Суворовец Соболев, встать в строй!, стр. 23
Витька переписал от руки печатными буквами и так же квадратно подписал адрес на конверте. Адрес узнал у преподавателя танцев, попросил у него тетрадочку, будто для того, чтобы поздравить Танечку с днём рождения.
Евгений Эдуардович погрозил ему пальчиком:
— Ох и озорник ты, — а потом протянул тетрадку, в которой были сведения обо всех танцорах, и похвалил: — Танцы галантность воспитывают.
— А если не ответит? – сомневался Санька.
— Ответит! Ещё как ответит. Ей же интересно, кто такой суворовец В.. А не ответит, так ещё раз напишем…
Капитан Баташов остановил взвод у казармы и громко объявил:
— Сейчас английский, первая группа – в классе, вторая – в кабинете. После шестого урока никому не расходиться. Чистку оружия проведёт сержант Чугунов.
За любовь надо страдать
Перед уроком английского языка первая группа направилась через училище в лингафонный кабинет, вторая осталась в казарме. К урокам Ольги Михайловны готовились старательнее, чем к другим, и боялись её больше всех.
На перемене в классе стоял монотонный комариный зуд, где в зубрёжке перемалывались плохо запоминающиеся иностранные слова. И только двое не открывали специальных для суворовских училищ учебников английского языка, где вместо обычных школьников на страницах жили одинаковые симпатичные и аккуратные суворовцы, чем-то похожие на оловянных солдатиков.
На Витькино лицо будто наложили длиннющую улыбку. Он сиял, цвёл и в мечтах находился далеко от казармы. Вчера в нём проснулся поэт, который переделывал самого Пушкина. Теперь он видел своё имя в лучах литературной славы, а себя, может, даже на поэтический манер завитого, на обложках и разворотах книг, брошюр и журналов. Он представлял, как его биографию изучают в младших и старших классах, институтах и, конечно же, в суворовских училищах. А день рождения нового поэта он зафиксировал перочинным ножичком на внутренней стороне доски парты. В его мечте парта уже переместилась в дом или класс-музей, в котором произошло рождение поэтического гения.
Именно это рождение во втором взводе седьмой роты больше всего расстраивало Саньку. Как он всё-таки легко переделал стихи, и вообще можно, ли так делать?
Неизвестно, сколько Пушкин писал письмо Татьяны Онегину, но Витьке хватило полчаса, чтобы превратить его в послание Володи Лиде. Он с яростью набрасывался на стихи, резал, скручивал и выжимал из них содержимое, как воду после стирки льняной гимнастёрки, оставляя что-то серое и мятое.
Ломать он начал с первой строки и «Вы» тут же заменил на «ты».
— Володя не сержант, а она не суворовец, чтобы к ней на «Вы» обращаться. На репетициях ей «Вы» никто не говорил, — пояснил он. – Смотри, как здорово получилось:
Тебе пишу, чего же боле,
Что я тебе могу сказать?
Потом все женские окончания сменил на мужские.
Было: Сначала я молчать хотела,
стало: Сначала я молчать хотел бы;
было: Когда б надежду я имела,
стало: Когда надежду я имел бы;
было: Я никогда не знала Вас,
Не знала горького мученья;
стало: Я никогда не знал бы вас,
Но знаю горькое мученье.
Далее Татьяна хотела видеть Онегина в своей деревне. Вот здесь Витька задумался. Он долго перебирал и вместо деревни сначала поставил училище, но оно со строкой не вязалось, потом клуб, но он тоже не подходил. Стадион и спортзал вроде бы стихи не портили, но трудно было вообразить, чем бы Лида и Володя там занимались. Наконец его выбор пал на казарму, и в письмо легло:
— Хоть редко, хоть в неделю раз,
В казарме нашей видеть Вас.
Здесь он даже согласился для рифмы назвать Лиду на «Вы».
— Ничего, Лидка наша, она всё понимает и не обидится.
— Где видеть? – не выдержал Санька. – Утром на подъёме или вечером на отбое.
— А что здесь такого? – нисколько не смутился Витька. – Преподаватели в казарму на занятия к нам ходят, и завтра Ольга Михайловна на английский придёт. Правда, нас не спросит, мы на прошлом занятии четвёрки получили…
Дальше там, где Татьяна говорила:
— А мы… ничем мы не блестим…
Витька с Пушкиным поспорил:
— А мы все бляхами блестим,
Их асидолом чистим дружно.
Видно, он рассчитывал на то, что именно зеркало начищенной латуни, как блесна рыбу, привлечёт её…
Про то, что Володя обещал быть верным супругом и добродетельным отцом, Витька по настоянию Саньки вставлять в письмо не стал, сказав, что и так всё понятно.
Далее шло описание:
— Ты чуть вошла, я вмиг узнал,
Весь обомлел и запылал.
Потом он решился отправить письмо:
— Но так и быть, письмо своё
Тебе по почте отправляю.
Перед тобой я слёз не лью.
В твоей защите не нуждаюсь.
И наконец завершил словами Александра Сергеевича, который ещё в прошлом веке предугадал Санькино состояние по поводу данного послания:
— Кончаю! Страшно перечесть…
Стыдом и страхом замираю…
Но мне порукой твоя честь,
И смело ей себя вверяю.
— Вить, а может, не надо? – спросил Санька, когда тот торжественно продекламировал письмо.
— Что «не надо»? Уже всё решено, — возмутился Витька. – Или ты против? Или хочешь предать Володю? Ты же видишь, как он страдает. А может, сам в неё втрескался?
Санька молчал. Это «может, сам в неё…» ещё больше заставило сомневаться.
— А написано хорошо? – тараторил Витька.
— Не знаю, — и Санька действительно не знал. Ему было многое не понятно, и не мог всё так быстро, как Витька, решать.
Витьке всё легко даётся. Задачку решить? Пожалуйста! Тамара Александровна не успевает на доске написать, а у него уже в тетради готовый ответ.
Воробья между окон засунул, всё, не ходит Воробей, не ставит пиявки. По мишеням отстрелял? Пожалуйста! Три пули из мелкашки, как из автомата выпустил. Трёх врагов – наповал. А у меня только двое легкораненых и один уничтожен. А целился дольше всех.
Наверно, всё-таки Витька прав. Умнее он и быстрее всех делает. И не для себя же старается!
Когда дежурный на английском языке доложил, что группа к занятию готова, Ольга Михайловна повернулась к классу и щёлкнула каблуками. Затем поздоровавшись по-английски и, дождавшись «Гут монинг, комрад тыча», приказала: «Сит даун» — садитесь.
Во время войны Ольга Михайловна служила переводчиком в штабе дивизии. В суворовское училище была направлена после ранения и до пятьдесят первого года, когда одним приказом всех военнослужащих женщин сделали гражданскими, носила военную форму. С сожалением расставшись с нею, она всё так же правильно поворачивалась кругом и отдавала команды. Пятёрки Ольга Михайловна почти никому не ставила, даже отличникам.
— Повторим урок, — строго осмотрела она класс и остановила взгляд на Саньке. – Суворовец Соболев, Вы готовы?
— Ес, — ответил Санька и опустил голову. Он никак не ожидал, что его спросят. И ещё вчерашнее письмо. Он не читал текст. И ещё эти английские слова. Когда он произносил их, в горле начиналась непроизвольная дрожь.
— Рид зэ текст!
Он начал читать, с трудом ворочая языком, протаскивая его между зубов, поднимая к нёбу, заплетая в узел. Наконец, дошёл до того, что язык свело судорогой, и он стал заикаться.
— Не готовы, — заключила Ольга Михайловна. – Я же сразу увидела, что вы не готовы. Оценку ставить не буду! Один наряд вне очереди.
— Не имеете право, — подскочил из-за парты Витька.
— И вам один наряд вне очереди, — вытянулась по стойке смирно Ольга Михайловна. – Имею, потому что вы не имеете право не учить. Вы сегодня к уроку тоже не готовы.
— Да я готов, — дёрнулся Витька.
— Рид.
Витька начал и тут же запнулся.
— Вот видите, поэтому наряд. Надо на самоподготовке уроки учить, и не письма писать.
После английского в класс вошёл командир роты. Дежурный испуганно приказал:
— Встать! Смирно!
Но отдавая команду «Вольно», командир, розовея, пристально посмотрел на Саньку: