Нищета. Часть вторая, стр. 97

— Ну и как же? Тот ли это флакон?

— Это выяснится позже, надо немного подождать.

— Ждать! Опять ждать! — грустно прошептал Пьеро, глядя в окно и ничего не видя.

На мгновение Санблеру стало жаль ребенка. «Сколько страданий мы причиняем ни в чем не повинным жертвам!» — мелькнула у него мысль.

Перед ним снова предстала длинная цепь его преступлений: окровавленные молодые женщины с растрепанными волосами, то черными, то белокурыми; седые старухи, обагренные кровью; девочки из приюта; старик, убитый в каменоломне; Руссеран, Ивон Карадек, Обмани-Глаз и другие… Все эти призраки протягивали к нему руки; зияющие раны, словно разверстые уста, взывали о возмездии…

Бандит закрыл лицо ладонями и опустил голову. Когда он поднял ее, под опухшими веками блестели слезы. Пьеро с удивлением смотрел, потом подбежал и обнял его.

— Ты больше не боишься меня? — спросил Санблер.

— Нет, раз вы плачете, значит вы не злой.

— Неужели ты меня любишь?

— Да, когда вы плачете и еще — когда водите жандармов за нос!

И мальчуган рассмеялся, сверкнув белыми зубами. Впервые Санблер почувствовал, что этот ребенок ему дорог.

Было уже поздно. Он уложил Пьеро, а сам всю ночь просидел в тяжелой задумчивости.

LX. У Карадеков

Наконец-то семья Карадеков могла обрести счастье после всех перенесенных страданий!

В тот день, о котором мы рассказываем, на тетушке Грегуар красовался ее лучший чепец с длинными лентами, какие обычно носят старые крестьянки. Ивон и его дочери тоже принарядились. Клара Буссони была в подвенечном платье, а Жильбер — в костюме жениха. Но вряд ли когда-нибудь невеста бывала столь бледна: Клара не могла забыть, что, несмотря на свое целомудрие, она числится в списке проституток. И вряд ли когда-нибудь жених бывал так угрюм: Огюст Бродар все время помнил, что венчается под чужим именем. Но все-таки, рассуждали они, документы взяты Огюстом согласно воле покойного Жильбера Карадека. И разве их отец запятнал чем-нибудь имя Ивона? Разве они виноваты, что судьба так преследует их? Разве могли они носить свою фамилию? Ведь она навлекла бы на них новые беды… Лишь одна Луизетта была счастлива. Впрочем, и остальные испытывали некоторое облегчение от того, что дышали чистым воздухом, наслаждались покоем и надеялись мирно окончить жизнь, до сих пор такую мучительную.

На свадебный обед были приглашены шахтеры и несколько женщин из благотворительного комитета. Все сидели за столом, и Тото был очень доволен: ему то и дело что-нибудь перепадало от старой тетки Жана. Пес был ее любимцем, и старушка утверждала, что он умеет даже говорить: она будто бы понимает его лай.

Разумеется, Огюст и Клара сочетались гражданским браком. Во время пиршества каждый, по стародавнему обычаю, должен был спеть песню. Первой поднялась Луизетта и чистым голоском затянула песенку горцев:

Затем настала очередь Бродара-отца. Он попытался (насколько его горло могло испускать столь дикие звуки) спеть военный гимн канаков:

Полутоны, ускользающие от нашей записи и отделенные друг от друга долгими паузами, в течение которых задерживается дыхание, производили очень странное впечатление.

Поэтому Ивон имел шумный успех. Ему пришлось перевести слова песни с диалекта жителей Соснового острова [59]:

— Где вы научились этой песне? — спрашивали все.

— Я знал многих ссыльных…

Бесспорно больше всех аплодировали Ивону: он столько знал о жизни в далеких странах. У многих увлажнились глаза, когда он спел прощальную песню ссыльных, посвященную их собратьям, покоящимся на кладбище, между зарослями корнепусков и вершинами Тандю:

Много еще было спето песен, но ни одна так не понравилась, как песни Бродара.

— Этот Ивон поет с таким чувством, словно сам побывал в тех краях! — шептались растроганные слушатели.

— А ведь сам он ничего не видел, только слышал рассказы ссыльных!

Правда, Огюст, спевший «Красавицу под покрывалом», произведение Вийона из Клерво, тоже привлек внимание, но все-таки первое место занял его отец, несмотря на несколько хриплый голос. Между тем песня тюремного поэта тоже была весьма чувствительной: