1001 день в Рио-де-Жанейро, стр. 24
Мы идем мимо уродливо-прекрасных кактусов в густую тень вечнозеленых деревьев, уже не интересуясь их названиями и не пытаясь осмыслить их своеобразие. С уступа крутой скалы срывается небольшой ручей. Ветер отклоняет струю. Она попадает на камни, дробится и взрывается радужным облачком. Игра света гипнотизирует. И почти не удивляешься тому, что отдельные крупные капли отрываются от водопада и висят в воздухе. Но если стряхнешь с себя оцепенение и присмотришься повнимательнее, то висящие в воздухе капли превращаются в реальных птиц, правда крошечных. Это знаменитые колибри — птицы-пчелы. Насколько известно, это единственные из пернатых, обладающие способностью останавливаться в воздухе и даже двигаться назад. Они и питаются, как пчелы, соком и нектаром цветов. До поездки в Бразилию и в Бразилии мы видели рисунки этих птиц и их чучела. Поверьте, они не дают никакого представления о птице. Ее надо видеть на воле, в движении.
Сад закрывают незадолго до захода солнца. И мы спешим аллеей, образованной деревьями с красной корой, увешанными странными плодами в виде идеально правильных шаров, мимо зарослей бамбука, таких густых, что невозможно понять, один ли это ствол или много отдельных, прижавшихся друг к другу. Мы идем сказочным миром, жители которого прекрасно уживаются друг с другом на одной земле, под одним солнцем. Правда, для достижения этого потребовался большой труд ботаников, садовников и многих рабочих. Очень не хочется покидать этот сказочный мир. Но все настойчивее свистки сторожей. Солнце сдвинулось с мертвой точки в зените и покатилось на запад. Надо засветло очистить сад от посетителей, особенно от тех, которым негде ночевать. Газоны сада предназначены для цветов и деревьев. Для бездомных имеются туннели и тротуары.
В зоопарк за выигрышем
Грустное зрелище — животное в неволе. Поэтому самое лучшее, на наш взгляд, в зоопарке Рио-де-Жанейро то, что он маленький. Основание его связано с именем барона Батиста Дрюмона, больше известного как популяризатора азартной лотереи «Jogo do bicho» (игра в зверей). В 1888 году правительство императора Педро II предложило крупному землевладельцу и любителю животных барону Дрюмону ежегодную субсидию в размере 10 тысяч реалов для того, чтобы его личный парк, в котором было много диковинных зверей, был открыт для публики. Барон согласился и в счет будущих субсидий истратил все свое состояние на закупку фауны. Однако пришедшее в 1889 году к власти новое республиканское правительство отменило обещанные барону субсидии, и он оказался, как говорят в таких случаях, в весьма стесненных обстоятельствах, поскольку доходы от посещения сада публикой были ничтожны. От разорения благородного любителя животных спас коммерческий гений некоего Мануэля Измаила Эвада, мексиканца по происхождению. Последний подал идею учредить при входе в зоопарк лотерею под названием «Игра в зверей». Поскольку терять было нечего, барон согласился, не надеясь особенно на успех этого мероприятия. Однако вопреки его ожиданиям лотерея имела шумный успех. Публика, до этого не баловавшая зоопарк своим вниманием, теперь повалила валом. Трамвайная компания не успевала подавать вагоны, чтобы перевезти к зоосаду всех желающих. Ехали на фиакрах, пролетках, шли пешком. Земельные участки в районе зоопарка подскочили в цене.
Идея мексиканца была до смешного проста: каждый посетитель зоосада вместе с входным билетом получал картинку с изображением какого-либо животного. Этот ярлычок давал право на получение выигрыша, в 20 раз превышавшего стоимость билета. Для этого надо было только, чтобы изображение животного на бланке совпало с изображением представителя фауны, вывешенным к закрытию сада на большом шесте у входа в зоопарк.
От посетителей не стало отбоя. То обстоятельство, что в подавляющей своей массе это были не любители природы, а игроки, никого не смущало.
Однако азарт зашел слишком далеко, и по настоянию общественности в начале века полиция запретила эту игру. Но было поздно: весь город уже играл в «животную лотерею». На каждом перекрестке продавались билеты предприимчивыми подражателями безвестного мексиканца. И это продолжается по сей день.
Но вернемся в зоосад. В нем очень неплохая коллекция птиц, начиная от обычных курочек и кончая редкостными страшилищами — кондорами, лысые головы и белоснежные жабо которых делают их похожими на средневековых инквизиторов. Особенно много в этой птичьей коллекции попугаев самых разнообразных размеров и расцветок. И среди них есть один особенный: он говорит по-русски. Зовут его Карудо. Впрочем, сейчас он, может быть, уже забыл свое настоящее имя.
Его привезли в деревянном ящичке с Амазонки желторотым подлетком. Впервые мы познакомились с ним на кухне, в квартире наших приятелей. Он сидел на жердочке на одной лапе, а другой держал небольшой початок кукурузы.
«Прямо трагедия, — говорил приятель, — балкона нет, в квартире пахнет газом, пропадет птичка».
У нас был большой балкон. Мы понимающе посмотрели друг на друга и… выпросили попугая. Дождавшись темноты, полусонную птицу привезли домой.
Он не сразу подружился с нами и в первые дни очень тосковал. Сидел нахохлившись, не произнося ни звука. Мы повесили его полочку с жердочкой на уровне человеческого роста. К правой лапке прикрепили цепочку, соединенную с жердочкой, чтобы попугай не улетел. Однако вид прикованной птицы расстраивал нас, и через день Карудо получил полную свободу передвижения.
Теперь свое свободное время мы уделяли птице. Были забыты книги, кино, прогулки. У нас отсутствовал опыт обращения с пернатыми, не считая сведений о том, чем кормить попугая. Все остальное, связанное с уходом и воспитанием, мы проделывали по наитию. Но главное, мы были с птицей ласковы, относились к ней, как к ребенку. Обучение же языку сводилось к тому, что мы на разные голоса повторяли по очереди: «Карудо», «Карудо». Мы оба в глубине души не очень-то верили в говорящих попугаев и не рассчитывали, что наша птица станет в этом смысле исключением. Карудо мы полюбили и безмолвного. Но через неделю произошло чудо. Во всяком случае мы восприняли это как чудо.
Проснувшись в одно прекрасное утро, попугай совершенно отчетливо и при этом на чистом русском языке произнес нараспев: «Кару — Кару — Карудооо!»
И началось. Теперь Карудо не замолкал от восхода до заката. Более того, он нас признал. И если до этого мы сравнительно спокойно оставляли его, уходя на работу, одного дома, зная, что равнодушная птица не будет выражать огорчение по поводу нашего ухода и радость по поводу нашего возвращения, то теперь наш уход, даже ненадолго, из комнаты вызывал бурю негодования и громкие вопли попугая. Зато при встречах он выражал неподдельную радость.
Первое время Карудо умел выкрикивать только свое имя, нараспев, бесподобно имитируя наши голоса. Ободренные успехами нашего питомца, мы стали учить его и другим словам. Очень легко, буквально за несколько дней он усвоил имя «Бобров». И, как бы радуясь своим способностям, повторял его без конца. За отдельными словами пошли целые фразы. Вскоре выяснилось, что птица параллельно обучалась и на португальском языке. На соседнем участке велось строительство. Одно из наших окон оказалось совсем близко от строительных лесов, и рабочие быстро свели дружбу с Карудо. Об этом нам поведал сам попугай в выражениях, не подлежащих переводу.
У Карудо был абсолютный слух. Он мог имитировать любые звуки вплоть до визга пилы. Нам долго не верили, что он научился петь, так как петь он не любил в присутствии посторонних. Положа руку на сердце признаемся: пели в общем-то мы и почему-то одну и ту же, непонятно где услышанную песенку: