдруг у дверей увидели опять стариков. У дверей — возле рядов кроватей — молчаливо стояли два человека в пиджаках, с винтовками к ноге. Они смотрели сурово и не мигая в воздух. Это нас смутило, и все притихли. «Кто вы? Что вы?» — хотелось нам спросить часовых, но никто не решался. Почему они стояли везде на нашем пути, почему мы видели их перед входом в залу столовой, перед машинами, в коридорах? Может быть, эти старики пришли из степи, из расстроенного воображения, мираж и сон?
— Кто вы, товарищ? — спросил кто-то тихо у одного. Старик молчал и смотрел мимо нас, переминаясь...
— Зачем вы стоите? — решительно подступили мы тогда к нему.
Но старик супил брови и молчал. Он набирался воздуху, потом наконец прорвался, смущенно кашлянул в руку и открыл рот.
— Мы, товарищи, не должны говорить, мы в почетном карауле и помним устав караульной службы.— Он испугался и скосился на дверь; дисциплина боролась в нем со страстным желанием исполнить нашу просьбу.— Я ничего вам не говорю,— сказал он наконец нам твердо.— Я только скажу вам между нами...
Мы красные партизаны,— прервал здесь его другой, не выдержав. Волнуясь, они стали перебивать Друг друга.— Мы же красные партизаны...
Актюбинская организация красных партизан и красногвардейцев,— гордо сказал другой,— нас тут сила. Организовали все загодя, за две недели до вашего приезда. Две недели мы ждали колонну...
— Прошли, как один, военный строй.
— Жены наши организовали мойку там, стирку барахлишка.
— Опять же постели, ужин, столовая. Город у нас, конечно, вот маловат, товарищи, против Москвы...
Но нам не удалось на этот раз дослушать партизан. За окном загудела машина, и все, кому нужно было на почту, бросились во двор. Несколько водителей, журналистов и инженеров влезли в дырявый кузов местного грузовика. Перед домом стояла толпа. Она смотрела на огромную карту, нарисованную местным художником,— маршрут каракумского пробега. Это была фантастическая география: моря красного цвета, земля фиолетовая, города переменились местами. Каспийское море висело сморщенное, как резиновая колбаса, из которой выходит воздух.