Партизанская искра, стр. 6

— Нема за що;

— Я надеюсь, что мы с вами еще увидимся и не раз.

— Будь ласка, что нужно будет, я все сделаю.

— Спасибо.

Моргуненко крепко пожал руку старого кузнеца.

— Если в чем будет нужда, я обращусь к вам.

Дед Григорий понимающе кивнул головой и тепло улыбнулся.

Владимир Степанович почувствовал к этому доброму, честному старику почти сыновнюю любовь. Он обнял деда Григория, как самого родного и близкого человека.

— Подождите трошки, — дрогнувшим голосом произнес старик, — я посмотрю там… — С этими словами он вышел на улицу, обошел вокруг хаты и кузницы, посмотрел хорошенько в саду и вернулся.

— Можно идти.

Моргуненко перешел дорогу, шагнул в высокую пшеницу и, улыбнувшись, махнул на прощанье рукой.

Дед Григорий стоял и смотрел, как тихо вздрагивали тяжелые колосья там, где шел учитель. По временам он видел, как на короткий миг в пшенице мелькал черный кружок фуражки и тут же скрывался.

Наконец движение колосьев прекратилось, а старик все стоял и смотрел.

И хотя передним уже расстилалась спокойная золотая гладь пшеничного поля, ему все еще казалось, что черный кружок фуражки вновь мелькнет, или покажется в прощальном взмахе рука. И перед глазами стоял образ учителя, который ушел, чтобы вернуть ему, Григорию Клименко, утраченное счастье. И на щеке старика остывала скупая слеза.

Глава 5

НАШЕСТВИЕ

Всю ночь багровые сполохи колыхали черное небо на северо-западе. По временам доносились глухие гулы — будто тяжко стонала земля. Там, на водном рубеже Днестра стояли насмерть последние, прикрывающие отступление наших войск батальоны.

А стороной от Крымки уже громыхали по шоссе орудия, машины, слышался приглушенный тысячеголосый гомон, в который поминутно вплетались охрипшие голоса, — воинские команды. То отходили на восток наши войска, чтобы закрепиться где-то на следующем рубеже.

Вместе с отходившими частями Красной Армии разносилась по селам юга Украины недобрая весть, что немецко-румынские войска форсировали Днестр и устремились на юго-восток, к Одессе.

Августовское солнце всплыло над дальними холмами. Поднимаясь выше, оно все уменьшалось, из оранжевого становилось ослепительно желтым. Под его живительным теплом зрели арбузы и дыни на бахчах, сладкими соками наливались фрукты в садах. Разнося опьяняющие запахи, досыхало в стогах сено.

А на просторах полей клонился долу колос перестоявшегося хлеба. Пройдись по тучным нивам даже самый легкий ветерок и, кажется, потекло бы на землю тяжелое зерно. Но степь стояла в тоске, ожидая тех, кто отдал ей столько труда, столько силы вложил! Родные нивы! Напрасно томитесь вы ожиданием, чутко прислушиваясь, не раздастся ли где-нибудь на дороге знакомый вам грохот комбайна, не возникнет ли вдалеке дружная песня. Не ждите! Сегодня жнецы ваши не придут!

На рассвете по шоссе спешно прошли небольшие, видимо, последние подразделения наших частей, и все смолкло, как-то странно обезлюдел степной простор.

До полудня стояла над Крымкой зловещая тишина. И вдруг будто невидимая рука задела туго натянутую струну и она, задребезжав, оборвалась. Дрогнула тишина. Завыла, заревела, загрохотала степь. Над дорогами взвилась желтая пыль, заклубилась над придорожными хлебами, окутала зеленые сады.

С северо-запада от Кривого Озера хлынули вражеские колонны. Мутным потоком устремились они в долину реки Кодымы, двигаясь прямо на Крымку. Сначала громыхали черные, с белыми крестами на бооне, тяжелые и легкие танки, сверкая на солнце отполированными гусеницами; с вибрирующим ревом моторов ползли черные, графитно-серые, песочные, пятнисто-зеленые, как болотные жабы, автомашины, тупорылые, будто обрубленные спереди тягачи волокли тяжелые пушки, прицепы, груженные снарядами, минами, патронами и прочим военным снаряжением. Потом на какой-то промежуток времени образовался разрыв, заполненный густо клубящейся пылью, и снова пошли машины, но уже набитые пехотой. Солдаты сидели на скамейках в кузовах строгими рядами и их головы в железных касках напоминали баллоны. Кое-где между машинами катились небольшими группами мотоциклисты. И все это свирепо рычало, выдыхало клубы черного, бурого и сизого дыма и отравляло воздух. Это шли на восток передовые части гитлеровской армии. Они проходили по пустынным улицам Крымки и, миновав село, двигались дальше, через Конецполь на Первомайск.

Легковая машина чуть свернула с дороги и остановилась, пропустив вперед расстроенную колонну пехотной части.

Когда пехота прошла несколько вперед и пыль, поднятая ею, поредела, дверца машины открылась. Из машины проворно выскочил офицерик, худенький брюнетик с туго перетянутой талией. На его голове щегольски сидела фуражка с необыкновенно широкими полями. Лицо офицерика было оливковое, с черными, подвижными, как пиявки, бровями; под тонким хрящеватым носом будто нарисованная темнела аккуратная щеточка шелковистых усов. И что особенно поразительным казалось на лице этого армейского щеголя-это неестественно алые губы.

Офицерик картинно поставил на подножку машины тонкую, обтянутую желтой крагой ногу, и, вскинув бинокль, долго смотрел в него.

— Домнул субколонел, [1] взгляните вниз, вон в ту долину реки, что перед нами. Какая изумительная картина! — с преувеличенным восторгом воскликнул офицерик.

Пожилой и тучный, с мясистыми щеками субколонел неохотно высунулся из кабины и приложил к глазам бинокль.

Внизу, куда указывал офицерик, лежала ярко освещенная солнцем просторная долина, разделенная на две половины извилистой рекой, окаймленной темной зеленью камышей, яркозелеными кустами лозняка и молодыми вербами. Справа зеленым разноцветьем уходила далеко на юго-запад широкая полоса смешанного леса. Из-за леса, огибая полукругом долину, тянулась возвышенность. По ее гребню проходила железная дорога и терялась вдали на северо-востоке. На север от долины, до самого горизонта желтели нескошенные хлеба. Вся долина была усеяна белыми хатами, тонущими в зелени садов. Все это жило, цвело и, право, трудно было оставаться равнодушным при виде этой чудесной картины.

— Правда, очаровательное зрелище, домнул субколо пел?

— Ммм-да… — лениво промычал подполковник, осматривая долину. — Правда, я городской житель и к сельскому пейзажу особой симпатии не питаю. Но этот вид недурен, что и говорить.

— А это село, домнуле! Оно похоже на огромную корзину с фруктами! — закончил восторженный офицерик, видимо, питавший слабость к поэтическим сравнениям.

Подполковник неопределенно мотнул головой и развернул на коленях карту.

— Что это за местность? — спросил он себя. — Так, так, так… Это справа — лес… далее — железная дорога… вот та самая подкова — возвышенность… а вот и река Ко-ды-ма.

Подполковник повернул лицо к офицеру и тоном добродушного снисхождения к слабостям младшего сказал:

— А корзина с фруктами, которая привела вас, ло-котенент, в такой восторг, называется Крымка. Кстати, тут два села. По эту сторону реки — село Крымка, а по ту — похожая на нее — Катеринка.

— Крымка! Какое поэтическое название! Как вы находите, домнул субколонел?

Подполковник Модест Изопеску ничего не находил, не верил он и в искренность восторгов локотенента. И все же он отнесся к этому снисходительно и даже промычал нечто вроде «ммм-да». Он сам начинал службу с нижних чинов и отлично знает, чего стоит человеку подняться по иерархической жандармской лестнице. Изопеску все же принял назидательный тон. Скосив круглые, выпуклые глаза, он иронически улыбнулся.

— Однако, вы лирик, локотенент Анушку. А для жандармского офицера эта черта уж не бог весть какая добродетель, — сказал он и, смахнув улыбку с лица, наставительно добавил: — рекомендую не забывать, что в этой волшебной корзине могут оказаться такие фрукты, что зубы поломаете. Да, да, уж поверьте старому субколонелу румынской королевской жандармерии.