Нищета. Часть вторая, стр. 83

Когда гости уже собрались разойтись, секретарь комитета сообщил последние новости о приюте Нотр-Дам де ла Бонгард. В одной из газет, которая слыла антиклерикальной, но на самом деле являлась органом иезуитов, была помещена статья без подписи, принадлежащая перу Девис-Рота. В этой статье выражалось удивление по поводу того, что все еще распространяются нелепые слухи о приюте, хотя уже давно установлено, что на его территории находилось когда-то кладбище. Там еще не так давно хоронили покойников, и одна женщина опознала останки своей умершей дочери; вначале их приняли за останки Розы Микслен. После внезапного отъезда г-жи Сен-Стефан и виконта д’Эспайяка (их отъезд объяснялся теми неприятностями, какие навлекли на них все эти подозрения), после умопомешательства графа де Мериа, вызванного наследственным недугом, который вслед за ним поразил и его сестру, просто возмутительно, что снова начались клеветнические нападки на лиц, умерших, отсутствующих или же лишенных возможности ответить… По своей наглости это превосходит обычные выходки безбожников!

Расходясь, все обменивались впечатлениями от заметки.

— Ну, что ты скажешь об этой роковой случайности? — спросил князь Матиас жену после того, как двери закрылись за последним гостем.

— Что я скажу? — переспросила княгиня. — Только мертвые молчат.

— И я того же мнения, — сказал князь, вздрогнув.

Со своей стороны Клод Плюме, вернувшись домой, был повергнут в немалое замешательство нервным припадком, начавшимся с Пьеро. Как бы соседи не услыхали!

— Мама! Мама! — кричал мальчик.

Названый отец старался его успокоить, но все угрозы, обещания, уговоры были напрасны. В конце концов от обильно хлынувших слез бедняжка почувствовал некоторое облегчение и заснул.

LII. Дорога в Сибирь

Через несколько дней после бала у князя Матиаса Анна получила письмо из Петербурга. «Приезжайте!» — звали ее. Ей были хорошо знакомы и печать исполнительного комитета и почерк. Не колеблясь ни минуты, Анна повиновалась. Она не спрашивала себя, зачем ее вызывают, хорошо зная, что причина могла быть лишь одна: настал ее черед пожертвовать собой и умереть. Такое же письмо получил Петровский. Как и Анна, он не стал колебаться.

— Милый Керван, — сказала Анна смелому юноше, с таким трудом разыскавшему ее, — как видно, вам, а не мне, придется взять бедную Клару на свое попечение. Поручаю вашим заботам не только ее, но и двух других девушек; я обещала им помочь. Любите их, как родных сестер!

Керван молча слушал, готовясь исполнить указания Анны так же безоговорочно, как она — указания исполнительного комитета.

— Вам нужно найти госпожу Руссеран, — продолжала Анна. — Это — вдова негодяя, погубившего ту семью, о которой я вам говорила. Отвезите девушек к ней. Постарайтесь защитить и Клару Марсель; я знаю ее преданность нашему делу. Чтобы облегчить ваши хлопоты, я дам вам адрес человека, чей образ мыслей пока далек от нашего, но все же, как и вдова Руссеран, это друг, достойный уважения.

И она дала Кервану письмо на имя г-на Марселена.

Анна стала думать, кто бы еще мог быть полезен Кервану в его поисках. Но ее друзья считались политически неблагонадежными, а она хотела направить его только к лицам, не вызывающим подозрений у французской полиции.

Затем, взяв тяжелый кошелек, Анна сказала:

— Здесь — золото, которое друзья дали мне на всякий случай. Без денег вы ничего не добьетесь. Вам придется помогать и Кларе, и Бродарам, и Филиппу с братьями. Мне эти деньги не понадобятся, ведь я буду там. Прежде всего отвезите Элен с сестрой в Дубовый дол; пусть они живут вместе с Кларой, пока вы не отыщете госпожу Руссеран. Вот вам письмо к ней.

Это письмо было очень кратким:

Боясь обидеть Анну, Керван не осмелился отказаться от кошелька, спрятал его на груди, подле ветки омелы и, с трудом сдерживая слезы, простился с девушкой.

Та спокойно отдавала распоряжения. Сердце ее уже изведало всю мыслимую боль. Она уезжала с легкой душой, готовая умереть.

Увы, в России Анну и Петровского встретили не единомышленники, а жандармы, чтобы заковать в кандалы и отправить в Петербург. Печать исполнительного комитета оказалась подделанной русскими сообщниками князя Матиаса, предательски заманившими революционеров в ловушку.

Приезд Анны и Петровского в Россию явился сигналом к другим арестам. Через несколько месяцев их обоих отправили по этапу в Сибирь с прочими несчастными, осужденными по разным статьям закона, но по существу — за одно и то же: они были противниками того общественного строя, который насаждает повсюду нищету и преступления, превращая землю в ад для человечества.

По широкому столбовому тракту арестантов под конвоем ведут в Сибирь. Каждому из них выдают в дорогу две рубашки, две пары штанов, халат, холщовый вещевой мешок, пару сапог, портянки (суконные или полотняные, в зависимости от времени года); женщины получают такой же халат, полушубок, чулки и грубые башмаки.

Больных и матерей с маленькими детьми везут в повозках. Остальные идут пешком, окруженные верховыми казаками с длинными пиками и двадцатью пятью солдатами конвойной команды. Длина переходов — от двадцати до тридцати верст; после каждый двух дней пути предоставляется однодневный отдых. На питание дается пять копеек в сутки; продукты под присмотром старосты идут в общий котел. В Тобольске местное тюремное ведомство направляет осужденных дальше, в соответствии с приговором — на поселение или же на каторгу.

Как обращаются с этими несчастными в пути? Вы видели, как пленники версальцев брели между всадниками, получившими приказ добивать тех, кто отстает? Правда, солдаты, конвоирующие русских арестантов, не расстреливают их, а только избивают; но результат — тот же.

Анна шла с другими девушками. Она подружилась с двумя из них; одну сослали на поселение за кражу пары башмаков (несчастной невмоготу было ходить зимой босиком); другая убила солдата, пытавшегося ее изнасиловать, и была, подобно Анне, осуждена на каторгу. Гордая и сильная, девушка эта шла, ни на что не жалуясь (опять-таки как Анна); первая же тихо стонала, словно ягненок на бойне. Бедная Катерина! Она пострадала из-за того, что не могла вынести холода, а теперь ей пришлось брести по скованной морозом земле…

Со дня приезда Анны и Петровского в Россию минуло несколько месяцев. Это время понадобилось, чтобы «расследовать заговор», другими словами, чтобы с помощью нескольких подкупленных провокаторов создать его видимость. Пока тянулись дни предварительного заключения и суда, пока партию готовили к отправке — наступил октябрь. Когда партия наконец тронулась в путь, уже выпал снег. В северной части Азии царила зима, которая пришла сразу, без постепенного перехода от тепла к холоду.

Дорога была нескончаемой, мороз пробирал до костей; ночи стали длиннее, чем дни. Катерина уже не стонала, чувствуя, что конец ее близок. Анна и Елизавета (так звали другую девушку) помогали ей идти. Петровский поддерживал старика, осужденного за участие в том же «заговоре». Бедняга был серьезно болен, но его упорно считали здоровым и не разрешали ему ехать в повозке.

Потянулась унылая равнина; по ней крутились снежные вихри, подгоняемые ледяным северным ветром, хлеставшим лица ссыльных. Показались волки; сперва в одиночку, потом по нескольку вместе и, наконец, огромными стаями. Отдыхать каждый третий день уже не приходилось, так как укрыться было негде. Дорога исчезла под снегом; лишь верстовые столбы указывали направление. На горизонте сзади маячили белые вершины Урала; впереди простиралась бесконечная, такая же белая пустыня, среди которой мелькали черные пятнышки, иногда собиравшиеся в кучки; это были волки. По ночам черные пятнышки приближались; слышался топот бесчисленных лап, доносилось жаркое дыхание; волчий вой нарушал тишину, и лошади отзывались испуганным ржаньем. Черное небо, белая земля…