Последняя ночь с принцем, стр. 11
Она потопталась у балконной двери и совсем уже было собралась перелезть к себе домой, как снова вернулась к его пиджакам и костюмам. Остались не осмотренными стены. Как же она могла убраться отсюда, не подвергнув тщательному осмотру стены?! Обои в мелкий кленовый листочек, наклеенные еще Пироговыми, были совсем свежими и даже не успели выгореть от времени и солнца. Хотя, какое там солнце, когда елки почти лежат на подоконниках…
Она садилась на корточки, пробиралась на манер хорошо обученной обезьянки под каждый крюк, унизанный его вещами, и, ухватившись за чехлы снизу, внимательно оглядывала поверхность стены.
Нигде и ничего. Но в одном месте на глаза ей вдруг что-то попалось. Но это «что-то» было почти у самого плеча висевшего пиджака, так что Маргарите пришлось выбираться из-под шуршащих пакетов, сдвигать в сторону вешалки и внимательно изучать надпись.
Изучила! Изучила на свою голову, что называется!..
«Ритка, дура чертова!» – было написано мелким почерком Пирогова-сына. Написано в том самом месте, где прежде у Пироговых висел ковер. – «Неужели ты ничего не понимаешь?! Я же люблю тебя!!!»
Она вылетела из квартиры Кораблева теперь уже пулей. Не помня себя, перемахнула через перила. Ворвалась в свою гостиную. Рухнула на диван так, что тот едва не сложился пополам. Стиснула руки на груди и зло нахмурилась.
Чувство было такое, будто она заглянула в замочную скважину и увидела что-то такое, после чего на душе вдруг сделалось стыдно и пакостно.
Наверняка Пирогов-сын написал это какой-нибудь глухой ночью втайне от папы с мамой. Страдал и корябал черным маркером, прикрываясь ковром. И никто не узнал об этом до тех пор, пока этот ковер не сняли и не вынесли из дома. И… до тех пор, пока туда не въехал новый жилец.
О, черт!!!
Вот он, ответ на вопрос, чем вызван интерес Эдика Кораблева! Вот оно и объяснение! Заинтригованный объяснением человека, с которым, возможно, обсуждал условия купли-продажи квартиры, он решил попробовать на соседке свои собственные чары. Вряд ли он решил, что упомянутая в послании Рита – это совсем другая девушка…
Ну, а Пирогов-то каков! То на руках ее с первого на четвертый этаж тащит, то в кино зовет или на чай, то целоваться лезет, но чтобы хоть раз намекнуть…
– Анька! – напряженным нервам Маргариты требовался психоаналитик, и, решив, что эту роль может взвалить на себя и сестра, она ей позвонила. – Ты и не представляешь!!!
И она ей все рассказала. В подробностях рассказала. И про ссору Кораблева с Николашей, и про свое утреннее бегство, и про хитрого дачника с его подсмотренной историей. Потом она плавно перешла к несанкционированному проникновению на чужую территорию и, пропустив мимо ушей сдавленный вскрик Анны, поведала об обнаруженном любовном послании.
– Разве я могла подумать, что у него ко мне такое серьезное чувство! – захлебываясь эмоциями, восклицала Рита. – Что же мне теперь делать?
– Ну, я не знаю… – медленно начала Анна, а потом разошлась, разошлась, сорвалась на крик, и под конец даже заплакала. – Возьми, например, и слазай на балкон в новый дом к Пироговым. Может быть, он там вообще все стены исписал. Только, по моим сведениям, они теперь на восьмом этаже живут. Тебе это как, не слабо? На четвертом ты по перилам научилась ходить, а на восьмом?.. Дура! Господи, какая же ты дура, Ритка! И когда ты только поумнеешь!.. Я так переживаю за тебя, ночей не сплю. Все думаю, думаю, думаю. Как ты там жива-здорова, сыта ли, счастлива… А она, оказывается, форточницей заделаться решила! Вот что мне теперь со всем этим дерьмом делать, скажи?!
Заплакав, Анна положила трубку.
Сейчас Адик кинется ее утешать, гладить по плечам и прижимать к себе. Потом они уже вместе начнут ругать ее. И говорить о том, что ей бы давно пора поумнеть, давно пора выйти замуж и заиметь детей. И надо бы зажить наконец, как все нормальные люди.
Но беда в том, что Маргарита Николаевна Жукова не была нормальной в общепринятом понятии этого слова. Она была очень любознательной, очень! Иногда ей это помогало, иногда наоборот. Но чаще всего это ее просто развлекало.
Ей ничего не стоило, к примеру, выйти следом за молодой парочкой из автобуса и пройти за ними пару-тройку кварталов. Послушать их разговор и немного понаблюдать и удостовериться, что история, которую она придумала про них, наблюдая за ними в автобусе, совершенно идентична их настоящей. И что Он в самом деле любит ее немного меньше, чем Она. И что всячески на сегодняшний вечер старается от Нее отделаться, и наверняка потому, что где-то его ждет кто-то третий…
Таких историй Рита могла насочинять за время пути с работы до дома уйму. И про женщину, что тащила за руку упирающегося внука с портфелем. И про печального старика, замеревшего на скамейке в сквере. И про девчонок, что шушукались у кассового аппарата в супермаркете. И даже про кассиршу, что пробивала ей чек. Про всех… кроме самой себя. А теперь вот еще и про Кораблева.
Что-то было с ним не так. Что-то было неправильно. Она не могла этого понять и потому не сумела придумать его историю. А тут еще с пути истинного сбивали эти несколько слов, написанные на стене отчаявшимся без взаимности Пироговым-сыном. Серегой его звали, кстати, Пирогова-сына-то. Серегой…
Вот его история у Риты была всегда наготове. Серега непременно женится, непременно родит детей. И они станут летом все вместе ездить на дачу и сажать там огурцы. А если и не станут ничего сажать, то ездить непременно будут. И еще будут жарить там шашлыки и кипятить пахучий чай прямо на костре в каком-нибудь закопченном старом чайнике. И под этот чай – слушать соловьев и обнимать друг друга. Это Серегина история, придуманная для него Ритой. Потому что Серега был нормальным, в понимании ее сестры Анны, человеком. С нормальными запросами и нормальными потребностями. Не то что она, Рита…
Она вдруг очнулась и снова начала набирать новый телефонный номер Пироговых. Ей снова никто не ответил. Да, все правильно. Они все как раз на той самой даче, где вкусно пахнет жаренным на углях мясом и заваренным смородиновым листом чаем. А она сидит на старом бабкином диване, который был продавлен еще в прошлом столетии, но все еще продолжает стенать своими истерзанными пружинами и пытается придумать историю и про Кораблева. И у нее ничего не выходит, и она от этого злится.
– Ничего! – вдруг выпалила Рита в пустоту гулкой бабкиной гостиной. – У меня еще появится для тебя время, Эдик! И уже через неделю-другую твоя история будет готова…
Глава 5
– Ромочка, тебе чай, кофе? – Настена повернула к нему от кофеварки заспанное неумытое лицо и улыбнулась, заведомо уверенная в том, что он простит ей и неопрятный после ночи вид, и темные полукружья под глазами, и даже изрядно помятую пижаму.
– Мне? – Баловневу очень хотелось бы выпить чаю, крепкого, без сахара, забеленного густыми жирными сливками, но он не мог, поэтому с благодушной улыбкой пробормотал: – Конечно, кофе, дорогая.
«Дорогая» плеснула ему в чашку кофе, всыпала три ложки сахара, от чего он тут же сморщился. Мало того, что кофе она готовила дрянной, так еще и сахар. Но чего не вытерпишь ради женщины, которая ужасно нравилась и с которой намеревался прожить…
Стоп! Жить ему осталось, по прогнозам, три дня. И если этот ночной звонок не бред и не блеф, нужно что-то делать. Как-то обезопасить себя, что ли.
Три дня, три дня… Это не много и не мало. Это целых семьдесят два часа, которые можно потратить во благо, нанять детектива, к примеру, или спрятаться где-нибудь. А как же тогда бизнес?
Баловнев утопил свой тяжелый вздох в кружке с кофе, отхлебнул приторной бурды, еле заметно сморщился и тут же засобирался.
– Пообедаем вместе? – Настя почти с мольбой посмотрела на него, резким движением заправила волосы за ухо, и снова попросила: – Ром, пообедаем?
Он не мог. Никак не мог. С часу дня до шести вечера его не должно было быть в городе. Запланированную поездку никак нельзя переносить, от этой встречи зависел успех миллионной операции. Но Настя… Когда она вот так вот смотрела на него, он не мог ей отказать.