Осколки ледяной души, стр. 2
Портреты вешал Санечка.
Ее голубоглазый, белокурый и кудрявый, как Есенин, Санечка.
Первая и последняя ее любовь, ее боль, ее нежность.
Это она так определила для себя. Светка, правда, не верила.
– Ой, да брось! Все пройдет! – вещала она, занавешиваясь от нее сигаретным дымом. – Э-ээх, Танька, нам ли жить в печали?! Ты у нас кто? Ты у нас личность! Квартира у тебя, машина опять же, должность. Заместитель генерального это вам не хрен в огороде. А Санечка твой кто?!
– Кто? – сипела Татьяна, с трудом продирая свой голос сквозь слезы и табачный дым от Светкиной сигареты.
– Он, Танька, сволочь! Интеллигентная утонченная сволочь! Поверь мне и не печалься!..
Татьяна верила, но не печалиться не получалось. Но верить – верила безоглядно. Ей просто ничего уже не оставалось, как только верить Светке. Да и верить-то особо больше некому. Ведь никого, кроме Светки, у нее не было.
Даже Иришки...
– Ирка твоя тоже засранка хорошая, – рубила ладонью воздух Светка. – Где это видано, чтобы от родной матери к отцу сбежать! И что ей там, у отца-то?.. Пустая хлебница с холодильником да тараканы по углам!
– Он ненавидит тараканов, Свет. Он вывел их чем-то, – вяло протестовала Татьяна, все так же через силу выдавливая из себя по слову. – И хлеб они покупают. И колбасу, и сахар...
Лучше бы ей было не вспоминать этот злополучный сахар, потому что Светка тут же кашляла от дыма, сатанела лицом и начинала страшно материться.
Татьяна ее понимала. Ох, как она ее понимала! Этот злополучный сахар испортил им жизнь. Всем троим: ей, Санечке и Иришке. Казалось, что с него, с этого сыпучего кристаллического продукта и начались все беды в конкретно ее личной жизни.
А началось все... Как бы не споткнуться в воспоминаниях... Да, точно! Началось все со сватовства, если, конечно, можно этим патриархальным словом осквернить сам факт знакомства Санечки с ее мамой.
Ох уж эти мамы!..
На каждого по одной богом дадено, но таких, как у Татьяны, она была просто уверена в этом, не было ни у кого.
Ее мать была монстром во плоти и по сути своей.
Унизить, прижать к земле, заставить сомневаться, ненавидеть себя... Это было для мамочки удовольствием, ежедневной утренней разминкой, смыслом жизни.
– Ты?! Ты дочка?! Да ты же неудачница, каких поискать! – восклицала обычно мать, когда Татьяна пыталась поделиться с ней своим очередным проектом. – Тебе ли в это влезать с твоими куриными бабьими мозгами! Тебя же растопчут на второй день, растопчут и вытрут о тебя ноги!
Пока что мать с этим успешно справлялась в одиночку. Идею Татьяниного замужества, к примеру, родительница высмеяла через три минуты после того, как услышала о ней.
– Ты просто дура! – подло ухмыльнулась она своему отражению в зеркале, сидя к дочери спиной. – Могла бы выбрать кого-нибудь поинтереснее. Холостых дипломатов пруд пруди. То общество, куда мы с тобой вхожи, просто кишит приличными обеспеченными мужчинами, а ты... Ну, я готова была бы даже смириться с депутатом. Бог с ним, сейчас такое время... Но экономист!!!
В ее устах это звучало просто ругательством. Никакие Татьянины аргументы не шли в пользу Санечке. Ни его опыт, ни востребованность на рынке труда. Даже его обеспеченность жилплощадью казалась минусом.
– Квартира какая! – фыркала мать с преувеличенным презрением. – Двушка в восьмиэтажке! Это ты считаешь приличным жильем?! Ты там так и состаришься в этой квартире. Состаришься и умрешь! Кого я вырастила, боже?.. Ну, дура же дурой... Замуж она собралась!..
Замуж Татьяна все-таки собралась. Невзирая на яростный протест матери. Невзирая на сотню приведенных ею контраргументов. Невзирая на мучительное мимолетное сомнение. Что было, то было, сомневалась иногда. Не часто, правда, но все же...
И в результате Санечка пришел в их с матерью дом о двух этажах совершенно неподготовленным. Нет, он, конечно же, был прилично одет и причесан. Розы, шампанское, дорогие конфеты и все такое. Как говорится, все при нем. Не было одного – стойкости. Он не умел держать удар. И она его сломала. В смысле – мать.
Сначала она долго и придирчиво рассматривала подарки. Мило улыбалась и интересовалась ценой и местом приобретения. Потом усадила за стол и продолжила...
– А ваши родители, они?..
– Простые люди. – Санечка бесхитростно улыбнулся. – Мама – медицинская сестра. Отец – токарь.
– Как же они учили-то вас, деточка? Тяжело, наверное, было.
Ее лжесочувствия он снова не разглядел и продолжал в том же духе. Рассказал все без утайки. И как масла сливочного неделями не видели. Мясо? Какое мясо, помилуйте!.. Молоко? Молоко иногда покупали. Когда начал подрабатывать, стало полегче. Кем подрабатывал? Да вагоны разгружал...
Мать слушала очень внимательно, время от времени бросая на помертвевшую Татьяну искрометные взгляды. Она бы даже затруднилась сказать, чего в этих взглядах было больше, торжества или ехидства. А может, и того и другого пополам.
– Идемте, Александр, я покажу вам наш дом, – проговорила маман, вдоволь натешившись его унижением. – Идемте...
И они пошли.
Мать провела его по всем шести комнатам, включая все малюсенькие кладовки и крохотную комнатку под лестницей. Подробно остановилась на каждом предмете мебели, живописуя его баснословную стоимость, проблемы транспортировки и нерасторопность продавцов при продаже. При этом она театрально всплескивала руками, закатывала под редкие брови водянистые глаза и все время спрашивала:
– Вы представляете, Санечка?!
Конечно же, он не представлял! Да и мог ли он! Татьяна и сама порой затруднялась ответить: зачем нужно покупать диванчик для холла по стоимости отечественных «Жигулей». Или это новое кашпо, последнее приобретение матери... Красиво, несомненно. Но цена!.. У Татьяны и сейчас при ее материальной независимости не было возможности отдать за цветочный горшок свой оклад. Но мать...
Она была и оставалась тем, кем была: властной, непримиримой, безжалостной и капризной, когда дело касалось ее прихотей.
Потом был семейный фотоальбом в дорогом кожаном переплете.
– А это мы с Танюшей в Италии... Это Англия. Вы там не бывали, Саша? Ах, да, о чем это я! – следовал коротенький смешок, и снова: – Это первая Танечкина норковая шубка. Ну не прелесть ли! Она тогда только начала ходить. Вам нравится, Саша?! Вам не может не нравиться...
Он занервничал где-то через час. Принялся крутить шеей, теребя неумелый узел галстука, и все время то расстегивал, то застегивал верхнюю пуговицу белоснежной дешевой сорочки. Мать все это видела, но не унималась.
– Идемте, Саша, я покажу вам Танины украшения...
Смотреть Танины украшения Санечка отказался наотрез, но вот от чая не отказался. А зря! Лучше бы наоборот. За чаем мать его добила окончательно.
– Что это вы, Сашенька, всего одну ложечку сахара кладете на такую громадную кружку?! – Сама же притащила из кухни эту кружку, мотивируя это его мужской ненасытностью, и сама же... – Вы не стесняйтесь, не стоит.
– Я и не стесняюсь. – У Санечки покраснели сначала уши, затем щеки и едва заметно задергалась верхняя губа. – Так привык.
Он-то, дурачок, думал, что лаконичность ответа она сочтет за достоинство, но ошибался. Пожилая женщина тут же расхохоталась квакающим ненатуральным смехом, потом закашлялась и, обмахиваясь ухоженными ладошками, запричитала:
– Что же вы, Сашенька, не намереваетесь расставаться со своими привычками?! Полноте, милый вы мой! Уж в чем в чем, а в сахаре мы вам отказать не можем. Какой бы трудной ни была ваша прежняя жизнь, уверяю вас, недостатка в сахаре у вас теперь не будет. Уж я этого не допущу...
Татьяна готова была ее задушить. Погрузить пальцы в рыхлую бледную кожу хлипкой шеи маменьки и давить, давить, давить... Никогда прежде и никогда потом она не испытывала подобной ненависти. Но в тот день!..
– Уж поверьте мне, Саша! – продолжала захлебываться смехом мать, откинувшись на высокую спинку стула. – Не допущу, поверьте!