Жизнь зовет. Честное комсомольское, стр. 28

Саша повернулся и уничтожающе поглядел на парту, где рядом с Пипином Коротким сидел смущенный Миша. Его черные глаза виновато бегали по классу, избегая взгляда Саши и Александра Александровича.

— Ну, теперь обо всем забыть. Все мысли долой, освободить голову для величайшей в мире науки — математики, — сказал Александр Александрович.

Он закатал рукава белой вышитой косоворотки, точно собирался ринуться в бой, и окинул класс внимательным взглядом.

Тридцать пар глаз — карих, голубых, серых — смотрели на него серьезно и доброжелательно.

— Хорошо! — удовлетворенно сказал Александр Александрович. — В прошлым раз мы условились, что сегодня будем говорить о перестановках. Размещения из т элементов, взятые по n, различающиеся только порядком элементов, называются перестановками. Например…

Александр Александрович подошел к доске, взял мел и повернулся к классу. Взгляд его встретился с углубленными в себя, тревожными глазами Саши.

Брови Александра Александровича страдальчески изогнулись:

— Коновалов, перестань думать о постороннем. Математика — абсолютная монархия. Она царит одна и ни с кем делить своей власти не может. Ведь ты не повторишь того, что я сейчас сказал?

— Не повторю, — вставая и краснея, сказал Саша.

— Потом спрошу тебя, о чем думал… Итак, перестановка из двух элементов: a и b, — он написал на доске a и b, — будут размещения из двух по два, то есть… — он написал ab и ba. — Теперь выпишем все перестановки из трех элементов. — Он со скрипом написал на доске: abc, acb, bac, bca, cab, cba. — Понятно?

— Понятно, — ответил класс одним дыханием.

Но Саша Коновалов по-прежнему сидел с отсутствующим взглядом.

Брови Александра Александровича снова страдальчески изогнулись:

— Коновалов, ты можешь повторить?

Саша встал и даже побледнел:

— Нет.

— Тогда выйди из класса. Ты мне мешаешь.

Саша беспрекословно пошел к дверям.

Теперь покраснела Стеша и с большим трудом заставила себя слушать урок.

Александр Александрович некоторое время стоял молча спиной к классу и с раздражением думал о Коновалове и о себе: «Зря погорячился!» Затем он повернулся и стал объяснять формулы числа перестановок.

После уроков учитель и ученик сидели в классе, на первой парте, друг подле друга. В дверь, будто бы невзначай, то и дело заглядывали одноклассники.

— Учиться стал хуже. На уроках думаешь о чем-то постороннем, — вполголоса говорил Александр Александрович. — Случилось что-нибудь? Может, советом помочь? А на меня не сердись. Вертись, переговаривайся, но слушай. А у тебя было совершенно отрешенное выражение лица. Мешал ты мне. Вот я и погорячился.

Саша всегда тянулся к Александру Александровичу. Ему захотелось рассказать учителю и о себе, и о Стеше, и о той неприятности, которую он переживал. Но как можно было говорить о самом сокровенном, когда у стен и у окон были длинные ученические уши?

— Я принесу вам свой дневник, — краснея, сказал Саша.

— Лучше не весь, а лишь то, что относится к нашему разговору.

Но Саша принес Александру Александровичу весь свой дневник, который вел с седьмого класса.

10

Бесполезный разговор

Через несколько дней после этого разговора с Сашей, вечером, в те часы, когда ученики были заняты неотложными общественными делами, Александр Александрович пришел к Листковым. Он громко постучал в дверь и, не слыша ответа, открыл ее.

Людмила Николаевна приветливо встретила классного руководителя Стеши. Она пригласила учителя в комнату. У дверей он споткнулся о скатанный половик. Дальше путь преградил открытый чемодан, из которого в беспорядке свешивались на пол старые, видимо давно не ношенные платья, какие-то дырявые занавески, облезлые меховые воротники, чулки. Александр Александрович обошел чемодан, приблизился к столу. На столе, засыпанном землей, лежали черепки цветочного горшка. На стульях висели платья.

«Должно быть, генеральная уборка. Не вовремя пришел», — подумал Александр Александрович.

Людмила Николаевна проворно сдернула платья, бросила их на подоконник, ладонью стерла пыль с сиденья и придвинула стул гостю. Сама она тоже села у стола.

— Насчет Стеши? — с тревогой спросила она громким голосом.

— Да, — сказал Александр Александрович и осторожно положил на край стола белую фуражку.

— Вы уж извините, — указала хозяйка на стол. — Горшок от цветка разбила. — Другого беспорядка в комнате она, казалось, не замечала. — Так в чем же Стеша провинилась?

— Провинилась? — удивился Александр Александрович. — Ни в чем. Девушка серьезная, учится неплохо. Не за тем я к вам пришел. Разговор длинный. От дела не оторву?

— Нет, нет!

Людмила Николаевна поправила халат, волосы и, сложив на коленях маленькие полные ручки, приготовилась слушать. Она любила поговорить с образованными людьми.

— Так вот, Людмила Николаевна, разговор будет о любви.

— О любви? — изумилась она, вспыхнула и хотела было прикрыть окно, выходящее на улицу.

Но Александр Александрович, усмехнувшись, пояснил ей:

— Разговор безобидный. Не бойтесь.

Он некоторое время молчал, собираясь с мыслями, и начал с главного:

— У Стеши с Сашей Коноваловым дружба с девятилетнего возраста.

— Не говорите! — с возмущением отрезала Людмила Николаевна. — И я ничего не могу поделать!

— Стаж большой, — не отвечая на ее слова или, может быть, не слыша их, продолжал Александр Александрович. — Вероятно, чувства серьезные.

— Пустяки! Легкомыслие одно! — пренебрежительно махнула ручкой Людмила Николаевна. — Я запретила Саше бывать у нас, и все пройдет.

— Вот по поводу этого запрещения я и хочу поговорить. Как педагогу, мне приходилось не раз наблюдать чувство дружбы у моих учеников. У некоторых это было действительно пустяком и легкомыслием. Но у некоторых чувство было серьезное, возвышенное. Такую дружбу я, признаться, не пытался останавливать. В дружбе Саши и Стеши нет ничего плохого, поверьте мне, Людмила Николаевна. Я достаточно знаю их отношения. Чувства эти искренние, чистые. Это очень красивое чувство, которое, может быть, на всю жизнь останется самым светлым воспоминанием…

Александр Александрович замолчал и вспомнил себя.

…В теплый зимний вечер он идет рядом с Катей. Им по пятнадцать лет. Нет за плечами у них прошлого, неясны еще мечты о будущем. Они живут только настоящим: тихим скрипом снега, ничего не значащим и таким значительным разговором, легким смущением от того, что он, когда она поскользнется, осторожно придерживает ее за локоть.

— Прошло двадцать пять лет с тех пор, как с той девочкой я бродил вечерами по зимним улицам маленького города, — неожиданно продолжил вслух свои воспоминания Александр Александрович, — а помню, как вчера, и, когда вспоминаю, в душе всякий раз поднимается тоскливое смятение. А вы говорите…

— Я уверена, что они целуются, — заявила Людмила Николаевна.

— Да нет же! — отмахнулся Александр Александрович от этих слов, как отмахиваются от докучливой мухи. — Уверяю вас: чувства у них слишком чистые, сложные, возвышенные, и на грешную землю они еще не опустились. А вот если вы по-прежнему будете отдалять их друг от друга, дело примет другой оборот: начнутся обманы, встречи где-нибудь там, где их не увидят… Да поймите вы, Людмила Николаевна, что Стеша уже в том возрасте, когда дружба, увлечение неизбежны. Ну вспомните себя в семнадцать лет…

— Ничего подобного! — вспыхнув, сказала Людмила Николаевна. — В семнадцать лет я вышла замуж без всякой дружбы и без всякого увлечения.

— Тем хуже. Значит, вам и вспомнить нечего, — сухо сказал Александр Александрович.

Глядя на необычно короткое, точно срезанное снизу лицо Людмилы Николаевны, невыразительные черные, как пуговки, глаза в густых ресницах, растянутые в искусственной улыбке губы, он подумал: «Да способна ли ты вообще чувствовать? Кажется, ты просто привыкаешь к дому, любишь тепло и сытую жизнь». И еще подумал о том, что иные неумные родители могут принести молодым людям большое, подчас непоправимое зло. Внезапно в памяти всплыл разговор с Алевтиной Илларионовной. «И неумный учитель», — мысленно сказал он себе.