Божьи воины. Трилогия, стр. 264
Ян Зембицкий сухо рассмеялся. Этого смеха в принципе должно было бы хватить Боршнитцу. Однако князь соизволил расширить ответ.
– Бог, – начал он, – милостив. Прощает и извиняет. Однако порой разгоняется в своем милосердии так, что, пожалуй, не знает, что делает. Когда-то мне это сказал вроцлавский епископ Конрад, а епископ – это тебе не какой-то поп, следовательно, знает, что делает. Поэтому, говорил епископ, Бог грешников простит, но надобно здесь, и на этой земной юдоли, присмотреть, чтобы грешники за свои грехи и провинности как следует пострадали. Так говорил епископ, и я думаю, он говорил правильно. Рейнмар из Белявы и его подружка должны пострадать. Крепко пострадать. А когда после страданий встанут пред лицом Бога, пусть им Бог прощает, если на то будет воля Его. Ты понял, маршал?
– Понял, князь.
Небо темнело, обещая снежную метель. И что-то еще похуже. Хуже потому, что неизвестно, что именно.
Глава двадцать пятая,
в которой Рейневан делает выбор. Но не все кончится добром.
Он проехал Франкенштайн, объезжая города с юга, через Садльно. Голова болела жутко, заклинания не помогали, дрожащие от волнения руки не слушались. Боль затуманивала глаза.
Он ехал как во сне. В кошмаре. Дорога, Клодзский тракт, часть торгового тракта Вроцлав – Прага, неожиданно перестала быть обычной дорогой, хорошо знакомой Рейневану трассой. Превратилась в нечто, чего Рейневан не знал и никогда не видел.
В затянутое тучами и без того темное небо неожиданно, как чернила в воду, влилось вращающееся и пульсирующее облако плотного мрака. Подул, сгибая деревья, дикий вихрь. Конь дергал головой, ржал, визжал, горячился. Рейневан ехал, с трудом отыскивая дорогу в тьме египетской.
Во тьме горят движущиеся огоньки. И красные глаза. Из-за черных туч бледно пробивается луна.
Конь ржет. Становится на дыбы.
В том месте, где должно быть село Тарнов, нет села. Вместо него кладбище среди диковинных деревьев. На могилах перекосившиеся кресты. Некоторые торчат наоборот, вверх ногами. Между могилами горят костры, в их мигающем свете видны пляшущие фигуры. Кладбище полным-полно чудовищ, лемуры царапают могилы когтями. Из-под промерзшей земли выдираются эмпузы и нецурапы. Муроны и мормолики задирают головы, воют на луну.
Между уродцами – Рейневан четко видит это – сидит Дроссельбарт. Сейчас, после смерти, он еще костлявее, чем при жизни, еще мертвее, чем cadaver, мертвецы, выглядит совершенно как мумия, как древний скелет, обтянутый сухой кожей. Один из лемуров держит его зубами за локоть, грызет и жует. Дроссельбант этого не замечает.
– Когда речь идет о благе дела, – кричит он, глядя на Рейневана, – единицы не в счет! Докажи, что ты готов жертвовать собой! Порой надо жертвовать тем, что любишь!
– Камень на бруствер! – воют лемуры. – Камень на бруствер!
За кладбищем развилка. Под крестом, опершись спиной, сидит Жехорс. Лицо наполовину заслонено, всего его покрывает саван, пропитавшаяся кровью ткань из мешковины.
– Колесница истории мчится, – говорит он нечетко, с трудом. – Никакая сила уже не в состоянии ее задержать. Посвяти себя ей! Ты должен посвятить себя ей! Во имя дела! Во имя Чаши! Чаша должна восторжествовать!
– Камень на бруствер! – скрипят, подпрыгивая, большеухие шретли. – Кинь ее как камень на бруствер, на защитный вал!
– Впрочем, она и без того погибла, – говорит, поднимаясь из придорожного рва, Бисклаврет. Неизвестно, как он говорит и чем, вместо горла и челюсти у него кровавое месиво. – Ян Зембицкий не выпустит ее из лап. Независимо от того, что ты сделаешь, ее ты все равно не спасешь. Она уже мертва. Потеряна.
Из рва по другую сторону встает Гельфрад фон Стерча. Без головы. Голову он держит под мышкой.
– Ты поклялся, – говорит голова, – ты дал verbum nobile, честное благородное слово. Ты должен ею пожертвовать. Я пожертвовал собой. Выполнил обязанность. Я поклялся ему… Hodie mihi, cras tibi…
Копыта стучат по земле. Рейневан мчится галопом, наклонившись в седле. Где-то здесь должна быть деревня Баумгартен. Но ее нет. Есть только голые, многовековые деревья, дикий лес, зимняя пуща.
– Вы были хорошей парой, – кричит из-за деревьев зеленокожее существо с фосфоресцирующими глазами. – Жойоза и бахеляр. Были, были!
– Камень на бруствер! – воют поднимающиеся из бурелома бледные типы. – Камень на бруствер!
Из-за стволов выглядывают альпы. Высокие, темнокожие и беловолосые остроухие альпы.
– Tempus odii, – плывет к нему их назойливый, хорошо слышный шепот. – Tempus odii, время ненависти…
Здесь должна быть деревня Буковчик. Нет ее.
– Новая Эра! – кричит, выскакивая словно из-под земли, Крейчиж, проповедник сирот. Весь он залит кровью, она течет из руки, отрубленной повыше локтя, и из чудовищной раны на голове.
– Новая Эра. А старый мир пусть погибнет в огне! Пожертвуй ею! Пожертвуй ею для блага дела!
– Камень на бруствер! Камень на бруствер!
– Приидет Царствие Божие! – воет Крейчиж. – Истинное Regnum Dei. Мы восторжествуем. Истинная вера восторжествует, придет конец несправедливостям, мир изменится! Чтобы так случилось, ты должен пожертвовать ею!
– Должен пожертвовать ею!
По склону взгорья длинной бесконечной чередой, хороводом спускается Totentanz, danсe macabre. Сотни одетых в изодранные саваны скелетов пляшут и скачут, дергаясь в диких и гротескных прыжках. Развеваются истрепанные хоругви и знамена. Гремят адские барабаны. Слышен хруст костей, клацанье зубов. И дикий, распеваемый скрипящими голосами хорал:
Над хороводом трупов кружат и каркают тысячи ворон, воронов и чаек. Ветер доносит отвратительную трупную вонь. Стучат кости, клацают зубы. Гремят вскрики и кошмарные вопли. И пение:
Камень на бруствер. Ты должен ею пожертвовать.
Рейневан вжимается лицом в гриву, бьет коня шпорами.
Копыта стучат по замерзшей земле.
Кошмар окончился резче, чем начался. Мрак развеялся мгновенно. Возвратился нормальный свет. Нормальное декабрьское небо с висящей на нем бледной как сыр луной. Деревня Франкенберг оказалась там, где ей положено быть, лаяли собаки, дым сползал со стрех, стелился по яру. Далеко на юге, в направлении езды, то есть, пожалуй, в Варде, звонили на нону.
Рейневан ехал, конь мотал головой, косился.
Головная боль прекратилась.
Он проехал Бардо, все еще носящее следы разрушений и пожаров. Переехал на левый берег Нисы. Поднялся на хребет над изломом реки, проехал рядом с деревней Эйхау, спустился в Клодзкскую долину.
В Клодзке звонили на нешпоры.
Объехал город с севера, снова переправившись через Нису. Добрался до развилки дорог, места, где Междулеский тракт пересекался с трактом, ведущим на Левин и Наход.
И здесь, у деревни, названия которой он не знал, его остановила гуситская hlidka. Разведка, патруль, состоящий из трех конных арбалетчиков.
– Я из Фогельзгана, – ответил он на окрик. – Рейнмар из Белявы. Ведите к командиру.
Сироты были на марше. Покинув лагерь под Ренгерсдорфом, армия Краловца двигалась на север. Они идут прямо в долину Счинавки, подумал Рейневан. Мне не придется их уговаривать, убеждать, они без моего участия делают точно то, чего хотел князь Ян. Неужели знак Божий? Мне не надо ничего делать. Я никого не предам. По крайней мере активно действуя. Просто буду молчать. Утаю то, что произошло. Ютта будет спасена.
Охраняемая с флангов конниками и пехотинцами колонна длиной, пожалуй, в полмили – в ее состав входили на глаз что-то около ста пятидесяти боевых телег и с полсотни грузовых, которые назывались «продуктовыми». Прошло некоторое время, пока патруль подвел Рейневана к гейтманам. В самую голову колонны, бывшую уже далеко за Шведельдорфом.