Степные рыцари, стр. 8

— Гурэйка! — весело воскликнул Кантакузен. — Иди! Иди!..

Он указал ему на скамейку около себя. На маленьком столике перед послом стояли блюда со сладостями: рахат-лукум, урюк, миндаль, изюм.

— Принесите ему кофе, — распорядился посол.

Негр принес Гурейке чашку дымящегося черного, как деготь, кофе.

— Кушай! — сказал посол, приглашая мальчика есть, что он хочет.

Гурейка не стал долго себя упрашивать и жадно набросился на сладости, не забывая прихлебывать и пахучий кофе, который он пробовал впервые в своей жизни.

Вдруг мальчишка внимательно огляделся. А где ж толмач Ассан? Да, его нигде нет. Куда же он мог деться? Посол ни на минуту с ним не расставался.

Гурейка стал прислушиваться. Из отрывистых, коротких фраз, которыми обменялся Кантакузен со своими прислужниками, паренек понял, что толмач на баркасе отправился в Азов с каким-то поручением посла.

А с каким поручением он туда поплыл, Гурейка так и не узнал, хотя чуть ли не полдня прокрутился на галере вокруг посла.

На следующий день, когда отец приехал из Монастырского домой, Гурейка рассказал ему об исчезновении толмача.

— Мобыть, в Азов поплыл. Посол зачем-то его послал.

— Да о том-то мне ведомо, что Ассан поплыл в Азов, — сказал Татаринов. — Лазутчики мне донесли. А вот зачем он туда поплыл?.. С каким поручением? Эх ты! — укоризненно посмотрел отец на сына. — Не мог дознаться.

— Они, батя, как воды в рот набрали — молчат.

— Может, они прознали, что ты по-ихнему разумеешь?

— Нет, батя, не сумлевайся. Не прознали они. Посол-то, Фома, все прощупывал меня, по-турецкому со мной заговаривал. Да меня на мякине не поймаешь, — засмеялся мальчишка. — Я вылуплю на него глаза и гляжу, дескать, что ты болтаешь — не понимаю…

— Вот анчутка, — усмехнулся Татаринов. — Стало быть, облапошил ты их… — Атаман стал серьезным. Взял сына за плечо, строго сказал: — Вот что, Гурьян, парень ты ужо немалый. И разум у тебя есть… Не дурак ты. Зараз время подходит грозное… Бог знает, останемся ли живы… Так вот хочу сказать тебе, что надобно и тебе послужить своему родимому тихому Дону, славному донскому казачеству.

Думая, что отец речь свою ведет о предполагаемом походе на Азов-крепость, Гурейка с пылом воскликнул:

— Батя! Да я хоть зараз готов голову свою сложить за родной свой край, за донское казачье товарищество. Возьми, батя, меня с собой.

— Ух ты какой! — не то с удивлением, не то с гордостью воскликнул отец. — Куда ж я тебя возьму?

— Ты разумеешь, что я еще махонький, — огорченно проговорил Гурейка. — Думаешь, не понимаю, что не ныне-завтра вы пойдете штурмовать азовскую крепость.

— Вот так да! — улыбчиво покачивал головой атаман. — А я-то все думал, что Гурейка мой малышок. А он смотри какой лыцарь. Может за казачье товарищество постоять. Ухватистый парень, слава богу, не посрамишь, видать, меня… Матюха наш тоже неплохой парень. Дюже благодарен господу богу нашему за то, что он удостоил меня воспитать двух своих сынов в лыцарском духе… Но вот что я тебе скажу, Гурьян: рано тебе еще свою голову класть. Никому не понадобится она. А услуга твоя нашему войску требуется совсем малая и не трудная. Подстереги ты возвращение толмача Ассана из Азова и прознай во что бы то ни стало, по какой такой причине он плавал в Азов. Понятно?

— Понятно, батя, постараюсь…

— Я, конешное дело, догадываюсь, зачем он туда бегал, — раздумчиво проговорил атаман. — Но не пойманный — не вор… Так можно на человека всякую напраслину наговорить… А вот когда точно уличим его, тогда с человека можно и ответ потребовать…

Гурейка в нерешительности поглядывал на отца. Ему очень хотелось о чем-то попросить его, но он не осмеливался.

— Ну-ну, что хочешь сказать мне? — спросил отец.

— Батя, а ты возьмешь меня, как пойдете забирать крепость?

— Ты об этом помалкивай, коли знаешь что, — строго предупредил Татаринов. — Об этом зря болтать — не надобно… Рано тебе еще о походах думать! Материно молоко на губах не обсохло.

— Батя, а с каких лет ты впервой в поход пошел, а? — спросил Гурейка.

— Ну, тогда другое дело было, — сказал атаман. — Тогда нужда заставляла малых и старых оберегаться от набегов лихих кочевников… Времена были жестокие.

— Все же каких лет ты пошел в поход? — настаивал Гурейка.

— Вот пристал. Ну, лет пятнадцати, что ли….

— Нет, не пятнадцати, а тринадцати. Мне о том дядь Ивашка рассказывал.

— Я вот твоему дядь Ивашке всыплю, должно, чертей, — рассерчал атаман, — чтоб не взманивал малых ребят куда не след.

— Вот, — со слезами в голосе произнес мальчуган, — Тринадцати лет пошел, а мне-то ты знаешь сколько?

— Ну, сколько?

— Пятнадцать.

— Ого! — захохотал Татаринов. — Поддел меня, анчутка. Ну ладно, Гурьяшка, поглядим тогда… Дело еще неизвестное, когда на приступ-то пойдем. Вот никак с черкасами не дотолкуемся. Упрямые, дьяволы. Вдолбили себе в голову в персидские земли итить. Дескать, там не житье а масленица… Чужая сторонушка, брат, нахвалом живет, а наша навроде указом стоит.

— Дядь Ивашка, батя, всегда говорит, что за морем, может, и весело, да чужое, а у нас хоть и горе, да свое…

Атаман рассмеялся.

— Хорошо в гостях, а у нас лучше. Я им, этим черкасам, все время об этом твержу. Так нет, они все на своем стоят. Ежели б вместях с запорожцами пошли на приступ, то доразу б забрали крепость… Правда, был бы урон, но не без того.

— Так и не пойдут черкасы на штурм-то, а?

— Пойдут, — уверенно проговорил войсковой атаман. — Это они кочевряжутся, цену себе нагоняют.

— Дал бы господь, батя, — набожно перекрестился Гурьян.

— Дал бы господь, — перекрестился и атаман. — Ну, я пошел, сынок. Действуй, как уговорились.

— Ладно, батя.

ПЕСНЯ

На следующий день толмач Ассан как ни в чем не бывало разгуливал по галере. Словно он никуда и не отлучался. Когда Гурейка появился на галере, Ассан, как и всегда, подшучивал над мальчишкой, угощал его урюком.

Гурьян остроумно отшучивался, чем немало приводил в веселое настроение посла и толмача, не отказывался и от урюка и других сладостей.

Весь день паренек промучился, прислушиваясь к разговору толмача с послом. Но они были крайне осторожны о поездке Ассана в Азов даже не заикались.

Опечаленный, грустный возвращался домой с галеры турецкой Гурейка. Не оправдал он надежд отца.

Дни стояли жаркие. Солнце, как расплавленный шар, немилосердно палило землю. Полая вода быстро сбывала, и улицы подсыхали. Теперь можно было ходить по городку пешком.

Старый казак дядя Ивашка, греясь на солнцепеке, как и обычно, сидел на своем крылечке и, задумчиво сплевывая в лужу, дымил из трубки.

— Здорово дневал, дядь Ивашка! — крикнул Гурьяшка, проходя мимо.

— Га! — обрадовался старик. — Слава богу, зальян!.. [11] Что не заходишь? Ай возгордился тем, что дружбу с турским послом поимел?..

— Тож скажешь, старый, — усмехнулся Гурейка. — Какая там дружба? Волк козлу не товарищ. Дружба моя с басурманами поневоле.

— Не брешешь? — недоверчиво посмотрел на паренька старик из-под седых кустистых бровей.

— Истинный бог, дед. Тут, знаешь, до поры до времени надо дружбу поддерживать. А время придет — стукнемся спина об спину и разойдемся всяк своей дорогой.

— Ну, гляди ж, тебе виднее, — проворчал старик. — А я ж, грешным делом, думал, что ты потому к турчакам льнешь, что твой род, мол, по матери туда тянет.

— Да ты что говоришь, старик, а? — взбешенно вскрикнул Гурьяшка, багровея. Глаза его пылали от негодования. — Как ты посмел это сказать? Ежели б… Ежели б… ты не старик, то…

— Что «то»? — сдерживая смех, спросил дядя Ивашка. — Морду б мне набил, а?..

— Ей-богу, набил бы, — признался мальчуган.

Старик разразился веселым смехом.

— Вот молодчага!.. Ха-ха-ха! Ей-ей, молодчага! Недаром, брат, я тебе свое воспитание дал. Ведь я нарошно тебя пытаю, чтоб злость в тебе вызвать. Ну, извиняй, коли так… Ха-ха-ха! Ну как дела-то, зальян?..