Bce тайны мира Дж. P. Р. Толкина. Симфония Илуватара, стр. 17

Ho образ Андвари и его кольца послужил отправной точкой для вдохновения другого великого художника – Рихарда Вагнера. Любопытно, что сам Толкин резко отрицал сопоставление образа Единого Кольца и Кольца Нибелунга, давшего название тетралогии. Хорошо известна его фраза: «Общего у этих колец только то, что оба они круглые». Ho внимательное знакомство с вагнеровским сюжетом опровергает это утверждение.

Во-первых, у Вагнера впервые появляется история создания кольца: злобный карлик Альберих, отвергнутый русалками Рейна, похищает их золото и творит из него кольцо. Сцена создания кольца принадлежит к ярчайшим моментам этой оперы.

Во-вторых, это кольцо дает не только богатство, но и власть, причем Альберих с его помощью обращает других карликов в рабов. Это принципиальный момент, поскольку власть как таковая совершенно не обязательно подразумевает порабощение.

В-третьих, для создания кольца необходима магическая сила, и в данном случае – кузнец должен отвергнуть любовь. Этот мотив не встречался в мифологии, где магические предметы зависят исключительно от мастерства создателя, а не черт его характера. Кольцо, созданное ненавистью, – это находка Вагнера, это черта культуры нового времени.

Дальнейший кровавый путь кольца, который уготовил ему Рихард Вагнер, для нас уже несуществен.

Мы видим, что Толкин отчетливо заимствует у немецкого творца слишком многое. Поистине, необъяснимая притягательная сила заключена в этом кольце…

Завершая анализ заимствований Толкина у Вагнера, упомянем еще одно, незначительное. Брат Альбериха – жалкий карлик по имени Миме. B «Сильмариллионе», в истории Турина Турамбара, действует карлик Мим, злобный и коварный.

Итак, анализ скандинавских (и, шире, германских) мотивов в книгах Толкина убеждает, что эта мрачная и брутальная культура служила для создания образов, как непосредственно Врага и его творений, так и тех, кто попал под омрачение и нес в мир гибель. Редкие исключения – это образы максимально высокой героизации.

Теперь мы переходим к анализу уникальной культуры, крайне поверхностно известной популярному читателю, но глубоко и точно понятой Толкином.

Толкин и финский эпос

Когда пишут о взаимоотношениях Толкина с финской культурой, то обычно ограничиваются замечанием о том, что классический эльфийский язык квэнья был им создан на основе финского. При этом язык эльфов Белерианда – синдарин – создан на основе валлийского. Исходные языки относятся не только к разным группам, но и к разным семьям (финно-угорской и индоевропейской соответственно), однако квэнья и синдарин в мире Толкина – несомненно родственные языки, и звуковые чередования в них хорошо заметны даже тому, кто не имеет специального филологического образования.

Ho лингвистический аспект мира Толкина слишком специфичен и не является темой данной книги. Мы обратим внимание лишь на важнейший культурологический аспект: сильнейшую близость финской и валлийской культур в восприятии Толкина, близость тем более примечательную, что в «земной» истории она не обусловлена взаимодействиями или влияниями.

После такой преамбулы читатель вправе ожидать, что финская мифология будет проанализирована как еще один источник представлений об эльфах Средиземья.

Ho нет, все значительно серьезнее.

И перед обращением к текстам Толкина нам необходимо совершить глубокий экскурс в основной памятник карело-финнов: эпос «Калевала».

Семиотическая система этого эпоса не имеет аналогов в мировой культуре: в «Калевале» действие бессильно перед словом. Нам уже доводилось писать об этом, хотя и кратко [54]. Как и в любом эпическом сказании, значительную часть сюжета «Калевалы» занимают поединки, однако это не схватки на оружии и даже не состязания в магии: это состязания в знании о происхождении мира и его элементов.

Подобное мы встречали и в «Эдде», однако там подобные сюжеты периферийны, здесь же поединок мудрецов-чародеев – единственный возможный вид противоборства.

Рассмотрим подробнее.

Борьба главного героя – старого песнопевца Вяйнемейнена с молодым и дерзким Еукахайненом – это, подобно состязанию Одина с Вафтрудниром, изложение обоими сведений о мироустройстве и происхождении всего сущего, причем Вяйненмейнен действительно знает все это (он старше, чем мир), а его противник обладает лишь поверхностными знаниями и с каждым шагом поединка Вяйнемейнен погружает его все глубже в болото (III, 148–254) [55]. Другой герой – Лемминкяйнен – сражается с хозяином потусторонней страны Похъелы следующим образом: сначала оба противника творят магией различных животных, чтобы те бились друг с другом, а затем вступают в чародейный поединок сами (XXVII, 219–256). Противник героя может быть лишен всякой антропомофности: тот же Лемминкяйнен сражается с Морозом, рассказывая о его происхождении и принуждая его отступить (XXX, 213–254).

Список магических поединков «Калевалы» можно продолжить. Ho обратим внимание на важнейшую из деталей – на способ произнесения всех этих рассказов: их поют. И Вяйненмейнен, мудрейший из мудрых, носит устойчивый эпитет «вековечный песнопевец».

Этим поединки «Калевалы» отличаются от состязаний в мудрости «Эдды». И это же не дает нам возможность возвести к Вяйненмейнену образ Гэндальфа, хотя оба и мудрецы, и всегда выглядят старцами, и древнее чем мир (о Гэндальфе в «Сильмариллионе» сообщается, что это майа Олорин, один из изначальных духов). Ho тема пения не имеет к Гэндальфу никакого отношения, поэтому сопоставление, несмотря на всю привлекательность, не оправдано.

Зато узнаваемой цитатой из мира «Калевалы» является один из самых известных поединков «Сильмариллиона» – поединок на песнях Финрода и Саурона. Здесь Толкин следует своему излюбленному приему, хорошо знакомому нам по предыдущему анализу: не перенося в свой мир какой-то конкретный эпизод из древнего сказания, он берет основополагающий принцип культуры и строит на нем свой собственный, уникальный сюжет. Более того, он вводит в сюжет этический момент.

B ответ на некую неопределенную «песнь лиходейских чар» Саурона Финрод начинает петь о Благом Западе – о жизни эльфов в Валиноре. Это вполне сопоставимо с финскими рассказами о происхождении тех или иных элементов бытия. Ho поскольку это песнь именно о происхождении, то она не может быть остановлена на статичном образе, в данном случае – на счастливой жизни в Благом Краю до освобождения Мелькора, гибели Древ и мятежа Феанора. Неизбежно спев об этих трагических событиях, Финрод должен спеть и о том, как именно эльфы покинули Валинор, – о резне в гавани Альквалондэ. После этого эльфийский король падает, «чарами сражен».

Строго говоря, нет никаких оснований считать эти чары злым колдовством Саурона. B отличие от финских героев, по очереди наносящих те или иные магические удары, практически весь поединок на песнях – это только пение Финрода [56]. И даже если финальный «удар» – чары именно Саурона, то причина поражения Финрода в том, что он, как и все эльфы, внявшие призыву Феанора, разделяет вину за резню в Альквалондэ и ответственность за это настигает его (забегая вперед, заметим: как настигает его сестру Галадриэль, хотя и в совершенно ином контексте).

Для героев «Калевалы» знание и пение – отнюдь не только своеобразный вид оружия, это вообще их основной инструмент. Приведем избранные примеры. Чтобы плыть по морю, Вяйненмейнену необходима лодка – и он творит ее словами (XVI,101–114, L,485), в другом эпизоде он пением творит для лодки гребцов (XXXIX, 275–290) или же управляет ей не руками, а словами (XLII, 193–215). Для перевязки раны необходимы не бинты, а рассказ о происхождении железа, поскольку рана нанесена железным ножом (IX, 27—265), и лишь заклятия полностью останавливают кровь (IX, 269–416). Примечательно, что эти рассказ и заклятья полностью занимают девятую руну, практически лишенную сюжета, – знания о мире оказываются важнее рассказа о подвигах героя.