Божьи воины. Трилогия, стр. 214

– Тебе показалось.

Скрипнула дверь, в арсенал вошла матрона. Без чепца. Немного зарумянившаяся. С вздымающимся от волнения бюстом.

– О, – обрадовался господин Ян. – Так быстро получилось?

Ее милость Биберштайнова взглянула на мужа со снисходительностью свысока, подошла, что-то долго шептала на ухо. Чем она дольше шептала, тем сильнее разглаживалось и прямо-таки сияло лицо Яна.

– Ха! – выкрикнул он наконец, засияв до предела. – Юный Вольфрам Панневиц! Ха, черт меня побери! Болтался по Голеньевским Борам, играл в странствующего рыцаря! Наверно, наткнулся на нее, когда она от сундука в лес сбежала… Ха, сто рогатых дьяволов! Я ж помню! А когда потом сюда заезжал, помнишь, жена, как глазами стрелял, краснел и слюни пускал?.. Подарки привозил! Ха! А жениться желания не было. Ну так теперь будет. Потому как это недурная партия, госпожа жена. Совсем недурственная. Сейчас же поеду в Гомоль, к старому господину Панневицу, поболтаем, два отца, о проказах наших потомков. Поговорим о чести и достоинстве…

Он осекся, взглянул на Зеленую Даму и Рейневана, словно удивившись, что они все еще здесь. Насупился.

– Я должен…

– Ничего ты не должен, – резко прервала Зеленая Дама. – Я все беру в свои руки. Забираю его и тотчас же уезжаю.

– И не заночуешь? До Шёнау немалая дорога…

– Выезжаю немедленно. Прощай, господин Ян.

Зеленая Дама спешила, принуждала свою свиту спешить. Они направились на север, к скалам и взгорьям. Ехали быстро, поглядывая на затянутый впереди туманом массив Слёнзы, а позади – синие Рыхлебы и Есёники. Рейневан ехал в конце кавалькады, не очень зная, куда и зачем. Он еще не остыл.

Однако ехали недолго. Зеленая Дама неожиданно приказала остановиться. Кивком пригласила Рейневана ехать за ней следом.

У подножия взгорья стоял каменный покаянный крест. Обычно такие кресты вызывали у Рейневана ассоциации, побуждали к размышлениям. Сейчас крест ничего не вызывал и ни к чему не побуждал.

– Слезай!

Он послушался. Она встала перед ним, ветер рвал ее плащ, облеплял фигуру.

– Здесь мы расстанемся, – сказала она. – Я еду в Стшелин, оттуда домой, в Шёнау. Твое общество нежелательно. Понимаешь? Управляйся сам.

Он кивнул головой. Она подошла, вблизи заглянула ему в глаза. На одно лишь мгновение. Потом отвела взгляд.

– Ты соблазнил мою дочь, паршивец, – сказала она тихо. – А я… Я, вместо того, чтобы дать тебе по морде и проявить презрение, вынуждена краснеть. И мысленно быть тебе благодарной за… Знаешь, за что. О, ты тоже краснеешь? Прекрасно. Как-никак какое-то удовлетворение. Слабое, но все же…

Она прикусила губу.

– Я Агнес де Апольда. Супруга чесника Бертольда Апольды. Мать Ютты де Апольда.

– Я догадался.

– Лучше поздно, чем никогда.

– Меня интересует, когда догадалась ты.

– Раньше. Но меньше об этом. Тебе благоприятствует удача, – заговорила она. – Ты прямо-таки классический пример избранника судьбы. Но прекрати искушать лихо. Беги. Исчезни из Силезии. Лучше всего навсегда. Здесь ты не в безопасности. Биберштайн не был единственным твоим врагом, их у тебя здесь много. Рано или поздно кто-нибудь из них схватит тебя и прикончит.

– Я должен остаться, – прикусил он губу. – Я не уеду, пока не встречусь с…

– С моей дочерью? – Она опасно прищурилась. – Запрещаю. Сожалею, но я не одобряю этой связи. Ты для Ютты неподходящая партия. Ян Зембицкий действительно лишил тебя всего и все отнял, но я не такая расчетливая, как Биберштайн, я согласилась бы на зятя бедного, богатого только сердцем, так пусть же любовь торжествует в шалаше. Но я не позволю дочери связать себя с преследуемым изгнанником. Ты сам, если в тебе есть хоть кроха порядочности, а я знаю, что есть, не допустишь, чтобы твои враги добрались по твоим следам до нее. Не подвергнешь ее опасности и риску. Подтверди.

– Подтверждаю. Но я хотел бы… я желал бы…

– Не желай, – тут же прервала она. – Это бессмысленно. Забудь о ней. И дай ей забыть. Ведь уже два года, парень. Я знаю, тебе будет больно, но я скажу: у времени огромные способности вылечивать. Стрела Амура, бывает, войдет глубоко. Но и такие раны заживают со временем, если их не бередить. Она забудет. Возможно, уже забыла. Я говорю это не для того, чтобы ранить тебя. Наоборот, чтобы облегчить. Тебя гнетет мысль об ответственности, об обязанности. О долге. У тебя нет никаких долгов, Рейнмар. Ты свободен от обязательств. Возможно, я буду прозаичной до боли, но что здесь поэтизировать? То, что вы переспали друг с другом, – незначительный эпизод.

Он не ответил. Она подошла к нему. Очень близко.

– Встреча с тобой, – шепнула она, осторожно коснувшись его щеки, – встреча с тобой была удовольствием. Я буду ее помнить. Но не хотела бы никогда больше тебя встречать. И видеть. Никогда и нигде. Это ясно? Ответь.

– Ясно.

– На тот случай, если тебе что-нибудь придет в голову, знай: Ютты нет в Шёнау. Она уехала. Расспросы тамошних или окрестных жителей ничего не дадут. Никто не знает, где она сейчас. Понял?

– Понял.

– Значит, прощай.

Глава пятнадцатая,

Проходящая мимо корчмарка глянула вопросительно, указав глазами на пустой кубок. Рейневан отрицательно покачал головой. Ему больше пить не хотелось, к тому же пиво было не из лучших. Говоря прямо, оно было скверным. Как и предлагаемая тут еда. Тот факт, что здесь останавливалось много гостей, можно было объяснить только отсутствием конкурентов. Сам Рейневан остановился здесь, в Тепловодах, узнав, что следующий трактир будет лишь в Пшежечине у Вроцлавского тракта. Однако до Пшежечина была миля с гаком, а дело шло к вечеру.

«Мне нужна чья-то помощь», – подумал он.

Около часа он анализировал ситуацию и пытался разработать более или менее приемлемый план действий. Всякий раз приходя к выводу, что без помощи ему не обойтись.

Расставшись с Агнес де Апольда, Зеленой Дамой, и преодолев вызванную ее словами подавленность, он поехал в Подвоевцы. То, что он там застал, удручило его еще больше. Хозяину, которого князь Ян Зембицкий посадил на конфискованные у Петерлина земли, вполне хватило неполных двух лет, чтобы известную и процветающую сукновальню развалить до тла. Никодемус Фербругген, фламандский мастер-красильщик, уехал, оказывается, куда-то в Великопольшу, не в силах перенести издевок. На счетах князя Яна прибывало записей. «Придет время, – скрежетнул зубами Рейневан, – придет время расчетов, милостивый князь. Время отчитываться. И расплачиваться. Однако пока что мне нужна помощь. Без помощи я не сделаю ничего».

В углу, склонившись над кубками, сидели два невзрачных человека. Одеты они были просто и бедно, но слишком чисто для обычных бродяг, на их лицах не было следа, свидетельствующего о постоянном недоедании. У одного были очень кустистые брови, у второго румяная и блестящая физиономия. Оба были в капюшонах. Оба, заметил Рейневан, часто – слишком часто – поглядывали в его сторону.

«Мне нужна помощь. К кому обратиться? К канонику Оттону Беессу? Для этого надо ехать во Вроцлав, а это рискованно».

В Бжег, к духовникам? Сомнительно, чтобы они его еще помнили, минуло пять лет с того времени, когда он работал в госпитале. Кроме того, у Биркарта Грелленорта могли и там быть глаза и уши. Так, может, поехать в Свидницу? Юстус Шоттель и Шимон Унгер, знакомые Шарлея из печатни на Крашевской, наверняка помнили его, он четыре дня помогал им при работе над непристойными картинками и гравюрами.

Пожалуй, это самый лучший план, подумал он. Шарлей и Самсон, которые будут разыскивать его в Силезии – а ведь искать будут несомненно, – наверняка заглянут в печатню. «До тех пор я затаюсь и там обдумаю другие планы, в том числе…»

В том числе план, как скрытно приблизиться к Николетте.