Жизнь Рамакришны, стр. 38

И Нарендра узнал это, Нарендра, горячо защищавший из противодействия ему свои философские сомнения, почувствовавший, что они тают на этом непрерывном огне, и наконец признавший себя побежденным. Он сам испытал то, что возвестил ему Рамакришна, – «что живая вера может быть передана и принята более осязаемо и реально, чем любая вещь в мире». Уверенность Рамакришны была так стоика и сильна, что самые резкие противоречия этих молодых людей заставляли его улыбаться. Он был уверен, что они рассеются, как утренний туман на полуденном солнце. Когда Калипрасад направлял на него поток отрицаний, Рамакришна спрашивал:

– Мой сын, веруете ли вы в бога?

– Нет.

– Веруете ли вы в какую-нибудь религию?

– Нет, ни в Веды, ни в какое-либо писание. Я не верю ни во что духовное.

Снисходительный учитель отвечал:

– Мой сын, если бы вы это сказали другому гуру, как бы он вас принял? Идите с миром. Другие так же, как и вы, прошли через эти треволнения. А теперь – посмотрите на Нарендру. Он верит. Ваши сомнения будут также разрешены. Вы будете верить.

И Калипрасад стал впоследствии святым апостолом, Абхеданандой.

Множество высокообразованных людей, скептиков, агностиков были сильно задеты этим маленьким человеком, который говорил самые простые слова на своем языке простолюдина, но существо которого проникало своим внутренним огнем до самой глубины души. Ему не нужна была исповедь своих посетителей.

«Глаза, – говорил он, – зеркало души».

Он сразу читал сквозь них. Среди толпы он прямо шел к стыдливо прячущемуся посетителю, он пальцем касался сомнения или беспокойства, тайной раны. Никаких поучений. Никакого душевного смятения. Никакой печали. Слово, улыбка, прикосновение руки давали покой, безымянное счастье, по которому изнываешь. Рассказывают, что молодой человек, на котором остановился его взгляд, целый год оставался в экстазе и только повторял: «Господь, Господь. Мой любимый, мой любимый!»

Учитель все прощал, веря в бесконечное добро. И, читая в некоторых из тех, кто просил у него помощи, что эти несчастные не достигнут в этой жизни бога, которого ищут, он хотел передать им по крайней мере предвкушение блаженства.

Ни одно слово не было у него только словом; все было действием, все было бытием.

Он говорил:

– Не говорите о любви к вашему брату. Любите. Не рассуждайте о доктринах и о религиях. Есть только одна. Все реки текут в океан. Идите и дайте дорогу другим.

Большая река прокладывает себе вдоль склона соответственно народам, времени, душам – различное русло. Это та же вода… Идите. Теките к океану.

Порыв радостно струившейся воды передавался всем душам. Он был порывом, склоном, течением, и к его реке сбегались другие речки и ручьи. Он был Гангой.

XII

РЕКА ВОЗВРАЩАЕТСЯ В МОРЕ

Он приближался к океану. Приходил конец. Его слабое тело, почти ежедневно снедаемое огнем экстаза, изнурялось постоянным принесением себя в жертву изголодавшейся толпе. Иногда он жаловался Матери, как капризный ребенок, на потоки пришельцев, поглощавшие его и днем и ночью. На своем языке юмориста он говорил ей: [348]

– Зачем приводишь ты сюда всех этих людей, подобных молоку, разбавленному пятикратным количеством воды? Мои глаза испортились, так долго я раздувал огонь для того, чтобы вода испарилась. Я потерял здоровье. У меня нет больше сил. Сделай со мной что хочешь… Это (он указывал на свое тело) теперь лишь прорванный барабан. И если ты будешь бить по нему днем и ночью, сколько времени прослужит он еще? [349]

Но никогда он никому не отказывал. Он говорил:

– Пусть я буду осужден родиться еще и еще раз, даже в виде собаки, только бы я мог быть полезен хотя бы единой душе.

Он говорил также:

– Я отдал бы двадцать тысяч тел таких, как мое, чтобы помочь одному человеку. Чудесно помогать хотя бы одному. [350]

Он упрекал себя за экстазы, отнимавшие у него часть того времени, которое он должен был давать другим.

– О Мать, не давай мне наслаждаться ими. Пусть я буду всегда в нормальном состоянии, чтобы иметь возможность быть более полезным миру. [351]

В последние дни, когда ученики оберегали его, вопреки его желанию, от наплыва верующих, он говорил:

– Как я страдаю от того, что никто не нуждается сегодня в моей помощи. [352]

Большой его друг – знаменитый глава Брахма Самаджа – Кешаб Чандра Сен опередил его. Он умер в 1884 году. Со слезами на глазах Рамакришна говорил о нем задолго до его кончины: «Розовый куст будет пересажен в другое место, потому что садовник захотел иметь от него великолепные розы». Потом он сказал: «Половина моего „я“ погибла».

Но другой половиной, можно сказать, были несчастные. Он был ближе к ним, чем к прославленным ученым. И в последние годы его жизни он насчитывал среди близких, наряду с наиболее дорогими его сердцу учениками, простых людей и божьих безумцев, как, например, старую Гопалерму, наивная история которой словно заимствована из францисканских легенд.

Это была 60-летняя женщина. Став вдовой еще в детстве, [353] она целиком посвятила себя богу. Неутолимая жажда материнской любви заставила ее 30 лет тому назад взять в сыновья дитя Кришны – Гопала. Эта мысль обратилась у нее в невинную манию. Лишь только она встретила Рамакришну, как ее взгляд, одухотворенный присутствием бога, увидел выходящим из него маленького Гопала. Горячее сострадание того, кто проникал скрытые желания и огорчения приближавшихся к нему, одухотворило неудовлетворенную мечту бездетной матери. Он положил ей на руки дитя-бога. С этой минуты маленький Гопал больше не покидал той, кто усыновил его. И она не молилась больше, ей больше не нужно было молиться, ибо она жила теперь в непрерывном единении со своим богом. Она бросила в реку свои четки и проводила все дни, болтая с ребенком. [354] Это состояние продолжалось два месяца, потом она успокоилась. Дитя появлялось только в минуты раздумья. Но счастье не покидало сердца старухи. И Рамакришна не сводил взгляда, полного доброты, с этой радости. Но так как он никогда не терял своей насмешливости, он попросил старуху рассказать свою историю надменному Нарендре, гордому своим критическим разумом, для которого такие видения были глупыми и болезненными иллюзиями. И старуха наивно среди своей материнской болтовни, принимая Нарендру за судью, говорила:

– Сударь, я только бедная невежественная женщина, я хорошенько не знаю, в чем дело. Но вы же ученый, скажите вы мне, верите ли вы в то, что это правда?

И Нарендра, растроганный, отвечал:

Да, мать моя, это правда.

Это было в 1884 году. Здоровье Рамакришны серьезно пошатнулось. В состоянии транса он сломал себе кисть левой руки и очень страдал от этого. Последовало серьезное изменение. Свершилось раздвоение между немощным телом и восхищенным духом. Он не мог больше употреблять слова «я». Он не был больше самим собой. Он говорил о себе «это»…. [355] Больной видел: «Аила… Игра… Бог, проявлявшийся в разных формах. Человек, внезапно постигший свое реальное „я“, погружается в немое восхищение; его радость не знает больше границ, как будто он встречает неожиданно любимое существо… Когда Шива замечает свое реальное „я“, он восклицает: „Это то, что я есть!“ – и он танцует от счастья» [356]

В следующем году, в апреле 1885 года, у него начинается воспаление горла. Переутомление беседами, опасные самадхи, вызвавшие горловые кровотечения, разумеется, способствовали этому. [357] Приглашенные врачи запретили ему впадать в экстаз. Он не принял этого во внимание. На большом религиозном празднике вишнуитов он свыше меры растратил свои силы.