Сад Эпикура, стр. 24

Голос Зенона Китийского живо звучал в ушах Эпикура, стоило лишь немного напрячь память, — их последняя встреча состоялась не далее как месяц назад в Пестрой Стое. Эпикур видел Кратета давно, в тот самый год, когда был приглашен на празднование дня рождения Платона в рощу Академа И голос, и лицо Кратета уже стерлись в его памяти. Из книг же, написанных Кратетом, он читал лишь ту, в которой были записаны его посольские речи. Особенно памятной Эпикуру была та речь Кратета, которую он произнес перед Деметрием Полиоркетом, склоняя его не разрушать восставших против него Афин. Третьим участником спора должен был стать Стратон из Лампсака, возглавивший Ликей в третьем году 123-й Олимпиады [56] после смерти Феофраста. О Стратоне Эпикур знал только то, что тот крайне тощ из-за терзающей его постоянно болезни желудка, но никогда его не слышал и не видел, хотя книги его читал: «О царской власти», «О богах», «Об образах жизни» и «О счастье». В книге «Об образах жизни» Стратон бранил Эпикура и его друзей за то, что они якобы ведут разгульный образ жизни и выше всяких наслаждений ставят наслаждение обжорства. Стратон, осуждая Эпикура и его друзей, явно пользовался только слухами о них.

— Что ты думаешь обо всем этом? — прочитав приглашение, спросил Эпикур у Колота.

— Плюнь и не ходи, — ответил Колот. — Антигон устраивает для себя представление, приглашая всех вас. Вы станете кидаться друг на друга, как псы, а он будет смеяться… Приказ же свой о проведении Панафиней он не отменит. К тому же все, кроме тебя, кажется, поддержали его: и толстоногий Зенон, и плешивый Кратет, и тощий Стратон. Ты же, мой учитель, останешься в дураках. Плюнь и не ходи.

— А что скажет Метродор? — спросил Эпикур.

Метродор, остававшийся это время безучастным, казалось, не услышал вопроса Эпикура. Он сидел у самого ручья и, опустив в воду обе руки, любовался солнечными бликами, вспыхивавшими на его ладонях.

— Что скажешь ты? — вывел его из задумчивости Колот. — Речь идет о том, надо ли Эпикуру идти к Антигону.

— Надо, — ответил Метродор.

— Почему? Я советую не ходить.

— Объясни, — потребовал Эпикур.

— Я так же, как и ты, уверен, что Антигон не отменит Панафинеи. Но они состоятся и без его приказа, никогда еще за всю историю Афин не было такого случая, чтобы Великие Панафинеи не состоялись. Нужен был приказ об отмене празднования, и тогда он имел бы какой-нибудь смысл. Разрешить Панафинеи — это все равно что разрешить восход солнца. Легче всего издать такой приказ. Но кто пробовал запретить восход солнца?

— Ты хочешь сказать, что афиняне не подчинились бы запрету? — спросил Эпикур.

— Да. Они предпочли бы новую чуму покорности Антигону.

— Значит, мое письмо и мой совет отменить Панафинеи были напрасными?

— Нет. Афиняне не подчинились бы приказу, но они могут выслушать добрый совет. Совет философа. Пусть Антигон разрешит тебе обратиться к афинянам через глашатаев. Обязательно через глашатаев, потому что собирать народное собрание сейчас так же опасно, как и всякие другие собрания, — чума не ушла, чума лишь затаилась. Но если он и этого не разрешит, тебе, Эпикур, все равно надо идти, надо, по меньшей мере, выиграть спор и остаться другом истины.

— Что скажешь ты, Гермарх?

— Прав Метродор, а не Колот, — ответил Гермарх.

— А ты, Идоменей?

— Прав Метродор.

— Да, он прав, — согласился Эпикур и посмотрел на Метродора с улыбкой. Он всегда любил Метродора, а теперь еще больше, потому что Метродор сказал то, что мог сказать сам Эпикур. Эта радость от нового совпадения мыслей еще раз утвердила Эпикура в решении, что преемником его учения, его Сада должен стать именно он — миловидный, прямодушный, добрый и мудрый Метродор.

— Я пойду к Антигону, — объявил Эпикур свое решение. — Теперь мне следует остаться одному, чтобы обдумать еще раз то, что я скажу ему.

Гермарх, Идоменей и Метродор поднялись и ушли. Задержавшийся Колот подошел к Эпикуру и сказал:

— Слова Метродора меня не переубедили. Я по-прежнему думаю, что тебе не следует идти к Антигону и попусту тратить время. Вот мое мнение: у нас много друзей, и каждый из них может уже сегодня стать твоим глашатаем, Эпикур. Мы все пойдем по улицам и объявим твой приказ: не участвовать в празднествах, чтобы спасти Афины от новой чумы. Антигон хочет погубить афинян, а Эпикур — избавить их от новой беды. И мы посмотрим, кто победит!

Эпикур посмотрел пристально на Колота, поднялся с камня, на котором все это время сидел, и сказал, вздохнув:

— Ты хочешь, чтобы я потерял тебя и всех моих друзей. Македонцы арестуют вас, едва вы откроете рты. Ты хочешь призвать афинян к непослушанию, к бунту, а я учил тебя пробуждать в них разум. Это не одно и то же. Бунт может привести лишь к временной победе, но вечной может быть только та победа, которую одержит разум. Вспомни Демосфена.

— Прекрасная и, кажется, глубокая мысль, — сказал Колот. — Но мы лишаем себя возможности сразиться с македонцами сразу. Перед нами открывается путь героев, Эпикур!

— Но я предпочту ему путь мудрости, Колот!

— Жаль, — сказал Колот. — Ты словно боишься чего-то, учитель. Ты словно собираешься жить вечно. Я предпочел бы победить при жизни.

— Это говорит только о том, что ты больше любишь себя, чем людей, для которых стараешься. Да, моя победа придет не скоро, но это будет прочная и самая блестящая победа разума над невежеством. Ты же хочешь лишь поколебать власть Антигона…

— Я думаю иначе, я хочу свободы и радости уже этим людям, которые живут сейчас. Ты же жертвуешь их свободой и счастьем ради свободы и счастья людей, которые будут жить когда-то. Панафинеи состоятся, и умрут от чумы еще тысячи людей. Остальные же останутся влачить жалкую жизнь под властью царя. А что делаешь ты? Ты идешь забавлять царя, Эпикур.

— Не я придумал богов и праздники в их честь. Не я отдал власть в руки Антигона. Но вот что я говорю: безнравственно всякое рабство — и перед богами, и перед царями. Но мой голос слаб в гуле толпы. Поэтому я собрал вокруг себя учеников. Их не так много еще. Они соберут, в свою очередь, учеников вокруг себя. Этот круг будет расширяться. И возможно, настанет время, когда ученики моих учеников все вместе осилят гул невежественной толпы, и она услышит слова истины…

— Значит, все лучшее в далеком будущем. А что же теперь, Эпикур? Тирания македонцев?

— Теперь? Упорная работа разума. Добывание истин. Посев ради будущего урожая. Птицы выклевывают зерно, брошенное в землю сеятелем. А сеятель ждет колосьев. Не станешь же ты утверждать, Колот, что разумно поступают птицы? Кто хочет из одного зерна вырастить столько семян, чтобы ими можно было засеять целое поле, тот должен быть терпелив. А ты нетерпелив, Колот. И потому обвиняешь меня в робости. Иди и подумай. А мне надо побыть одному.

Колот ушел, нагнув голову, как бодливый бык. У него была широкая спина и упругий шаг. И руки, постоянно сжатые в кулаки. Две мысли, сказанные разными философами, не давали ему в этот день покоя. Одна из них принадлежала Эпикуру: «Не станет мудрец заниматься государственными делами, разве только случится что-нибудь особенное». Другая Зенону: «Мудрец будет заниматься государственными делами, разве только что-нибудь ему помешает». Мысль Зенона нравилась ему больше, чем мысль Эпикура.

Глава девятая

Пять лож стояли в просторном зале, освещенном многочисленными лампионами. Лампионы стояли вдоль стен, на которых были изображены эпизоды из жизни Александра: битва при Гра?нике, битва при Иссе, битва при Гавгаме?лах, взятие Персополя, переправа через Окс и Яксарт [57], основание Александрии, оплакивание Гефести?она, последний пир у фессалийца Ме?дия, прощание воинов с умирающим Александром — история жизни бурной, кровавой и бессмысленной.

Ложи были устланы дорогими коврами и расшитыми золотом подушками. У каждого из них был поставлен столик с дорогими изысканными яствами. А у ложа еще и курильница, которая ограждала Антигона благоуханным дымом от дыхания философов.